Заложник (СИ) - Француз Михаил - Страница 68

— А?.. — вытаращился на меня он.

— Сейчас. Тебя оперирую. Да или нет? — максимально короткими фразами, с паузой чуть ли не после каждого слова, настойчиво повторил я. — Удалять твою опухоль или нет? Десять секунд на ответ! Ну? — добавил я. — Десять. Девять. Восемь… — начал любимое своё дело: вести отсчёт. Крайне эффективный педагогический приём. Жестокий, жёсткий, стрессовый, давящий… поэтому, неразрешённый к использованию в школе. Но вот за её пределами — работает безотказно.

— Четыре. Три…

— Да! — чуть ли не прокричал лежащий пилот. — Да! Удаляйте!

— Спи! — тут же, уже спокойно велел я и провёл рукой по его лицу, со лба к подбородку, как нас учили на секции делать в… так сказать, неофициальном Кунг-фу. В той технике, которую в других искусствах, школах и спортивных стилях ещё называют запрещённой или «грязными приёмчиками». Конкретно это движение мы отрабатывали как предваряющее перед захватом за нижнюю или верхнюю губу — такое себе удовольствие. Но само движение красивое: пальцы со лба скользят по глазным яблокам, вынуждая, заставляя их рефлекторно закрыться веками.

Не знаю, зачем я его сделал сейчас. Просто показалось мне уместным. А он действительно взял и отрубился. Хотя, в его состоянии, это не стало чем-то слишком уж удивительным — сил он потерял много. Ему сложнее было в сознании находиться, чем его снова потерять.

Хотя, его состоянии, больше действительно сон напоминало, а не потерю сознания. Но и сахар с ним!

Ведь дальше началась работа. Катерина говорила мне, что именно делать, а я это делал. Причём, как ни странно, влиять, «продавливать» сопротивление тела Ильи стало намного легче. И «намного» — это намного! Очень заметно, в сравнении с тем, что я чувствовал в самолёте. Даже интересно стало, почему: в расстоянии дело? В непосредственном контакте? В сознании? Хотя, какое сознание: там, в самолёте, парень из себя кучу кровоточащих кусочков представлял — откуда в ней сознание? Но, не суть.

Что собой представляла моя работа? Операцию. Да: почти обычную, почти традиционную операцию. За тем лишь исключением, что не пользовался я никакими другими инструментами, кроме своей воды. Но, они и не требовались: вода же моя и резала, и держала, и хватала, и вынимала, и зашивала, точнее «сращивала». Любой хирург позавидует такому «инструменту».

Рак печени. Опухоль размером с куриное яйцо. Неоперабельная… обычными средствами. Да, даже, если бы она меньше была, и гениальный хирург из Неодарённых взялся такую операцию провести, то заняла бы она, как минимум, несколько часов. У меня было меньше тридцати минут, обозначенных Катериной.

Не знаю, что случилось бы, что бы она предприняла, если бы я не уложился. Может быть, и ничего. Может быть, наш рейс бы задержали настолько, насколько потребовалось бы. Может быть. И даже скорее всего. Но! Срок был назван. Я с этим сроком согласился. А значит, должен был уложиться в него.

И я уложился. В двадцать девять с половиной минут. Но сказать, что это было просто, язык бы у меня не повернулся. Двадцать девять минут предельной концентрации и эмоционального напряжения.

Хорошо ещё, что Катерина, хотя бы за анестезиолога поработала: синтезировала своей водой какие-то вещества, которые ввела пациенту ингаляционным путём. Вещества, не позволившие ему проснуться от боли в разрезаемом мной теле. Иначе, даже не знаю, пришлось бы отцову (по миру писателя) присказку реализовывать. Ту самую, которая: «Хорошо зафиксированный пациент в анестезии не нуждается». Бррр! Даже представлять такое жутко.

Печень… сначала разрезать кожу и ткани, чтобы получить к ней доступ (хорошо ещё, что моей воде для проникновения внутрь большой разрез не понадобился — хватило совсем маленького, чуть ли не прокола), потом определить границу поражённой области и той области, которая прилегает к ней, где ещё встречаются отдельные раковые клетки. Определить, разметить и… начать резать.

