Русь. Строительство империи 3 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 36

— Илья. Ты — великий воин. Твоя сила и опыт нам нужны. Но пойми и ты меня. Мне нужно время, чтобы…

Закончить фразу я не успел. В дверь громко постучали. Я с облегчением вздохнул — вот и повод закончить этот непростой разговор.

— Войдите! — крикнул я.

В дверях показался Добрыня. Лицо его было озабоченным, взгляд — напряженным.

— Княже, — начал он, не переступая порога, — печенеги у ворот. Парламентеры. Требуют и предлагают.

— Требуют? И предлагают? — переспросил я, изогнув бровь. — Интересно. Что же?

— Требуют, — Добрыня запнулся, словно слова застревали у него в горле, — выдачи тебя, княже. И Веславы с Алешей. А еще золота. В качестве возмещения. За…

— За мой дерзкий набег на их стан, — закончил я за него. — Я полагаю, хан Куря в ярости. Что же, следовало ожидать. А что предлагают?

— Предлагают… — Добрыня перевел дух, — решить дело миром. Поединком. Их лучший воин против нашего. Если победит их воин — город сдается. Если наш — печенеги снимают осаду.

Я усмехнулся. Вот как? Решили поиграть в благородство? Или, скорее, решили не рисковать понапрасну, штурмуя хорошо укрепленный город? Поединок. Это могло бы быть выходом. Но кто же выйдет против печенежского богатыря? Ратибор? Алеша? Добрыня? Илья?

— Веди, Добрыня, — сказал я, направляясь к выходу. — Посмотрим, что за птицы к нам прилетели. И послушаем, что за речи они приготовили. Илья, пойдем.

Я бросил взгляд на Муромца. Тот молча кивнул, его лицо оставалось непроницаемым. Что ж, посмотрим, как он поведет себя сейчас. Возможно, это и будет проверкой его лояльности. Выйдя за Добрыней, я машинально отметил, что надо будет не забыть отдать ему распоряжение — пусть подготовит всех к возможному штурму. Печенегам веры нет. Даже если они и предлагают поединок, это еще не значит, что они сдержат свое слово.

Мы вышли к городским воротам — я, Добрыня, Ратибор, Веслава и Илья. Печенежские парламентеры — трое дюжих воинов в кожаных броньках и островерхих шлемах — стояли у подножия стены, всем своим видом выражая презрение. Перед ними, на вороном коне, гарцевал еще один печенег — видимо, главный. Его доспехи были богаче, а взгляд — еще более наглым и вызывающим.

— Ну, что, князь? — прокричал он, едва мы приблизились. Голос его был грубым, с сильным гортанным акцентом. — Привел девку-убийцу? И золото принес? Или будешь прятаться за спинами своих воинов, как трусливый шакал?

Я хмыкнул. Какая жалкая попытка вывести меня из себя. Сейчас не время для эмоций. Нужно действовать хитростью.

— Я здесь, печенег, — ответил я кочевнику. — И я не прячусь. Я готов говорить. Но прежде скажи мне, кто ты такой, что смеешь разговаривать со мной таким тоном?

— Я — Буркут, посланник великого хана Кури! — гордо выпятив грудь, ответил печенег. — И я передаю тебе его слова!

— Давай-давай, передавай, — кивнул я. — Только помни, что говоришь с князем Переяславца, а не с пастухом.

Буркут скривился, но продолжил:

— Хан Куря требует выдачи тебя, убийцы, что посмел напасть на его стан! И девки, что убила Огнеяра! И богатыря, что был с вами! А еще — золота, чтоб данью отплатились! Если ты выполнишь эти требования, хан, так и быть, проявит милосердие и пощадит город. Если нет…

— Если нет — то что? — перебил я его. — То вы продолжите осаду? Будете морить нас голодом? Или пойдете на штурм, потеряв все войско?

Я видел, как напряглись Добрыня и Ратибор. Веслава, стоявшая рядом с подошедшей Искрой, вцепилась рукой в кинжал. Илья молча стоял чуть поодаль, он с прищуром смотрел на печенегов.

— Есть и другое предложение. Хан предлагает, — ухмыльнулся Буркут. — Поединок. Чтобы не проливать зря кровь воинов. Наш лучший богатырь сразится с вашим. Если победит наш — вы сдаетесь. Если ваш — мы уходим.

Я переглянулся с Добрыней. Это был шанс избежать длительной осады, которая неизбежно привела бы к голоду и болезням. Шанс сохранить жизни своих людей. Но и риск был велик.

