Операция "Ананас" (СИ) - Ромов Дмитрий - Страница 4

— Не будешь.

— А чего так? — добродушно спросил я. — Хотите денежки вернуть? Придётся ещё и неустойку выплатить. В двойном размере.

— Чего?! — гневно воскликнул он. — Будешь мне морду бить и ещё, чтоб я тебе платил за это? Я милицию вызову.

— Это вряд ли. Нетрудовые доходы, как-никак. Действительно хотите в эти тяжбы погрузиться?

— Послушай… ситуация изменилась. Так что… всё, забирай вещи и вали. Боксёр, бляха, твою мать!

Вот же сучонок Кофман. Наверняка от него приказ пришёл, гнать меня поганой метлой.

— Нет, Вадим Андреевич, не получится.

— Хер с тобой, — зло мотнул он головой и с кончика носа сорвалась тяжёлая капля практически чёрного цвета. --Верну я тебе деньги за неиспользованные дни.

— Не пойдёт, — усмехнулся я. — Можете милицию вызвать. Но я тогда поведаю миру о том, как вы наживаетесь на государственной недвижимости. Думаю, квартиру у вас заберут. А вы как думаете?

— Сука! — мотнул он головой. — Шантажист.

— Ничего подобного, — развёл я руками. — Элементарная самозащита. Но вы можете сообщить своему куратору, что я выселился и всё уже в порядке.

— Какому, нахрен, куратору! Я лучше ментам скажу, что ты на меня напал и избил. К тому же все, так сказать, доказательства налицо.

— Ладно, Вадим Андреич, идите умойтесь и ступайте себе с миром. На этом закончим.

Крыть, на самом деле, было нечем, и деньги возвращать не хотелось. Поэтому он умылся, вытерся полотенцем и, бросив несколько «проклятий» в космос, удалился, зло сверкая глазами. А я включил телевизор, с минуту последил за выступлением Вьетнамского государственного ансамбля песни и танца «Тхонг Лонг», а потом пошёл на кухню. Поставил чайник и кастрюльку с водой, отварил магазинные пельмени из синей пачки и съел, бросив на них кусочек сливочного масла.

Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля.

Просыпается с рассветом вся советская земля…

Радио, едва сдерживавшее хоры и их солистов ликовало. Да здравствует Первое мая, день международной солидарности трудящихся! Ура!

Ура-а-а-а!

Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Ура, товарищи!

Ур-а-а-а!

Нет, демонстрация ещё не началась, но настроение было праздничным и приподнятым уже с самого утра. Пока я умывался, чистил зубы, варил кофе и жарил яичницу волны позитива и праздника обрушивались на меня из репродуктора.

Кипучая, могучая, никем непобедимая

Страна моя, земля моя, ты самая любимая…

А ещё, если верить паспорту, сегодня был день моего рождения. Так что не исключены были подарки, поздравления и нетрезвые улыбки, от которых недалеко и до плотских утех. Я это предвидел. Предвидел, но готов не был. Холодильник был практически пустым. Собственно, возможно, никто и не вспомнит…

Я принял душ, оделся и вышел из дому. Встреча была назначена у проходной. Там уже формировалась колонна. По цехам и отделам. Красные флажки, прикалываемые булавками к груди, палки с привязанными к ним разноцветными воздушными шарами, транспаранты «Миру — мир!», портреты вождей, приклеенные на фанерки и тоже прибитые к палкам — всё это было частью атмосферы, ритуалом, вызывающим душевный подъём и всё такое.

Но самым прекрасным было чистое ярко-синее небо, редкие перистые облачка и радостные лица участников демонстрации. У нас это были, в основном, девчата, парни терялись в рядах швей и закройщиц. В управлении мужчин было больше и здесь раздавались взрывы смеха, звучали анекдоты и инструкции начальства.

— Жаров, держи! — моя соседка и будущая исполняющая обязанности начальника отдела протянула мне палку с портретом Воротникова.

— Так, товарищи! — подошла и Ткачиха. — Пожалуйста, без легкомыслия! Чтобы никакого алкоголя. Кого поймаю, тот пойдёт на «доску почёта» с выговором и с занесением…

— В грудную клетку, — подсказал я.

— Вот именно, — не задумываясь кивнула Зина и народ рассмеялся.

