Лети, светлячок - Ханна Кристин - Страница 11

Я в какой-то комнате, но при этом высоко и смотрю вниз.

Там, подо мной, люди – они суетятся и выкрикивают непонятные фразы. Еще повсюду какие-то аппараты, а светлый пол заляпан чем-то красным. Картинка знакомая, я такое уже видела.

Это врач и медсестры. Я в больнице. Они спасают чью-то жизнь. Перед ними – тело на каталке. Женское. Нет. Стоп.

Это же мое тело.

Я – искалеченное тело, окровавленное и голое. Это моя кровь капает на пол. Я вижу свое израненное, перепачканное кровью лицо…

Я ничего не ощущаю – вот что удивительно. Это я, Талли Харт. Я истекаю кровью в больничной палате, но ведь и тут тоже я – смотрю на всю эту суету сверху.

Люди в белых халатах вокруг моего тела. И они что-то кричат друг другу. Они явно волнуются: рты широко открываются, щеки раскраснелись, да и сами они озабоченно хмурятся. В помещение втаскивают другую аппаратуру. Колесики скользят по перепачканному кровью полу, оставляя на нем белые полосы.

Слова там, внизу, напрочь лишены смысла, как у взрослых в мультике про Чарли Брауна. «ВА-ВА-ВА».

ОСТАНОВКАСЕРДЦА

Мне бы встревожиться, но нет. Происходящее внизу смахивает на мыльную оперу, которую я уже видела. Я вдруг оборачиваюсь. Стены расступились. Вдали – ослепительно-яркий свет. Он согревает меня.

«Давай, иди», – думаю я, и стоит возникнуть этой мысли, как я прихожу в движение. Я лечу в мир такой отчетливый и яркий, что глазам больно. Голубое небо, зеленая трава и ватно-белые облака. И свет. Чудесный раскаленный свет, не похожий ни на что другое. Впервые за всю мою жизнь мне спокойно. Я иду по траве, и передо мной вдруг вырастает дерево. Сперва оно как тростинка, потом стремительно растет ввысь и вширь, закрывая вид. Я думаю, что, возможно, мне лучше отступить назад – вдруг дерево поглотит меня, затянет в паутину корней. Пока дерево растет, вокруг сгущается ночь.

Я поднимаю голову и вижу россыпь звезд. Большая Медведица. Орион. Созвездия, которыми я любовалась девочкой, когда мир не способен был вместить все мои мечты.

Откуда-то издалека доносится музыка. «Билли, не будь героем…»[2]

Эта песня проникает так глубоко в меня, что дыхание перехватывает. В тринадцать лет я плакала от этой песни. Наверное, думала, что это про несчастную любовь. Теперь-то я понимаю, что это про несчастливую жизнь.

Не шути с жизнью.

Передо мной вдруг появляется велосипед, старомодный девчачий велик с белой корзинкой. Он стоит возле куста роз. Я подхожу ближе, сажусь на велосипед и кручу педали. Куда я еду? Не знаю. Впереди бесконечной лентой, насколько взгляда хватает, петляет дорога. Посреди звездной ночи я, как в детстве, несусь вниз по склону, волосы словно ожили и торчат во все стороны.

Это место мне знакомо. Саммер-Хилл, вотканный в мою душу. Я здесь не по-настоящему, это очевидно. Настоящая я лежит на больничной каталке, изувеченная, в крови. Значит, все это – моя фантазия. Впрочем, мне плевать.

Я раскидываю руки, и скорость подхватывает меня. Я помню, как впервые так каталась. Мы с Кейт были тогда в восьмом классе и гоняли вот ровно на таких великах по этому самому холму, и велики эти привезли нас к дружбе. Наша дружба – единственная моя настоящая любовь. Разумеется, это я была заводилой. Кидала камушки в окно ее спальни и подбивала Кейт на всякие приключения.

Могла ли я в то время знать, как изменятся наши жизни благодаря тому, что я выбрала ее? Нет. Но что мою жизнь необходимо менять – это я знала. Разве могла я отступиться? В искусстве бросить собственного ребенка моя мать достигла совершенства, и я провела детство, притворяясь, будто правда – это выдумка. Честной я бывала лишь с Кейт. Моей лучшей подругой навеки. Единственным человеком, который любил меня ради меня самой. День, когда мы подружились, мне никогда не забыть. И сейчас помнить это особенно важно. Четырнадцатилетние, разные, как огонь и вода, мы обе ни с кем не водили дружбу.

