Неправильный диверсант Забабашкин (СИ) - Арх Максим - Страница 7

Не знаю, почему и зачем пленные решили выйти из общепринятой морали, как и то, на что именно они рассчитывали при этом. Вероятно, думали, что, схватив моих товарищей, будут ими закрываться от неведомого русского снайпера как живыми щитами. Может быть. Также, вполне возможно, что они своими действиями рассчитывали получить в дальнейшем немалую благодарность спасённого начальства, ведь получись у них мятеж, они стали бы спасителями не кого-нибудь, а генерала, а это во все времена дорогого стоило.

Резон в их мыслях, конечно, был. Но только не в моём случае, ведь я был не обычным снайпером, а снайпером, пули которого, невзирая на расстояние, всегда находили нужную цель. А если учесть, что к их нахождению на советской земле красноармеец Забабашкин в моём лице, относился крайне негативно, то на второе пленение и соблюдение международных конвенций о правилах ведения войны у них шанса не было.

Все шестеро бунтовщиков умерли один за одним менее чем за восемь секунд. Они даже толком Садовскому ничего причинить не успели. Только повалили его на землю, ударили пару-тройку раз кулаками и всё.

Нужно сказать, что двоих записал на свой счёт Воронцов. Пока четверо возились с Садовским, на чекиста ринулись двое, вероятно, самых отмороженных. И получили своё. А по-другому и быть не могло, ведь только сумасшедшие могли бежать безоружными на человека, державшего в руках пистолет-пулемёт.

Одним словом, чекист не подвёл. Всадил как минимум половину рожка в нападавших, после чего перевёл оружие на кучу, что боролась с Садовским. Но выстрелить не успел, потому что они поочерёдно уже покинули наш мир, получив каждый по пуле от меня.

На этом бессмысленный и беспощадный бунт был подавлен. Садовский с Воронцовым ещё раз что-то покричали всем немцам, явно их припугнув, помахали мне руками, мол, всё в порядке, и занялись делом.

Четверых выживших новоиспечённых пленных, которые не принимали участия в бунте, подтащили к ранее пленённым, и чекист стал оказывать генералу первую медицинскую помощь, разрезав сапог и замотав бинтом ступню.

Всё это время я наблюдал за постройками, но с той стороны больше никакого движения не наблюдалось.

Прошло ещё минут десять тягостного ожидания. Всё было спокойно.

Старший лейтенант Тамбов, наконец, оторвался от бинокля и нетерпеливо спросил:

— Что скажете, Забабашкин, могу я идти к самолёту?

Я хотел было его попросить ещё немного подождать, но тут услышал шум в лесу, что исходил левее нашей позиции.

Тут же перевёл в ту сторону винтовку.

«Неужели немцы обошли⁈» — напрягся я.

Но, к счастью, всё оказалось не так. Всмотревшись сквозь листву и деревья, в просветах сумел разглядеть лошадей, телеги и продвигающихся красноармейцев нашего отряда. Крикнул два раза совой, тем самым подав условный знак. Через пару минут из осторожно пробираясь сквозь кустарник появились разведчики.

В двух словах описал им текущую обстановку и дав добро на движение к самолёту, попросил забрать с собой и лётчика.

— А вы? — спросил меня тот.

— А я, товарищ старший лейтенант, к вам присоединюсь тогда, когда вы погрузите в самолёт всех раненых и приготовитесь к взлёту. Пока же моя позиция находится тут, и я вас должен прикрывать.

Глава 3

Единственный шанс

Когда разведчики, забрав с собой летчика, ушли, продолжил внимательно осматривать аэродром на предмет сюрпризов. Но они, к нашему всеобщему счастью, отсутствовали. Всё мёртвое было мёртвым, и лишних живых видно не было.

Тем временем, вначале на поле развернулся разведотряд, а за ним вышли и были доставлены раненые, но всё ещё готовые к бою красноармейцы. В колонну по двое в ускоренном темпе бойцы направлялись к самолёту. Не прошло и пятнадцати минут, а внутрь фюзеляжа уже был перенесён первый раненый. Не переставая прикрывать погрузку, я наблюдал, как Воронцов докладывает об обстановке Селиванову, и как после этого двое бойцов помогают раненому комдиву подняться по лестнице в самолёт.

