Карнавал Хилл (ЛП) - Пекхам Кэролайн - Страница 52

Я хотела сказать «да», но мысль об этом ужасала меня даже больше, чем мысль о том, что я останусь одна. Потому что, если я позволю ему обнимать меня, пока я чувствую себя так, и позволю ему увидеть, какой я была под всей этой чушью, бравадой и маской, которую я показывала миру, тогда он больше не будет смотреть на меня так, как раньше. Он точно узнает, почему ему не следует хотеть меня, и он точно поймет, что я имела в виду, когда продолжала пытаться предупредить его о том, насколько я испорчена.

— Мне нужно побыть одной, — выдохнула я, опускаясь на пол и сжимая руки в кулаки, пытаясь удержать себя в руках еще несколько минут, несмотря на слезы, которые не переставали катиться по моим щекам.

Фокс колебался, но я решительно подтолкнула его к двери, и он сдался, несмотря на то, что явно не хотел.

Я не могла смотреть ему в глаза, когда закрывала дверь между нами, и мое сердце болело еще сильнее, зная, что я причиняю ему боль, закрываясь от него. Но я не могла впустить его. Если я это сделаю, то знаю, что потеряюсь в нем, а я просто не могла позволить этому случиться. Я не могла позволить никому из этих мужчин снова завладеть моим сердцем, иначе знала, что потеряюсь в них навсегда.

Я повернула замок на двери, затем повернулась и побежала в ванную комнату, упала на колени рядом с ванной и погрузила голову в горячую воду, которую Фокс набрал для меня, и я позволила себе закричать там, где меня никто не мог услышать.

Но я все еще слышала их. Все воспоминания о самых худших моментах, через которые мне пришлось пройти. Людей, которые ранили и использовали меня, и те шепчущие слова, что Шон вбил мне в душу, как гвозди в гнилое дерево.

Я была девушкой, которую никто не хотел.

Я была шлюхой, которую все отвергли.

И что еще хуже, я была мертвой девушкой, которая не знала, как умереть.

Сегодня я снова играл в игру сожалений. В этой игре моя глупость была на первом плане. Десять лет. Десять гребаных лет я верил, что Роуг выбрала Маверика, отдалась ему за нашими спинами и приняла решение, которое покончит с нами навсегда. Я затаил столько гнева из-за этого, позволил ему просочиться во все, чем я был, пока он не запятнал меня. И все из-за того, чего на самом деле, никогда и не было.

Мой отец был прав, тогда я был тупым ребенком, и казалось, что ничего не изменилось. Если там, на небе, и был бог, я думаю, он был чертовски сбит с толку тем, как один человек мог принять столько глупых решений в своей жизни. Когда я все это обдумал, я даже не удивился, что оказался здесь. В конце концов, это должно было случиться. Итак, теперь я был в чистилище, ожидая отправки в ад, но не раньше, чем каждое сожаление в моей жизни посмотрит на меня из темноты и назовет дураком.

Единственное, что я понял о своей юности, это то, что я был счастлив до того, как подумал, что Роуг выбрала Маверика. Меня устраивало, что она не выбирает, потому что я знал, что все равно никогда не стану тем, кого она выберет. Пока она не выбирала, у меня оставались она и мои мальчики. Я мог удержать их всех, а это было единственное, чего я когда-либо хотел. Мы и Сансет-Коув. По крайней мере, теперь у нее это есть, даже если я не являюсь частью этого.

Звук открывающейся двери наверху вывел меня из темного транса, в котором я находился, и послышался тяжелый топот ботинок.

— Доброе утро, Мейбл, — позвал Шон. — Ты только посмотри, как мне идет эта рубашка, не так ли? А теперь закрой свои увядающие уши. Я не буду нести ответственность за травмирование старухи. Если, конечно, тебе не нравится слушать, как он кричит, ты, грязная старая птица.

— Держись от меня подальше, ты, никчемный мальчишка, — прокричала Мейбл, и у меня по коже побежали мурашки при мысли о том, что он причинит ей боль.

Но Шон только усмехнулся, включив свет в моей тюрьме, затем отпер дверь и вошел в комнату. Я не потрудился открыть здоровый глаз, прислонился головой к стене и почувствовал, как темнота пробирается под мою кожу так же остро, как и холод.

