Расплата по счетам (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 28

— Почти три недели прошло после боя в Желтом море, а ситуация кардинально изменилась, — пробормотал Матусевич, а в голове снова прорезались чужие мысли, ставшие уже привычными, к которым он стал внимательно прислушиваться, буквально внимать, ведь польза от них была ощутимая. Он до сих пор не мог принять разумом тот факт, что эту войну Россия вдребезги проиграла стране, которая уступала империи по всем показателям — демографическим, экономическим и чисто военным. Такое просто в голове не укладывалось, но он прекрасно сам видел, чем должен был закончиться бой в Желтом море. И ответ у него пока имелся один — других объяснений не нашел. Проигрыш империи в войне связан не с объективными, а субъективными обстоятельствами, тем самым человеческим фактором, что определяет как ошибки, так и злой умысел, а тут сложно разобраться чего больше. Но ясно одно — поражение обусловлено неправильной дислокацией флота, его сознательным ослаблением перед началом войны. Потому что наличие боеспособной и многочисленной эскадры в Дальнем из одиннадцати броненосцев — семи имевшихся, плюс отряды Чухнина и Вирениуса — однозначно определял поражение Японии в войне, у которой всего шесть первоклассных броненосцев и восемь броненосных крейсеров против пяти русских. Высадка неприятельских войск в Маньчжурии при таком соотношении сил становилась невозможной, только переброска дивизий в корейские порты на юге полуострова. Потому что доставка грузов и солдат в тот же Чемульпо, при господстве на море Тихоокеанского флота невозможна чисто практически. А это означало одно — японцам идти пешком до Ляояна девятьсот верст, неся все необходимое на спинах кули. Русским до театра военных действий больше семи тысяч верст, но по железной дороге — явный выигрыш в объемах поставок припасов и людей, и времени — ведь эшелон идет быстрее, чем человек пешком по корейскому бездорожью. И теперь именно этот вариант и ожидает японцев — Дальний и Инкоу они потеряли…

Атака японской пехоты на русские полевые позиции, усиленные пулеметами на высоких колесных станках…

Глава 26

— Господа, не могу считать себя знатоком военных действий на суше, но одно мне сразу бросилось в глаза на диспозиции, составленной командующим Маньчжурской армии, покойным генералом Куропаткиным…

Наместник здесь сделал расчетливую паузу, перекрестился — все присутствующие на совещание последовали его примеру. Версию о случайной гибели от вражеской пули бывшего военного министра восприняли с изрядным скепсисом, гораздо ближе многим пришелся слух, что Алексей Николаевич просто покончил с собою, что в русской армии было вполне обыденным явлением. Офицеры шмаляли в себя из табельных наганов и «высочайше» разрешенных к ношению браунингов, пускали в ход маузеры и даже снятые с вооружения «смит-вессоны» — в общем, самый широкий выбор оружия для свершения в свою голову или сердце последнего выстрела. И поводов к самоубийству было вполне достаточно, и все вполне обоснованы. Тут и дела «сердечные» — несчастная любовь, супружеская измена или получение неизлечимого сифилиса — «венерическое» ведь заболевание, с амурными делами связанное, как и женитьба, после которой выясняется, что супруга в молодые годы была носительницей «желтого билета», и вполне легально занималась проституцией. С позором увольняли со службы, и офицер, потрясенный чудовищной метаморфозой, тут же стрелялся.

Но основным моментом было банальное казнокрадство, когда за руку хватали — это интенданту можно плевать в глаза, утрется — они к этому привычны. Но что делать боевому офицеру, растратившему денежные средства вверенной ему части. А соблазнов и пороков много — от тех же любовниц до карточных игр, где в груди бушует азарт. Потом приходит понимание, что проиграл все — и казенные деньги, и выдал векселя на огромную сумму, или прилюдно взял заем под «честное слово». Карточный долг дело первостепенное, нет денег, не садись играть — нехитрое, но жизненное правило. Вот и стреляли в себя и пехотинцы, и артиллеристы, и ученые саперы в пенсне, и моряки в своих каютах, и особенно лихие кавалеристы, воспитанные на стихах Дениса Давыдова, тот еще был гусар, теперь они только в гвардии остались, закончились уланы с флюгерами и гусары в ментиках, всех «царь-миротворец» драгунами сделал в мерлушковых шапках и мужицких шароварах. И по этому поводу тоже стрелялись, но чаще увольнялись со службы, не желая вместо ментика носить «кафтан».