Лётчики к этому времени завели двигатели самолёта и сейчас прогревали их. Я заметил, что сидящий на месте пилота Тамбов постоянно поглядывает в бинокль в мою сторону и машет рукой.

«Ясно, всё готово. А что с тяжёлыми?» — спросил я себя и посмотрел на погрузку.

Тяжелораненых на повозках и рядом с самолётом видно не было, значит, они уже находились внутри. После них стали загружаться остальные красноармейцы.

Глядя на очередь людей к лестнице, невольно поймал себя на мысли «А влезут ли все бойцы, или нам придётся ещё какой-то самолёт взять в „аренду“? И, кстати, ведь у нас же ещё и пленные есть. Надо с ними тоже будет что-то решать».

Нужно сказать, сейчас жизнь пленных напрямую зависела от вместительности самолёта. Я не сомневался, что для генерала и полковника места найдутся, а вот для рядового состава — солдат и техников — пока неясно.

Так оно и вышло. Наши бойцы завели в самолёт немецких офицеров, а затем зашли сами, набившись внутрь корпуса, как в автобус в час пик. При этом пленный рядовой состав остался лежать на взлётке.

Заметил, как Воронцов начал мне призывно махать руками.

«Ага, вас понял! Слезаю», — сказал я себе и ещё раз, что называется, на посошок, пробежал взглядом территорию контролируемого объекта.

Потенциальная живность на ранее зачищенных точках не подавала признаков жизни.

— Вот и хорошо! — прошептал я и опустил голову вниз, чтобы посмотреть, куда нужно будет поставить ногу для начала спуска.

И тут же завис, потому что в голове словно бы застыла картинка, которую я случайно увидел боковым зрением. На восточной окраине аэродрома было движение. Немедленно сфокусировал зрение в том направлении. И увидел то, что видеть совершенно не хотел, и до последнего момента рассчитывал, что этого нам удастся избежать.

Мчащаяся на большой скорости немецкая бронетанковая колонна двигалась к аэродрому со стороны Троекуровска, и это недвусмысленно говорило, что нашу эвакуацию пытаются сорвать.

— Ёлки-палки! — выругался я, хотя где-то в душе знал, что по закону подлости нечто подобное просто обязано было случиться.

С другой стороны, стоит признать, что этого и не могло не произойти. Столб чёрного дыма был виден за десятки километров вокруг, его просто не могли не заметить. А если учесть, что, скорее всего, незамеченный мной немецкий радист доложил наверх о происходящем бое на аэродроме, то всё происходящее было закономерно — немцы обязательно послали бы сюда войска. Просто где-то в глубине сознания, в душе, я хоть и прекрасно понимал обстановку, но надеялся и верил, что мы всё же успеем спастись, прежде чем противник сообразит, что конкретно тут происходит.

Но враг успел организоваться и собирался не дать нам исполнить задуманное. Стало очевидным, что если я прямо сейчас побегу к самолёту, то времени всё равно не хватит, я же не умею телепортироваться. Очевидно, что за то время, пока я буду бежать, немцы приблизятся на дистанцию выстрела, и дождавшийся меня самолёт не сможет взлететь. Во всяком случае с нами на борту. Танки врага попросту преградят нам путь, перекрыв взлётно-посадочную полосу, или, что тоже вероятно, расстреляют прямой наводкой.

«Так что же делать?»

Глянув на приближающуюся колонну, стиснул зубы — остановить её я не мог. И это было не только потому, что в её составе были исключительно бронированные машины и танки, а потому, что двигались они относительно меня строго боковой проекцией. А если учесть, что все люки были задраены и ни одной живой души на броне видно не было, то даже механикам-водителям и их командирам я не мог заслать порции свинца в смотровые щели. И из всего этого следовало только одно — нужно было немедленно взлетать! Немедленно!

Осознав, в какой капкан я угодил, предстояло принять непростое решение. Получалось так, что на одной чаше весов были моя жизнь и моя судьба, а на другой — жизнь измученных и израненных бойцов, судьба отряда. И, разумеется, в данной ситуации, я принял единственное верное решение. Убедившись, что наш лётчик из кабины смотрит на меня в бинокль, начал одной рукой показывать в сторону приближающихся немцев, а другой сигнализировать, чтобы они улетали.