В ту первую ночь я сказала моей обдолбанной мамаше – в семидесятые она стала называть себя Дымкой, – что иду на вечеринку с выпускниками, а она посоветовала мне от души повеселиться.

В темноте, под деревом, едва знакомый мне парень изнасиловал меня и оставил прямо там, так что домой мне пришлось возвращаться в одиночестве. На нашей улице я увидела Кейти – она сидела возле их дома, на ограде. И она заговорила со мной.

«Мне нравится тут сидеть по ночам. Звезды такие яркие. Иногда, если очень долго смотреть в небо, начинает казаться, что они парят вокруг, как светлячки. – Из-за брекетов она слегка шепелявила. – Может, поэтому улицу так назвали. Ты, наверное, думаешь, что я совсем ненормальная, раз несу такую чушь… Выглядишь ты не очень. И от тебя блевотиной воняет». – «Все со мной в порядке». – «Точно?» И тут я, к собственному ужасу, разревелась.

Так все и началось. Для меня и Кейти. Я поделилась с ней своей постыдной тайной, а Кейти вдруг обняла меня. С того дня мы стали неразлучны. Даже в университете и после него события моей жизни обретали реальную величину, только когда я рассказывала о них Кейти. И стоило нам не поговорить, как весь день шел наперекосяк. К тому моменту, когда нам исполнилось восемнадцать, мы уже стали Талли-и-Кейт, неразлучной парочкой. Я была у нее на свадьбе и присутствовала при рождении детей, я находилась рядом, когда Кейти пыталась писать книгу, и в 2006-м, когда моя подруга вздохнула в последний раз.

Я лечу, ветер расчесывает мне волосы, мимо пролетают воспоминания, и я думаю: «Значит, вот как я умру?»

Умрешь? Кто сказал, что ты умрешь?

Этот голос я узнала бы где угодно. Последние четыре года я каждый день тосковала по нему.

Кейт.

Я повернулась и увидела невозможное: рядом со мной мчалась на велосипеде Кейт. Ну конечно, так и должно быть. Именно так в моем представлении выглядит путь к свету, ведь она и есть мой свет. На миг – стремительный, последний – мы снова Талли-и-Кейт.

– Кейт… – благоговейно пробормотала я.

Ее улыбка обращает вспять время.

В следующую секунду мы сидим на поросшем травой берегу реки Пилчак, как когда-то в семидесятых. В воздухе пахнет дождем, и землей, и темно-зеленой листвой деревьев. Привалившись к гнилому замшелому бревну, мы слушаем журчащую песню реки.

Слушай, Тал…

Звук ее голоса наполнил меня счастьем – словно чудесная белая птица раскинула надо мной крылья. Свет повсюду, мы купаемся в сиянии, и оно убаюкивает, окутывает покоем. Меня так долго мучила боль и еще дольше – одиночество.

Я обернулась к Кейт, впитывая ее присутствие. Она почти прозрачная, и от нее исходит свечение. Стоит ей шевельнуться – и сквозь нее я вижу траву. В глазах у Кейт одновременно грусть и радость, и мне не понять, как они уживаются друг с другом, сосуществуя в безупречной гармонии в одной душе. Она вздыхает, и я чувствую аромат лаванды.

Рядом журчит и булькает река, от которой сочно пахнет одновременно и новой жизнью, и увяданием. Звуки складываются в музыку, нашу музыку, брызги превращаются в ноты, и я слышу старую песню Терри Джека. «Наша радость, наше счастье, в солнце, бурю и ненастье». Сколько же раз по ночам мы приносили сюда мой маленький радиоприемник, включали его и болтали под музыку! «Королева танцует», «С тобою я словно танцую», «Отель “Калифорния”», «Да-ду, давай бегом».

Что случилось?

Вопрос прозвучал чуть слышно. Я понимаю, о чем она. Ей хочется знать, почему я здесь – и в больнице.

Поговори со мной, Тал.

Господи, как же мне не хватало этих слов. Как же мне не терпится выложить все лучшей подруге, признаться, что я облажалась. Она умудрялась сгладить самые ужасные оплошности. Но слова убегают от меня. Я ищу их, а они, подобно сказочным феям, ускользают.

Обойдись без слов. Просто закрой глаза и вспоминай.

Я прекрасно помню, когда именно все пошло наперекосяк. Тот день выдался самым жутким, хуже остальных, и тот день все изменил.