Неправильный диверсант Забабашкин (СИ) - Арх Максим - Страница 42

«Да фиг с ними — с приготовлениями. В конце концов, не так много времени и денег я на эти приготовления потратил. Главное другое — команда карманного линкора останется цела и невредима. А значит, есть немалый шанс того, что они будут поступать в этой истории точно так же, как и в прошлой — уничтожать наших людей и необходимые нам товары, что везут союзники».

Такой исход меня категорически не устраивал. Я не имел права упускать законный акт мести. Да-да, я помню, что мой акт мести по факту будет несколько раньше, чем произойдут преступления, но это уже вопрос диалектики и философии, поэтому обсуждать его сейчас просто нет времени, да и желания. Сейчас главное было дело сделать! И, по возможности, без шума и пыли.

Неожиданно закружилась голова. Стало тяжело дышать.

«Что-то я чрезмерно взбудоражился. Охотничий инстинкт проснулся? Надо бы успокоиться, а то так и до сердечного приступа недалеко. Получить инфаркт в семнадцать лет, вот уж это точно будет фиаско».

Отошёл в сторонку и, положив руки на стену дома, опустив голову начал глубоко вдыхать свежий воздух.

— Вам плохо, господин офицер? — неожиданно раздался голос женщины, что проходила рядом.

— Нет, спасибо. Всё в порядке, — ответил я.

— Но вы так бледны.

«Палюсь», — пронеслось в голове, а вслух сказал:

— Это старые раны. Ничего страшного. Спасибо.

Женщина кивнула и пошла по своим делам, а я, взяв себя в руки, направился в сторону немецкого полицейского участка. Нужно было попасть внутрь и увидеть будущее поле боя своими глазами.

Пока добирался до места, анализировал своё состояние. Получалось, что я, почуяв добычу, буквально «закусил удила». Мне хотелось немедленных действий. Не когда-нибудь, не завтра, и не через час, а прямо сейчас. Хотелось громить врага, не откладывая это дело в долгий ящик.

Но где-то в глубине сознания я всё же понимал, что так делать категорически нельзя! Пускаться во все тяжкие, когда по всему телу неистово бушует адреналин, было очень опасно. Нужно было сохранять хладнокровие и здравый рассудок.

Однако это легко сказать, да трудно сделать. Когда подошёл к участку, идущая по всему телу дрожь от предвкушения боя всё ещё не отпустила. То ли Забабашкин в силу своей юности так легко впадал в горячность, то ли контузий хватило, чтобы настолько завести человека, то ли реально я уж очень близко к сердцу принял происходящее, да и сами посудите, как не принять такое-то?

«Блин, не наломать бы дров в таком состоянии, — подумал я, остановившись у дверей. — Сейчас мне не хочется ни с кем разговаривать, а хочется быстрее завладеть оружием противника. Вот увижу, что там в это время дня не так много полицейских и устрою зачистку. А этого делать мне ну вот совсем-совсем нельзя — рано ещё, ведь я пока даже место проведения будущей акции не разведал».

Пересиливая себя, развернулся и, отойдя от дверей, подошёл к находящейся неподалёку витрине магазина. То, что было за ней, а именно рулоны ткани и какая-то бижутерия, меня не интересовало. Я всё ещё пытался унять беспокойство и напомнить себе о том, к чему это может привести. Ведь, только что, по сути, диверсант Забабашкин оказался на грани провала. Да, именно провала. Я собирался выдвинуться на рекогносцировку мало того что в неадекватном состоянии, так ещё даже вопрос, который должен буду задать немецким полицейским, забыл придумать.

«Вот зашёл бы я туда, и что говорить? Поздороваться? А когда они спросят, зачем я туда припёрся то, что на это мне нужно будет ответить? Сказать, что ошибся дверью? Что-то мне кажется, что уж больно неправдоподобно такое будет звучать. На улице светло, и табличка с названием висит прямо над дверью. Значит, данный вариант отпадает. Да и вообще, что отвечу, если спросят, что именно делаю в этом городе и что ищу? Библиотеку? Тоже глупость. По легенде, я же в госпиталь еду на лечение, какие нафиг ещё библиотеки. В общем, нужно более серьёзно подходить к планированию, а не надеяться на авось. Необходимо придумать что-то одновременно простое и в то же время не вызывающее подозрений. Чтобы у тех, кто спросит, после услышанного ответа ко мне никаких дополнительных вопросов не возникло. Ведь нельзя забывать, что, по факту, документы у меня липовые, и серьёзной проверки я могу не пройти, а это лишние хлопоты. Следовательно, мне необходимо придумать обыденный вопрос, задать его и сразу уйти. Но что именно это должен быть за вопрос, остаётся покамест вопросом».

