Черное золото (СИ) - Тыналин Алим - Страница 21

— Знаете, я, кажется, слишком поспешно вас осудила.

В этот момент в палатку вбежала встревоженная сестра:

— Мария Сергеевна! У Валиева снова начался кашель!

— Иду! — Зорина метнулась к пациенту, но у входа обернулась: — Зайдите вечером. Обсудим дальнейшие улучшения.

Я смотрел, как она склоняется над больным, уверенно и спокойно делая свое дело. Что-то неуловимо изменилось в наших отношениях. Под маской строгого врача проступали новые, более теплые черты.

Вскоре госпиталь работал как хорошо отлаженный механизм. Зорина обучила персонал новым методам, создала четкие инструкции, организовала круглосуточное дежурство. Теперь промысел имел надежную медицинскую защиту.

А наши вечерние обсуждения становились все длиннее. Как-то, когда основные работы в госпитале закончились, мы сидели с Марией Сергеевной в ее маленьком кабинете, отгороженном от общего помещения. Тихо потрескивала буржуйка, на столе дымились кружки с травяным чаем.

— Как вы оказались здесь, в татарской глуши? — спросил я.

Она задумчиво помешала ложечкой чай:

— После медицинского института могла остаться в Москве. Профессор Преображенский предлагал место в клинике… — она улыбнулась каким-то воспоминаниям. — Но я решила ехать туда, где труднее. Где действительно нужна.

— А семья?

— Отец преподавал химию в гимназии, мать работала акушеркой. Они… не пережили тиф. Несколько лет назад. — Она помолчала. — С тех пор моя семья — это пациенты.

В ее голосе прозвучала застарелая боль, но тут же сменилась привычной деловитостью:

— К нам еще должны привезти рентгеновский аппарат. Старый, списанный, но для начала сойдет…

— Мария Сергеевна, — мягко прервал я, — вы же не только врач. Наверняка у вас есть какие-то увлечения?

Она смутилась, но потом улыбнулась:

— Люблю театр. В студенческие годы даже играла в любительской труппе. Офелию, представляете? — Она тихо рассмеялась. — А еще собираю гербарии. Здешние степные травы удивительны, у них столько целебных свойств…

Я слушал ее рассказ, наблюдая, как теплеют обычно строгие глаза, как оживляется лицо. Под маской сурового врача скрывалась тонкая, чувствующая душа. В такие минуты Мария преображалась, видно, что она совсем еще молоденькая и неопытная.

В дверь постучали. Это пришла ночная сестра принимать дежурство. Мария Сергеевна мгновенно преобразилась, снова став собранной и деловитой. Но теперь я знал, что это лишь внешняя оболочка, защитный панцирь, помогающий справляться с тяжелой работой.

— Завтра проверим работу вентиляции в процедурной, — сказала она, поднимаясь. — И нужно обсудить запас противоядий…

— Конечно, — кивнул я. — Вечером?

— Вечером, — она чуть улыбнулась и вышла проверять пациентов.

Впрочем, много времени на сердечные дела у меня не оставалось. События все время развивались.

Телеграмма от Ипатьева пришла морозным утром. Я как раз просматривал отчеты по добыче, когда в штабную палатку вбежал запыхавшийся связной из Бугульмы.

— Срочная телеграмма из Москвы! — он протянул сложенный листок.

«Образцы получил тчк Результаты анализов превзошли ожидания тчк Особенно заинтересовала система очистки от серы тчк Метод перспективный тчк Срочно вышлите подробное описание технологии тчк Ипатьев».

Первая мысль — молодец, Валиулин. Значит, доставил все вовремя.

Я перечитал текст несколько раз. За скупыми словами телеграфного стиля чувствовалось искреннее удивление маститого ученого.

Островский примчался через несколько минут, едва заслышав новость:

— Что пишет Владимир Николаевич? Как оценил результаты?

Я протянул ему телеграмму. Химик жадно впился в строчки, его тонкие пальцы подрагивали от волнения.

— Надо готовить полный отчет, — возбужденно заговорил он. — Я уже собрал все данные по катализаторам. И результаты хроматографии.

