Отблеск миражей в твоих глазах (СИ) - "De Ojos Verdes" - Страница 45

Они заканчивают масштабную операцию. Ба достает уже подмерзшие заготовки, целый ворох зип-пакетов и садится ко мне за стол. Принимается за сортировку, а Лус убирает столешницу. Я почему-то внимательно наблюдаю за ней. И она это прекрасно видит.

То, что отчебучивает дальше эта чеканушка, порождает во мне такой, сука, мощный обвал эмоций, что начинает штырить. Аж вилка вылетает из пальцев и звонко шмякается в тарелку, пока «созерцаю».

Берет пластиковый кухонный шпатель, сметает остатки теста, вытирает испачкавшийся край, а потом… задумчиво застыв у крохотной кучки муки на пару секунд, умело распределяет её в тонкую линию. Как известный всем наркотик.

Собственно, к вопросу о том, бывшая она или действующая наркоманка?

Глазами в меня стреляет пытливо.

Черти из ада шлют пламенный привет.

Лус наклоняется и закрывает указательным пальцем ноздрю, имитируя вдох.

Умом сколько угодно могу всекать, что это провокация чистоганом, а инстинкты всё равно по щелчку взвивают при открывшейся сцене. Ебаная в рот сепарация от разума.

Шутница выпрямляется, щурит на меня нижние веки — зловеще так, мрачно, эпично. Демонстративно макает мизинец в муку и втирает в зубы.

Всё, блядь.

Чеку срывает.

Бомбит.

Я подрываюсь на ноги с такой силой, что стул отлетает назад.

Бабушка в испуге вскидывает голову, а сучка за её спиной поджимает губы, скрывая улыбку.

— Наелся, спасибо. Спать пойду.

— Я уже постелила! — сообщает, мать её, святая наркоша, когда поднимаю стул.

Не смотрю на неё. Сорвусь же. Обязательно сорвусь.

Душ. Смеситель в холод до ледяного потока. Кости трясет, тело морозит, а я никак не могу избавиться от картинки перед глазами. Где это глупое создание лежит полумертвое в своей блевотине.

Спасли. Напоминаю себе.

Спасли. Живая.

Живая и ебанутая.

И нахуй, спрашивается, я снова влезаю в это дерьмо?..

37. Барс

— Ты поговоришь со Згуладзе?

— Смысл? — выдыхаю струю вверх, задирая голову.

Небо сегодня чистое. Весной пахнет. Пора бы уже, начало апреля.

— Дураком будешь, Барс.

— Уже стал им. Когда доверился корешу старика. Второй раз на те же грабли? Ты бы наступил себе на горло, Бек? — направляю на него глаза.

Таубек затягивается, не нарушая зрительного контакта. Смотрит по-мужски прямо, флегматично.

Исключительно располагающий тип. Редко кто вызывает во мне такое чувство. Внешне — чисто Азазель[1], огромный, бородатый и объективно страшный. Но по остальным параметрам — душа-пацан. Первое время я задавался вопросом, как с таким лицом можно соваться к детям? На минуточку, Бек — детский стоматолог! А оказалось, малышня его обожает. Ее не обманешь оболочкой, она нутро чует.

— Может, и наступил бы, если бы дело касалось моего будущего, — выдает задумчиво.

— Со стороны же всегда виднее.

— Обзор лучше, нет слепых зон.

Ударившись в сухую иронию, докуриваем и шагаем к корпусу. В фойе пожимаем руки и прощаемся. Дальше идем в разные стороны.

Ординатура дала мне очень многое. Как и пророчили, стала важным этапом. Я выгрызал опыт, я проживал каждое действие, впитывал нужную инфу, отталкивался от нее в поисках того, что считал необходимым знать. Я почти словил дзен. Нашел общий язык с наставником. И внезапно эта полоса подошла к концу.

А я встал перед лицом насущного факта: нахер ты кому сдался со своими золотыми руками и невъебенными амбициями.

Финишная прямая. Итоговая госаттестация, защита квалификационной работы.

И самостоятельная медицинская практика. Бетонная стена. Корень всех проблем.

К которым примешиваются и семейные проблемы.

Как, мать твою, я должен сфокусироваться на главном, если меня таскают параноидальные мысли? Перманентно дергают, шпыняют, возвращают к тому, что я хочу забыть навсегда?

Лус провоцирует меня на каждом шагу. Ни случая не упускает, взбесилась будто, чеканутая.