— Так! — тут же рассвирепела она. — Прекратите! Мероприятие ответственное! Мы перед обкомом партии от лица всей отечественной лёгкой промышленности сейчас выступаем! Так что давайте, не посрамите. Становитесь в колонну. Кошкин, отдай ты эти шарики! Вон, Крючковой отдай. А сам возьми серп и молот.

Серп и молот брать никто не хотел, потому что композиция из металла была тяжёлой.

— Кошкин!

Он сделал скорбное лицо и под всеобщий смех принял почётную ношу.

Все эти смешки, прибаутки, а также строгости и обременения были частью традиции и без них праздник бы не казался праздником.

— Кошкин, не надорви кокошки! — смеялись дамы.

— Думай головой, бл*ть! — поучал Артёмыч, добровольно обходящий колонну. — Выше поднимай!

Был он уже подшофе и на общественных началах пытался придать расслабленной и шевелящейся массе форму римского легиона.

— Так! За головную машину не выходить! Там ВЭМЗ идёт!

Головная машина представляла собой старый ГАЗ-151, превращённый в агитпоезд с громоздкой инсталляцией вместо кузова.

— Да здравствует день международной солидарности трудящихся! — закричал кто-то впереди.

— Ура-а-а! — откликнулись трудящиеся.

Колонна медленно двинулась, выкатилась на Дзержинского, бодро проползла метров сто и остановилась, уперевшись в хвост колонны ВЭМЗа. Подбежала Настя. Румяная, весёлая, в лёгком плащике.

— Александр Петрович! — громко воскликнула она. — Вы вернулись из командировки?

— Частично, — улыбнулся я.

— Ну, хоть так. Поздравляю вас с праздником, а ещё поздравляю вас с днём рождения! Я желаю вам больших трудовых успехов, здоровья, долгих лет и счастья в личной жизни!

— Жаров! — закричали окружающие. — День рождения зажал!

Настя протянула мне руку и крепко пожала.

— Давайте отойдём на минуточку, — весело кивнула она. — Пойдёмте-пойдёмте! Да ничего, вместе с товарищем Воротниковым. Товарищи, я его сейчас верну! Это по профсоюзной линии.

Зины не было, она ушла вперёд, туда, где тусовались руководители предприятия. Мои коллеги заржали, прекрасно понимая, что это за линия такая, профсоюзная. Я пошёл за Настей и мы забежали во двор ближайшего дома и увидели на лавочке у подъезда товарищей по профкому. Без руководства, конечно и одних девушек.

— А, Жаров! Давай к нам. Вечно нам мужиков на себе тащить приходится, да девушки-красавицы?

Настроение было приподнятое, по рукам ходила бутылка «трёх семёрок», к которой все прикладывались по очереди. Я тоже приложился, раз уж такое дело. С улицы нёсся гомон толпы, становилось теплее и теплее. Не от вина, просто весна вступала в права, солнце светило жёстко, практически по-летнему.

Ещё не было ни травы, ни листвы, но природа уже приготовилась, и люди, чувствуя эту готовность мира к новому обновлению тоже были готовы к цветению, к любви и радости.

Наша колонна шествовала по площади Советов мимо трибуны с областным начальством.

— Да здравствует марксизм-ленинизм — вечно живое революционное интернациональное учение! Ура!

— Ура-а-а!!!

— Братский привет коммунистическим и рабочим партиям всего мира! Ура!

— Ура-а-а!!!

— Братский привет народам социалистических стран! Ура!

— Ура-а-а!!!

— Да здравствуют единство, сотрудничество и сплочённость стран социалистического содружества, их непоколебимая решимость укреплять и защищать завоевания социализма, мир на земле! Ура, товарищи!

— Ура-а-а!!!

— Братский привет рабочему классу капиталистических стран!

— Ура-а-а!!!

— Пусть крепнет союз мирового социализма, международного пролетариата и национально-освободительного движения!

Блин, да пусть крепнет, конечно, не вопрос вообще. К концу шествия все стали добрыми и против союза мирового пролетариата ни с какими движениями уже ничего не имели.

Пройдя через площадь Советов и дальше мимо обкома по Советскому проспекту, колонна повернула на Красную и распалась. Рассеялась, как песчаная фигура.