— Ну-ну, прелестные глазки, я начинаю уставать от этой ерунды с отсутствием реакции. Сегодня я принарядился для тебя. Посмотри.

Я поднял глаз, просто чтобы заставить его заткнуться. Не то чтобы ему это удавалось надолго.

На нем были джинсы и расстегнутая клетчатая рубашка, его пресс был выставлен напоказ, а через плечо была перекинута кувалда. Я одарил его сухим взглядом, когда он крутанулся передо мной, размахивая молотом в воздухе. Возможно, мне следовало бы испугаться этой штуки, но все, что я чувствовал, — это оцепенение. Я устал от игр, устал от темноты. Он начал оставлять меня здесь без света, и дни пролетали за днями, пока я сидел в клетке собственного разума, сталкиваясь со всеми своими неудачными жизненными решениями, не в силах ничего сделать, кроме как разбирать их по частям и принимать муки за свои бесчисленные неудачи. Это было гораздо хуже, чем все, что мог сделать со мной этот мудак.

— Ну же, прелестные глазки, покричи. Попробуй убежать. Сделай что-нибудь. Ты больше не доставляешь мне удовольствия. А если мне станет скучно, ты знаешь, что за этим последует. — Он обмотал вокруг своего горла воображаемую веревку и сделал из нее петлю, высунув язык и закатив глаза ко лбу.

— Тогда ты знаешь, что делать, — решительно сказал я. — Сделай это медленно или быстро, или как тебе, блядь, больше нравится, мне на самом деле насрать, Шон.

Он на мгновение замолчал, что кое о чем говорило, а затем наклонился, протянул сигарету и вставил ее мне в губы. — Покури со мной, прелестные глазки. — Он прикурил мою сигарету, и, мать твою, у меня не хватило сил сопротивляться вкусу табака на губах. Я глубоко вдохнул, втягивая сладкую токсичность и позволяя ей хлынуть в мои легкие, а за ней быстро последовал кайф. Он пробудил меня, вытащив из черных глубин, в которые я погрузился в собственном сознании, и напомнив мне обо всех редких удовольствиях в мире, которыми я никогда не мог насытиться.

— Смерть приятна на вкус, не правда ли? — сказал он, пододвигая деревянный стул и садясь напротив меня, его голова была окружена ореолом лампочки, свисающей с потолка, а черты его лица погрузились во тьму.

Он затянулся своей собственной сигаретой, положив кувалду на колени, в его голубых глазах вспыхнуло отражение красной вишенки. На мгновение он стал похож на демона, которым и был, — сплошная тьма и пламя.

Мой взгляд переместился на пистолет у него на бедре, и его глаза последовали за моими, а затем он рассмеялся низким горловым смехом. — Вот так-то лучше, прелестные глазки, я разбудил в тебе немного борьбы. Попробуй отнять у меня пистолет, давай, рискни.

Мои пальцы зачесались, поскольку во мне не проснулся страх. Я был животным в руках мясника, уже давно мертвым. Я ничего не чувствовал. Так что к черту все это.

Я рванулся к его оружию, и его другая рука быстро взметнулась с ножом в ней, который яростным взмахом полоснул по моей обнаженной груди, что заставило меня выругаться и упустить свой шанс, когда он вытащил пистолет и прижал его к моему лбу.

— Сядь поудобнее и выкури свою сигарету, парень, — предупредил он, его палец крепко сжимал спусковой крючок, когда кровь потекла вниз по моему животу и пропитала грязные серые спортивные штаны, которые были на мне надеты. Рана была не слишком глубокой, но чертовски жгла.

Я не боялся умереть, но чертовски уверен, что предпочел бы прикончить его перед смертью. Так что я не видел смысла подстрекать его нажать на курок сегодня.

— Ну, как дела, приятель? — небрежно спросил он, когда я откинулся назад и еще раз затянулся сигаретой, смакуя каждый токсин, который перекатывался по моему языку и проникал глубоко в недра моего бесчувственного тела.

— Я тебе не приятель, — прорычал я, выпуская дым сквозь зубы.

— Не будь таким, — сказал он с насмешливой улыбкой, от которой ненависть вскипела в моей крови. — Теперь у нас с тобой есть связь, понимаешь? Все эти пытки должны же что-то значить.