За прошедшую неделю пару раз удалось выбраться пораньше, организовал бабушке культурную программу — театр, ресторан, а потом просто гуляли. В процессе осознал, что у Лус доводить меня — это встроенная опция. Она могла ничего не говорить. Только смотреть. С вызовом.

Наши завуалированные дуэли забавляли бабушку. Посмеивалась, умилялась, пока мы с девчонкой протыкали друг друга сарказмом.

— Я рада, что вы счастливы вместе, — ба как-то попыталась перейти в сентиментальный регистр за ужином в ресторане, и это жутко цапнуло совесть за бок.

— Ага, обожаю ее, — кивнул в сторону «обожаемой». — До слез просто.

— Кровавых, — шепнула сучка с обворожительной улыбкой.

Или, когда гуляли по скверу, бесцельно наматывая круги, увидел возле киоска с выпечкой голодную собаку. Купил ей хот-дог, а удивление Лус прокомментировал:

— У нее глаза на твои похожи, не смог мимо пройти.

Я, сука, уже по одной ответной улыбке знал, что меня ждет охуительная феерия полета нездоровой мысли. И оказался прав:

— С каких пор мы перешли от бешеных кошек, с которыми ты любишь водиться, к бездомным собакам?

Кристальная отсылка к ночи корпоратива. Я на это лишь глумливо ухмыльнулся, взглядом транслируя приятные воспоминания и подтверждая, что та кошка действительно была бешеной.

— С тех пор, как мне дорогу перешла чучундра.

Этот укус, первый за два с половиной года, остудил пыл чеканушки, изменив вектор настроения, но в долгу она не осталась. Чуть позже, когда мы уже выдвигались к выходу, остановилась посреди аллеи и спросила бабушку:

— Видите это дерево? Самое высокое здесь. По высоте разве что Вашему внуку в самомнении и высокомерии уступает.

— Или это всё же то, с которого ты рухнула? С проявляющимися до сих пор последствиями.

Мягко говоря, детский сад. Да мы и были такими порой. Словно позволяли себе немного побыть детьми, беззаботными и практически беззлобными, в присутствии взрослого. Неподчиняющееся логике аномальное явление.

А на выходные бабушка уехала на юбилей подруги загород. И контактировать нам с Лус было необязательно. Чем мы и воспользовались, игнорируя друг друга два дня.

Понедельник выдается привычно задротским — загруженным до ночи, изматывающим. Заваливаюсь домой к одиннадцати. Уставший, сразу иду в ванную, отказываясь от еды.

Как обычно бывает, из-за ломоты в теле долго не могу уснуть, сон уплывает. Напряжение всё никак не отпускает мышцы. Лежу в темноте и жду пришествия Морфея. Но вместо этого в комнату юркает чеканутая. Они с бабушкой сегодня будто не наговорились за день, еще и до ночи сидят.

Пару секунд шарканья ногами, мягкий плюх и вновь тишина.

Я уже засыпаю, когда блаженный морок в периферии сознания с треском рвет отчетливый всхлип. Сука, как команда «фас». Рубит зачатки сна на корню, и я усердно прислушиваюсь. Долгое время никаких звуков.

А потом снова — сдавленный писк. И еще. И еще один. Явно человек сдерживает порыв разреветься. Изо всех сил сдерживает.

— Эй, — зову, приподнимаясь, чтобы глаза были на уровне дивана. — Что случилось?

Затихает, отвечает многим позже, когда моё терпение уже у черты:

— Я думала, ты спишь, — голос посаженный, гнусавый.

— Повторяю: что случилось?

— Ничего. ПМС. Тебе не понять.

— Слушай, — присаживаюсь и дырявлю её спину раздраженным взглядом, — мы с тобой как договорились? Жилплощадь в обмен на безопасность. Это не праздный интерес, а попытка выполнить свою часть уговора.

— Отстань, Барс. Спи. Я уже не плачу, видишь?

Да она даже договорить не успевает, а из неё уже вырывается вибрирующее хлипанье.

— Вижу. Сюда иди, блин, мать твою, — подаюсь вперед и хватаю её за руку, стягивая к себе вниз.

Лус от неожиданности легко скатывается, попадая прямо мне на колени, и только потом начинает вырываться, шипя и не переставая плакать.

— Угомонись! — кричу шепотом.

— А ты не лезь! — зеркалит. — Свою часть уговора ты отлично выполняешь. Остальное тебя не касается!