— Погодите, Гавриил Лукич, — остановил я его. — Давайте соберем всех. Нужно обсудить дальнейшие шаги.

Через час в штабной палатке собралось техническое руководство. Рихтер разложил чертежи очистной установки, Островский подготовил таблицы с результатами анализов. Даже Зорина пришла, отложив дела в госпитале. Глушков тоже заглянул ненадолго.

— Товарищи, у нас важные новости из Москвы, — начал я. — Ипатьев подтверждает эффективность нашего метода очистки нефти.

По палатке пронесся одобрительный гул. Островский просто сиял от гордости.

— Но это только начало, — продолжил я. — Теперь нужно подготовить подробный отчет. Не только о технологии очистки, но и обо всей системе работы с сероводородом.

Рихтер делал пометки в блокноте:

— Включим схемы улавливающих установок. И систему индикации утечек.

— И медицинские протоколы, — добавила Зорина. — Результаты применения новых методов лечения очень показательны.

— А я подготовлю полное описание катализаторов, — Островский торопливо писал. — С графиками изменения концентрации серы.

— Отлично, — кивнул я. — На подготовку отчета три дня. Потом отправим специальным курьером в Москву.

Когда все разошлись, я еще раз перечитал телеграмму. Одобрение Ипатьева дорогого стоило. Теперь можно было готовить представление и для Орджоникидзе. С серьезной научной поддержкой наши шансы значительно возрастали.

В палатку снова заглянул Островский:

— Леонид Иванович! У меня новая идея по улучшению катализатора. Надо бы тоже ее добавить.

Я улыбнулся. Признание мэтра окрылило нашего химика, придало новый импульс его экспериментам. А значит, можно ждать новых открытий.

За стенами палатки слышался привычный шум промысла. Гудели паровые котлы, стучали молотки, скрипели полозья саней, подвозящих материалы.

Три дня пролетели в напряженной работе над отчетом. В штабной палатке допоздна горели керосиновые лампы. Рихтер чертил схемы, Островский готовил графики анализов, Кудряшов обрабатывал геологические данные.

Я собирал все материалы воедино, выстраивая четкую картину открытия. Высокое пластовое давление, мощный нефтеносный горизонт, масштабы предполагаемой залежи, все это говорило о крупном месторождении. А наши технические решения доказывали способность его освоить.

— Посмотрите, Леонид Иванович, — Кудряшов разложил геологические разрезы. — По характеру пород и давлению можно оценить размеры структуры. Она простирается минимум на тридцать километров!

Рихтер оторвался от чертежей:

— А если учесть мощность пласта и пористость… Запасы могут быть колоссальными.

— И что важнее всего, мы решили проблему сероводорода, — добавил Островский, показывая результаты очистки. — Такая нефть уже пригодна для переработки.

Зорина принесла медицинские отчеты:

— Система защиты персонала полностью отработана. Можем гарантировать безопасность промысла.

К вечеру третьего дня отчет обрел законченный вид. Сто двадцать страниц четкого технического текста, десятки чертежей, таблицы анализов, геологические схемы. Неопровержимые доказательства большого открытия.

— Что скажете? — я протянул финальную версию Рихтеру.

Старый инженер внимательно просмотрел документы:

— Очень убедительно. Особенно там, где показана связь высокого давления с масштабами залежи. И решение проблемы сероводорода как доказательство нашей технической готовности.

Утром следующего дня отчет отправился в Москву с надежным курьером. А мы вернулись к повседневным заботам промысла.

Я стоял на буровой площадке, глядя, как первые лучи солнца окрашивают низкие облака в розовые тона.

За эти недели мы создали главное — команду. Команду людей, готовых решать самые сложные задачи. Каждый на своем месте: Рихтер с его инженерным гением, Островский с научной дотошностью, Зорина с врачебным талантом, Кудряшов с геологической интуицией…

От размышлений меня отвлек знакомый голос:

— О чем задумались, Леонид Иванович?

Зорина поднялась на площадку, кутаясь в теплую шаль.

— О будущем, Мария Сергеевна. О большом будущем этого места.