Неправильный диверсант Забабашкин (СИ) - Арх Максим - Страница 32

Когда принесённая еда закончилась, первым моим позывом было срочно, немедленно и безотлагательно позвать сюда официантку и заказать ещё три, нет — пять или даже семь кусков курицы и две, нет три и ещё три, а может быть четыре тарелки брецелей.

Но я сумел себя сдержать, наложив на это возможное, но вредное действие категорический запрет. И не потому, что не хотел съесть ещё много или даже очень много этой вкуснятины, а именно из-за того, что вряд ли мне было можно сразу употреблять пищу в столь больших количествах. Последние дни были тяжёлыми. Питался я очень нерегулярно, а иногда впроголодь. Вчера и сегодня вообще толком ничего не ел, так что нет сомнения в том, что чрезмерное количество, да ещё к тому же жирной пищи, да ещё так быстро проглоченное мне сейчас было строго противопоказано.

«Хватит, Лёша, поел немного. Отдохни», — сказал я себе.

С сожалением отодвинул тарелки в сторону, налил морса в стакан и, глядя в окно, выкинув из головы мысли о еде, стал думать о будущем, прихлёбывая терпкий кисло-сладкий напиток.

После столь плотного завтрака, никакие серьёзные проблемы решать совершенно не хотелось. А хотелось просто сидеть и смотреть, как мирные люди иногда проходят мимо.

«Мирные? — поймав себя на последней фразе, тут же задал я себе вопрос и проскрежетал зубами. — Эти мирные, с позволения сказать, люди идут сейчас к себе на работу, где работают в поте лица во благо чёртового Рейха! А ещё отцов своих, мужей и сыновей своих одели, обули, вооружили и направили на нас, где те прямо сейчас уничтожают советских граждан и будут уничтожать ещё долгие четыре года!»

Беззаботный образ мира и бескорыстной дружбы между народами мгновенно испарились, уступив место жестокой реальности. И в ней одни старались поработить других, чтобы, словно паразиты, жить за счёт последних. Чёрствая правда жизни вернула меня в настоящий, а не вымышленный мир, щедро добавив в него свои мрачные тона. Уже не радовало ни заведение, ни висевшие на стенах картины, ни даже возможность сделать ещё один заказ не такой уж и вкусной еды.

«Ладно, Лёша. Успокойся. Не нервничай. Нервные клетки не восстанавливаются и стимулируют развитие сопутствующих болезней. А болеть мне нельзя. У меня ещё очень много дел!» — сказал я себе.

Чтобы чуть остыть, глотнул морса и вернулся к размышлению над ранее заданным вопросом, который требовал срочного ответа: уезжать мне из Германии или нет?

Подумал и с одной стороны, и с другой, выпил ещё морса и, наконец, в конце концов, стал склоняться к мысли остаться.

«А почему бы и нет? Раз уж я здесь, то, возможно, имеет смысл воспользоваться случаем и навести шороху в Империи зла? — размышлял я. — Побуду недельку — другую и решу, продуктивно ли моё пребывание тут или нет. Ну, а если увижу, что моя эффективность стремится к нулю, и не смогу найти себя в деле уничтожения врага на этих территориях, то буду думать о маршруте выезда из Германии и попадания на фронт. Мне собраться — только подпоясаться».

Решив для себя первую важную задачу — остаюсь на две-три недели тут, сразу же начал искать ответы на другие вопросы. И для начала нужно было понять, зачем именно тут остаюсь? Что я буду здесь делать? И как?

Очевидно, что максимальную пользу я смогу принести, работая в роли снайпера. И чтобы все мои будущие акции были успешны, и для обеспечения своей собственной безопасности, расстояние до целей должно быть не менее полутора-двух километров. Объект не должен слышать выстрела и до самого последнего момента своей жизни не должен понимать, откуда по нему ведётся огонь. Только при этих условиях после стрельбы я не буду замечен и спокойно обеспечу себе отход. Разумеется, место, откуда я буду работать, должно быть максимально безлюдным. Звук выстрела слышен издалека, а необходимого для уменьшения шума глушителя у меня в наличии нет. Впрочем, подобные виды приспособлений для оружия в этом времени если и есть, то находятся пока лишь в зачаточном, экспериментальном состоянии.

«Так что ни на какие шумоподавители рассчитывать не стоит. А значит, место для ведения стрельбы нужно будет выбирать очень тщательно, подходя к этому со всей щепетильностью».