— И кто же этот ваш «лучший богатырь»? — спросил я, внимательно наблюдая за реакцией Буркута. — Надеюсь сам хан Куря? Ведь истинный вождь должен сам сражаться за свои требования, а не прятаться за спинами своих воинов, не так ли?

Я намеренно сделал акцент на последних словах, стараясь задеть Курю за живое. Я знал, что он, скорее всего, помнит рану, которую я ему нанес. Возможно, даже испытывает суеверный страх.

Буркут замялся. Он переглянулся со своими спутниками, словно ища у них поддержки.

— Хан Куря… — пробормотал он, — Он не может…

— Не может? — переспросил я, повышая голос. — Или не хочет? Боится? Боится, что я снова нанесу ему рану? Или, может быть, боится, что проиграет?

Я видел, как мои слова действуют. Печенеги заволновались. Буркут побагровел от злости.

— Хан Куря — великий воин! — выкрикнул он. — Он не боится никого! Но он занят! Он готовит войско к…

— К бегству? — закончил я за него. — Потому что знает, что не сможет взять Переяславец?

Все мое войско поддержало мою шпильку дружных хохотом.

— Молчать! — взревел Буркут. — Хан выставит другого! Самого могучего! Такого, что раздавит тебя, как червя!

— Что ж, — я усмехнулся, — посмотрим. Я принимаю вызов. Но сражаться буду я сам. Князь Переяславца против вашего самого могучего.

Мое решение вызвало ропот за спиной. Добрыня шагнул вперед.

— Княже! — воскликнул он. — Не делай этого! Ты ранен! Позволь мне… Или Ратибору… Или Илье!

— Нет, Добрыня, — твердо ответил я. — Я сказал — я сражусь.

Я обернулся к своим соратникам. Веслава смотрела на меня с ужасом, Искра — с тревогой, Ратибор — с молчаливым пониманием. Илья Муромец, кажется, точно обиделся.

— Не беспокойтесь, — я постарался улыбнуться. — Я справлюсь.

Я верил в свои навыки, не просто верил — знал, что они многократно усилены. Третий ранг «боевых навыков» — это не просто цифра в призрачном интерфейсе. Это молниеносная реакция, позволяющая уклоняться от ударов, которые обычный человек даже не успел бы заметить. Это нечеловеческая сила, позволяющая наносить удары, способные расколоть шлем и кость. Это выносливость загнанного зверя, позволяющая сражаться, даже когда мышцы сводит судорогой, а в легких горит огонь. Я был быстрее, сильнее, выносливее, чем любой обычный воин, и это знание давало мне твердую почву под ногами, когда земля, казалось, готова была уйти из-под ног.

Я думал, что бы у Вежи узнать или получить, но что-то в голову ничего не приходило. В голову начали закрадываться мысли о том, что может я переоценил свои силы?

Время до поединка тянулось мучительно медленно. Я приказал Добрыне готовить город к возможному штурму, понимая, что печенегам нельзя доверять. Сам же, уединившись в своих покоях, пытался сосредоточиться, прокручивая в голове возможные варианты боя, просчитывая движения, как на шахматной доске.

Наконец, пробил полдень. Набат не бил, но напряжение словно сгустилось в воздухе, заставляя нервно вздрагивать даже самых бывалых воинов. Я облачился в кожаный доспех, надел шлем, удобно сидящий на голове. Взял в руки свой боевой топор, чувствуя привычную тяжесть, ощущая, как гладкая рукоять ложится в ладонь.

Выйдя за ворота, я увидел, что печенеги уже подготовили место для поединка. Они разбили небольшой лагерь на равнине перед городом, образовав широкий, неровный круг, обозначенный воткнутыми в землю копьями и пестрыми тряпками. За импровизированной оградой, как хищные птицы в ожидании пира, толпились кочевники, их смуглые лица, искаженные предвкушением кровавого зрелища, казались масками в лучах полуденного солнца. Круг был равноудален от стойбища и города.

Наши воины выстроились вдоль городской стены, ощетинившись копьями и щитами. Их лица были напряжены. Они верили в меня.

Я медленно шел к центру круга, чувствуя на себе тысячи враждебных взглядов, полных ненависти. И когда я приблизился, рев печенежской толпы усилился, превратившись в сплошной, оглушающий гул.

И там, в центре этого круга, залитого солнцем и пропитанного ожиданием смерти, я увидел кочевника. Его звали Батур.