Поймать хамелеона (СИ) - Григорьева Юлия - Страница 3

— И все-таки мне любопытно, — улыбнулся Котов. — Прошу, не отказывайте мне, Федор Гаврилович, дорогой мой. Мне хочется развлечься. Вы же знаете, как я порой скучаю. А я расскажу вам больше о вашем пациенте. Возможно, это поможет вам в его лечении, и мы сообща отобьем у него охоту общаться с потусторонними силами. Ну и принесу свежий анекдот, — подмигнул Олег, и доктор рассмеялся и погрозил пальцем.

— Умеете вы подобрать нужные слова! Ну хорошо, будь по-вашему. Но с вас непременно анекдот! Ну и помощь в лечении, разумеется, — он вновь рассмеялся, а Котов поднял руку в клятвенном жесте.

А спустя неделю они вместе отправились на сеанс. Признаться, Котов был искренне изумлен. После того, как Ковальчук отзывался о людях, посещавший господина Смелова, такова была фамилия пациента-ипохондрика, Олег не ожидал, что доктор решится оказаться внутри этого маленького общества.

— Дорогой друг, я вас безмерно уважаю, но моя профессиональная честь не позволит мне лечить пациента, основываясь на ваших советах. Уж лучше я сам погружусь в атмосферу его навязчивой идеи. К тому же мне самому стало любопытно. Ну и есть еще причина… — Федор Гаврилович выдержал паузу и продолжил: — Как иначе мне исполнить данное вам обещание? — Он хмыкнул: — Не могу же я сказать пациенту, как есть. Потому я напросился на сеанс и получил разрешение привести своего доброго знакомца, который интересуется миром духов. А дальше вы уж сами, сами. — Доктор поднял вверх руки: — А меня увольте. Безумствуйте в одиночестве.

— Прекрасное решение, — склонил голову Котов. — А вы, друг мой, интриган, — закончил он с улыбкой.

— Что есть, то есть, — самодовольно крякнул Ковальчук.

Ни первое, ни второе, ни третье и даже ни пятое посещение не произвели на Олега впечатления. И он уже бы махнул рукой и вычеркнул из списка «Особое внимание» этот кружок спиритистов. Однако отметил, что Смелов определенные способности все-таки имеет. Он был медиумом, слабым, но всё же. А раз связь с тонким миром он сумел установить, то нельзя было исключать, что однажды в его сеансы вмешается нечто более материальное и опасное. Так что к спиритистам Котов продолжал ходить, хоть и безумно скучал во время своих визитов.

Впрочем, члены этого кружка имели собственные связи с людьми, которые баловались «колдовством». Настоящих одаренных тоже надо было отметить, если такие и вправду имелись, и потому Олег продолжал не только посещать сеансы, но и сближаться с их участниками. Тем более некоторые из них намекали на некие чудеса, от которых господин Котов придет поначалу в замешательство, а после в неописуемый восторг. Непременно в восторг! И без сомнений — неописуемый.

Но пока замешательство вызывал прорыв, только что произошедший, а восторга вызвать еще никто не удосужился. И потому Олег Иванович решил просто подождать. Хотя бы новостей от Степана.

[1] Александринская площадь — ныне площадь Островского (прим. автора)

Глава 2

— Барин, Михаил Алексеевич, нашли! — воскликнул седеющий мужчина в ливрее дворецкого, но тут же поправился: — Нашлись! Глафира Алексеевна нашлись!

Молодой человек двадцати лет, порывисто поднявшись на ноги, бросился к дворецкому:

— Где она? Где она, Осип⁈

— К себе поднялись, — ответил тот. — Вот только что и поднялись. Барышня в дом вошли, ни на кого не взглянули, только головой покачали и к лестнице направились…

— Ах оставь, Осип, — в явном волнении отмахнулся Михаил и бросился прочь из гостиной, в которой провел последние несколько часов.

Выглядел он дурно. Взъерошенный, с покрасневшими глазами, во вчерашней одежде, находившейся в некотором беспорядке, — всё это было следствием тревоги и бессонной ночи. Причиной тому было исчезновение единственной сестры помещика Воронецкого — Глашеньки, девицы восемнадцати лет от роду.