А вот генералы стрелялись крайне редко, потому, что их было мало, все на виду. И каждый такой случай в той или иной мере связывался с «высочайшим неодобрением» или недовольством «света». Так что сейчас все гадали, что стало причиной самоубийства — страх ответа перед монархом за череду поражений, или прямой обман «венценосца», либо казнокрадство во впечатляющих размерах. Алексеева устраивала любая версия из ходящих по армии, и он напускал на себя загадочный вид при неудобных вопросах, что порождало новую волну кривотолков. Но тягостного впечатления на генералов самоубийство командующего перед генеральным сражением не произвело, многие даже откровенно злорадствовали. Куропаткина не любили и не уважали, слишком часто покойный перекладывал всю ответственность за сделанные им самим ошибки на подчиненных. И такие «манеры» откровенно бесили заслуженных генералов, что вопреки традициям отзывались об усопшем исключительно матерно, не стесняясь в выборе словосочетаний…

— Я адмирал, но между войной в поле и в море много общего, как это не странно. При встрече с вражеской эскадрой мы ставим в боевую линию все корабли, обладающие достаточной огневой мощью, чтобы причинить ущерб неприятелю, и в то же время имеющих достаточную броневую защиту и способных выстоять в сражении. Но как можно победить в сражении, если треть эскадры находится в резерве, при этом противнику представляется великолепная возможность бить твой флот по частям⁈

Вопрос был из разряда риторических, и ответа на него не требовалось. Все генералы прекрасно знали, что данные японцам сражения имели отнюдь не решительный характер, а во исполнение оперативного плана покойного командующего, стремившегося всячески оттянуть время для генерального сражения, и успеть сосредоточить войска, каковых было собрано действительно немало, да что там — уже в своей численности превышающем японскую армию. Перед началом войны с японцами в армии имелось всего девять Восточно-Сибирских стрелковых бригад, из них три в Порт-Артуре, две в Приморье и четыре собственно в Маньчжурии. С объявлением мобилизации в Сибири были сформированы из призванных запасных три Сибирские пехотные дивизии по 16 батальонов в каждой, в составе четырех полков. Восточно-Сибирские стрелковые полки получили по одному кадровому батальону, выдернутых из состава гренадерских и пехотных соединений военных округов центральной России, их пополнили мобилизованными сибиряками молодых возрастов, а бригады развернули в дивизии 12-ти батальонного состава. И стрелки уже прекрасно показали себя в боях — сибиряки оказались отличными солдатами, физически крепкими и выносливыми, и на тяготы службы не роптали, воевали умело и ожесточенно, что показали боевые действия под Дальним и Порт-Артуром, Тюренченном и Вафангоу.

По плану войны предполагалась переброска в Маньчжурскую армию всего двух армейских корпусов — 10-го и 17-го, в 32 батальона каждый. А также проводилась мобилизации в Казанском военном округе, где должны были сформировать 5-й Сибирский армейский корпус, никакого отношения к сибирякам не имеющий, кроме своего наименования, и состоящий из двух резервных дивизий — 54-й и 71-й. Кроме того, запасные из этого округа отправлялись в Маньчжурию в качестве маршевого пополнения.

Одно это запланированное военным министром действо, при наличии кадровой армии мирного времени численностью свыше миллиона человек, вызвало резкие протесты, как генералов, так и наместника. Все категорически возражали против мобилизации Казанского округа, так как такая мера порядком деморализовала призванных из запаса людей, которые стали задаваться простым вопросом — почему мы должны ехать умирать, в то время как других не трогают, и мобилизации не объявляют. Ведь можно было обойтись без мобилизации, силами одной кадровой армии, для чего удержать старослужащих солдат на службе, а не проводить для них демобилизации в мае месяце. Это вполне допустимая мера была бы встречена с пониманием, и в армии осталось бы до двухсот пятидесяти тысяч отлично подготовленных кадровых солдат, которые могли пополнить действующие в Маньчжурии дивизии до полного штата, и быть отправлены пополнением — для чего можно было отправить из каждой дивизии несколько четвертых батальонов каждого полка. А для компенсации провести «усиленный» призыв новобранцев, ими и пополнить все корпуса, что продолжали находиться в прежних местах дислокации. Мобилизацию можно было провести исключительно в Сибири и в казачьих войсках империи, а не только среди сибирских, забайкальских, амурских и уссурийских станичников. Сами казаки народ служивый и воинственный, отправка дополнительных казачьих дивизий и всех трех кубанских пластунских бригад значительно усилила бы Маньчжурскую армию.