Сразу же возникал другой вопрос: «Какие именно цели я собираюсь ликвидировать?»

В голове тут же сам собой сформировался целый список, который кратко можно было сформулировать, как «валить всех, на ком есть военная форма».

И этот, в общем-то, простой ответ молниеносно породил в голове чрезмерное множество сомнений и противоречий. Неожиданно появилась мысль, которая стала буквально вопить о международном праве, о конвенциях и о правилах ведения войны.

Вспомнилось, что в одном из таких документов говорилось: «Запрещается предательски убивать или ранить лиц, принадлежащих к враждебной нации или армии…». Ну и ещё: «Запрещается неправомерно использовать белый флаг, национальный флаг или военные знаки различия и форму противника…».

И исходя из этого когда-то случайно запомнившегося текста, часть вышесказанного как раз была применима к моим условиям и размышлениям о гипотетических военных действиях, что я собрался вести: нельзя предательски убивать и нельзя использовать форму враждебной нации.

И это понимание мне очень не понравилось. Получалась какая-то фигня. Видя врага, правильно идентифицируя врага, зная, что он самый что ни на есть настоящий вражеский враг, я должен был просто оставаться сторонним наблюдателем, и ни в коем случае не наносить ему вреда.

Это было возмутительно, мерзко, отвратительно и вообще вне какой-либо логики! Это был какой-то нонсенс на грани безумия!

Но я ничего не мог с этим поделать. Где-то в глубине души я изначально не хотел быть на заранее неправой позиции. Всю свою прошлую жизнь я старался соблюдать правила общества, в котором жил. Конечно, как и у всех, у меня иногда были небольшие отступления и даже проступки. Но всё же злодеем вне закона я никогда не был. Не хотел становиться им и сейчас, когда знал, что путь массового, не выборочного уничтожения пусть даже и противника конкретно в моём случае будет вне закона.

Да, я прекрасно понимал, что это бред и какой-то нелепый фарс, в котором убийство фашистов и садистов — это преступление. Но не я писал эти правила, и сейчас, зная об их существовании, мне было очень тяжело пойти в разрез с общепринятой моралью.

Вот если бы я не знал о существовании этого документа, то без вопросов уничтожал бы всё, что хоть раз примерило гитлеровский мундир. И хотя незнание закона не освобождает от ответственности, то я бы просто слепо нёс свой крест и погибель врагам рода человеческого. И даже не заморачивался ни на секунду, ибо совесть моя была бы чиста. А вот сейчас, когда я точно знаю, что буду действовать вне правил, — это теперь становится для меня серьёзной внутренней проблемой.

Конечно, я мог бы забить большой болт на всю эту белиберду и заняться делом, не оглядываясь на всякие там писульки. Вот только я знал себя. Теперь волей или неволей нет-нет да буду возвращаться к этому вопросу. Буду помнить о нём! Он будет, словно червь, точить меня изнутри, и всякий раз, когда я буду вытаскивать его из глубин памяти, непременно будет вгонять разум в сомнения. Воистину, многие знания — многие печали.

«Эх, как хорошо было бы быть глухим, слепым и не уметь читать, пока жил в своём мире. Тогда бы я ничего не слышал про документ под названием 'Конвенция о законах и обычаях сухопутной войны». И мне, разумеется, было бы легче… Да, я знал, что Советский Союз официально не являлся участником Гаагской конференции 1907 года, где была подписана эта конвенция, но это ровным счётом ничего не меняло. Для себя я-то знал, что эти правила существуют, и на самом деле СССР их тоже по большому счёту всегда придерживался и придерживается. А в этих правилах есть в том числе и пункты, которые говорят, что вести войну может только комбатант — лицо, имеющее право принимать участие в боевых действиях в составе вооружённых сил одной из сторон конфликта.

И этот закон прямо сейчас делал из меня нонкомбатанта, который не имел право участвовать ни в каких боевых действиях, ибо уже автоматически перестал быть участником того самого конфликта. И в этом был ещё один совершенно неадекватный нонсенс. Я как бы являюсь нонкомбатантом, и как бы вне войны, но вот если меня поймает, скажем, то же гестапо, то вряд ли они будут учитывать этот факт, когда применят свои методы и пытки при общении с таким вот не участником боевых действий.