Глафира Алексеевна ушла на прогулку еще около полудня вчерашнего дня. Она была девицей романтичной, склонной к грезам, и потому неспешные прогулки ее рядом с усадьбой были привычным делом. И хоть брат журил сестрицу за то, что выходит в одиночестве, но Глашенька целовала его в щеку и с улыбкой говорила:

— Ну что ты, Мишенька, что со мной может случиться? Я ведь рядышком, кругом люди. Если что, услышат. Да и не случается у нас ничего, к чему хмуришь брови сердито?

— Да как же мне не хмуриться, сестрица? — с укором отвечал Михаил. — Одни мы с тобой друг у друга. Случится что, как же мне быть без тебя? Да и не прилично девице в одиночестве бродить.

— Я по своей земле брожу, братец, к соседям не захаживаю. Не сердись, голубчик, всё будет хорошо.

И вот она вновь ушла. Но не вернулась ни через час, ни через два, ни даже к сумеркам. Занятый своим делами, Михаил Алексеевич не заметил отсутствия сестры, но когда начало вечереть, явилась горничная Прасковья — старшая внучка дворецкого Осипа. Вот она-то первой и произнесла это ужасное:

— Барышня пропали.

Воронецкий, пребывавший в своих мыслях, оторвался от бумаг и ответил горничной рассеянным взглядом. Так и не осознав ее слов, он переспросил:

— Что ты сказала?

— Барышня ушли гулять и не вернулись, — ответила девушка.

Он еще с минуту смотрел на Прасковью и наконец отметил, как горничная мнет пальцами подол форменного платья, что румянец ее лихорадочен, и губы подрагивают. Девушка была всерьез встревожена. Михаил нахмурился и поднялся на ноги.

— Когда ушла Глафира Алексеевна? — спросил он, снимая со спинки стула свой сюртук.

— К полудню дело было, — ответила девушка. — И к обеду не вернулись Глафира Алексеевна, и позже не пришли. Я уж обегала везде, где они гуляют, а нету барышни. Пропала! — визгливо закончила она, окончательно обнажив волнение.

— Черт знает что, — выругался Михаил. — Отчего раньше не пришла? Почему сразу не доложила? К обеду барышни нет, а ты молчишь!

Лицо Прасковьи скривилось в рыданиях, и она повалилась на колени:

— Браните, барин, браните, виноватая я! Не доглядела! Да только вы ведь велели вас не тревожить, а я думала, вернутся Глафира Алексеевна, выдавать не хотела! Браните вы сестрицу за то, что они одни гулять изволят, а они огорчаются. Думала, вот вернутся, а вы и не узнаете. Мало ли замечтались барышня, загулялись…

— Довольно! — устав слушать оправдания, гаркнул Михаил и устремился прочь из кабинета мимо рыдающей Прасковьи.

Вскоре собрались все, кто работал в усадьбе, а к ночи позвали и крестьян из ближайшей деревни. Глашеньку искали еще при свете уходящего дня, после с фонарями. Сначала разбрелись по поместью, потом ушли за его границы.

Михаил старался не прислушиваться к негромким шепоткам крестьян, потому что уже несколько раз уловил слова: пруд, утопла, лес, звери. Всё это и вправду могло случиться, и от предположений, какие он слышал, Воронецкий начинал закипать. И чем дольше длились поиски, тем громче становились голоса, и тем больше злился молодой барин.

— Моя сестра жива! — не выдержав, рявкнул он. Люди затихли, и он добавил уже спокойней: — И мы ее найдем.

— Если только в лес пошла и заблудилась… — неуверенно предположил кто-то.

— Да что бы барышне в лесу-то делать? — усомнились в ответ.

— Так ведь больше ей деваться и некуда.

— Красивая барышня, вдруг… — женский голос осекся, и продолжить это предположение никто не решился.

А вот Михаил остановился и обернулся. Будто огнем обожгли его слова крестьянки. Глаша и вправду была хороша собой. Стройная, нежная, как полевой цветок, неискушенная в мирских страстях. И хоть была склонна к мечтам, но нрав имела озорной. И черты лица ее были приятны и гармоничны. Светлые волосы были густы, голубые глаза чистыми и яркими.

Кто-то из соседей уже не в первый раз намекали на желание породниться с Воронецкими. И хоть род их не был знатен, а предложения поступали и от семейств, какие могли оказать Глафире Алексеевне честь, но Михаил не спешил с положительным ответом. Причиной тому была сестрица.