Был бы я традиционным хирургом, резал бы один раз, одним большим куском. Чтобы и кровотечения было меньше, и операцию не затягивать. Да и вообще: в хирургии — чем меньше резов-повреждений, тем лучше. Больше шансов на восстановление. Но я — не обычный. Я вообще не хирург! И даже Целителем становиться не собираюсь! Нет у меня к этому ни мотивации, ни желаний, ни призвания. Я резал маленькими кусочками, но очень быстро и очень много. Меньше полусантиметра каждый кусочек. Ровно такой, чтобы через дырочку, сделанную в животе, пролезть мог. Резал и вытаскивал, резал и вытаскивал. А ещё постоянно следил за тем, чтобы в местах разрезов, кровотечение не начиналось. Повезло ещё, что поражённая область была в стороне от печёночной вены. Даже не знаю, как бы выворачивался, если бы и она была затронута… Итак весь вспотел, пока рядом с ней резекцию проводил.

Вырезал, вычистил. А дальше и вовсе пошла ювелирная работа: как-то сшивать, соединять сосуды, не пропуская ни одного задетого и не допуская того, чтобы какой-то участок остался совсем без кровоснабжения. Печень, конечно, орган такой, интересный, единственный из всех органов тела, способный на существенную регенерацию, то есть, на восстановление даже при утрате семидесяти процентов своей массы, но к сосудам это относится в гораздо меньшей степени. И, при нарушении кровоснабжения, погибнет не только орган, но и весь организм. Причём, довольно быстро.

Да и: одно дело — знать, что она восстановится, совершенно другое — лично вырезать кусок, с куриное яйцо размером и «видеть» оставшуюся от него незаполненную полость… Последнее — довольно жутко. Правда, организм, как и вообще природа, пустоты не терпит — он её заполняет. Ткани и органы довольно быстро сместились, заняв освободившееся пространство, но всё равно — те несколько секунд, пока эта «дырка» была видима… жутко.

Мог бы седеть, поседел бы, наверное, за эти полчаса, что длилась операция.

Сам себе, после неё, клялся и твердил: «Что б я, что б ещё раз! Да ни за что!! Не моё это! Не моё!». Не зря отец говорил, что врачом быть — особую натуру надо иметь…

— Закончил, — сообщил я Катерине внешне спокойно и убирая воду от тела Ильи. Вся извлечённая из него «грязь» была сразу же, ещё в процессе, переправлена в отдельный, специально отведённый контейнер, на который даже смотреть сейчас было противно и страшно. На самом же теле, даже в районе непосредственно разреза (хотя, скорее прокола), не было ни капельки крови. Чистое, неповреждённое тело… всё исполосованное тонкими розовыми линиями от предыдущей… операции.

Эх, Илюха! Знал бы ты, что за сегодня дважды «родился»! Дважды прошёл через то, что для обычных людей может считаться только и исключительно чудом.

Но, несмотря на это, на то, что «грязь» в контейнере, убранную от тела пилота воду я к своему телу уже не допустил. Ни капли, что успела коснуться его, не допустил. Я убрал и выбросил её прямо на снег и лёд подальше, метрах в тридцати в сторону от машины. Себе я сконденсирую лучше новой, свежей, совсем чистой. И химически, и информационно. К той я прикасаться брезговал. Готов был вздрогнуть от одной лишь мысли об этом, о том, что она дотрагивается до меня — бррр!!

— Хорошо, — кивнула мне внимательно наблюдавшая за всеми моими, самыми малейшими движениями. Она бросила ещё один пристальный взгляд на спящее тело и встала. Я тоже встал. Она вышла из машины. Я вышел за ней. Работники скорой захлопнули двери.

Мы спокойно, уверенно, не оборачиваясь, двинулись прочь от машины. Я на ходу конденсировал на своём теле новый «водный покров» взамен потраченного. И краем уха ловил, что Император, чуть задержавшийся у машины, велел главному в бригаде скорой везти пациента в клинику Агеевых. А ещё, чуть позже, после отъезда машины, Графу своему поручал взять парня на отдельный и особый контроль. Всё: состояние, результаты обследований, динамику, любую мелочь. Что б чуть ли не под микроскопом за тем наблюдали и ему докладывали.

Говорил он тихо. И довольно далеко уже за спиной, но у меня уже в привычку входить начинает оставлять позади себя, в интересных местах пару-другую капель своей воды… которые, впрочем, быстро испаряются, не оставляя после себя следов.