Как ни думал, как ни гадал, ничего так сразу придумать не смог.

«Вот сейчас я попал бы так попал. Стоял бы там и мычал бы что-то нечленораздельное, не зная, что и как спросить», — журил я себя за дилетантство.

В голову пришла идея на время оставить разведку и, соответственно, поиск оружия.

«А почему бы и нет? Сейчас можно и нужно заняться другим. Вначале, так как поезда в ту сторону не ходят, направляюсь пешком в Брунсбюттель. На это уйдёт часа три. Там провожу рекогносцировку, это ещё час. Затем сажусь на поезд, возвращаюсь сюда. Далее наведаюсь к полицаям и, сделав всё что нужно, вновь пешком вернусь в Брунсбюттель. Да, погулять придётся немало, но по времени к началу построения я успеваю. И, в общем-то, переносить винтовки пешком по лесу, а не перевозить в транспорте будет гораздо безопаснее», — стал прикидывать варианты я.

Однако почти сразу после формирования этого подробного плана наткнулся на явное несоответствие. И всё дело было в том, что, исходя из моей идеи придерживаться международного права, атаковать полицейский участок я должен был именно в форме русского солдата.

Раз уж я вбил себе в голову, что закон буду чтить, то по-другому делать было нельзя.

Я подозревал, что моя эта паранойя до добра меня не доведёт. Скорее всего, она была вызвана неимоверным числом контузий, которые Забабашкин получил за последние несколько дней. Особенно вчера, когда я лежал под авиационными бомбами под Новском. Вчера ведь это было? Или позавчера? Да какая разница… Главное, что вот там одна из этих самых бомб, разорвавшись рядом, шандарахнула так, что, вполне возможно, именно тогда с головой у меня что-то и случилось. И даже не возможно, а точно что-то случилось. Нормальному диверсанту никогда бы в голову не пришла мысль о каком-то там международном праве. А мне вот пришла. Вероятно, я был неправильным диверсантом, но, увы, мне приходилось с этим мириться, и похоже, придётся и впредь.

Очень некстати из глубин памяти всплыло воспоминание о том солдате, которого «видел» только я при штурме больнице в Новске. Вслед за ними появились и неутешительные мысли о том, что с головой у меня точно не всё в порядке. В свою очередь мысли о, возможно, окончательно съехавшей крыше были грустными и навеяли ещё больше тоски, когда я вспомнил, как потерял якобы друзей, что оказались совсем не друзьями, а самыми настоящими врагами и предателями. Вспомнил о гибели Миши Садовского, который всегда приходил ко мне на помощь. О пропавшем и, скорее всего, умершим от ран в одиночестве лейтенанте госбезопасности Воронцове, что давно стал мне как старший брат и друг. И о милой Клубничке, которую, скорее всего, я больше никогда не увижу.

Хотелось лечь на кровать, свернуться калачиком и быть может даже запла…

«Отставить! — скомандовал я себе и непроизвольно подтянулся. — Боец Забабашкин! Напра-во! — продолжил командовать и подчиняться. — На рекогносцировку вражеской инфраструктуры шагом… Марш!»

Это было, конечно, не смешно и не могло быть смешным, ибо не до смеха сейчас было. Однако вот такое вот неожиданное дурачество всё-таки помогло мне немного прийти в себя. А, как известно, если глупость сработала — она не глупость.

Более того, почти сразу я придумал относительно неплохой вариант вопроса, который должен буду задать гитлеровским полицаям. И пока его не забыл, открыл дверь и вошёл внутрь учреждения, которое к моему удивлению оказалось совсем небольшим. Миниатюрный холл. Узкий длинный коридор и четыре двери, одна из которых не совсем дверь, а металлическая решётка. В вестибюле за столом сидел, словно бы на «ресепшене», немецкий полицейский и что-то писал. При виде меня он поднялся и поздоровался.