Внучь олегарха (СИ) - Номен Квинтус - Страница 61

— А вы говорите «поверхностно»…

— Вот именно: инженеры радиоинститута позже сказали, что предложенная ей схема памяти вообще чудом заработала и она очень обрадовалась тому, что инженеры института сами придумали стабильно работающие варианты.

— Вон, у меня на столе список ее радости лежит, больше восьмидесяти человек она представила к орденам и медалям. А Федорова, кстати, на орден Ленина выдвинула. Он часом не родственник ей?

— Как она часто говорит, даже не однофамилец.

— Это как?

— А… полковник Суворина говорит, что, с ее слов, у директора института дед через ферт писался, а ее прадед — через фиту… или наоборот, не помню уже. Нет, ни малейшего родства. Но Игорь Васильевич, на новой машине вычислительной что-то уже посчитавший, говорил, что тут и «Героя» Федорову дать не стыдно. Так что если меня спросят, то я предложение Светланы Владимировны поддержу.

— Не спросят, но за информацию спасибо. И еще, Павел Анатольевич, если вы что-то странное заметите…

— С Федоровой проще вам сообщать если мы заметим что-то не странное. Но если вам именно странного о ней услышать хочется, то пожалуйста: она начала тратить свои деньги. Всерьез так начала…

Когда я училась, программирование в том или ином виде преподавали буквально всем инженерам, так что и мне пришлось хлебнуть кусочек этой науки. И хотя хлебнула я самую малость, себя честно считала программистом буквально «Богом отмеченным». То есть как «отмеченные богом» юродивые возле церкви: слова говорят на языке как бы человеческом, но понять их порой вообще невозможно — да и нуждочки такой чаще всего не возникает. Однако мой диплом должен был представлять из себя программу, причем очень даже большую, на мой непрофессиональный взгляд ее вряд ли выйдет уложить меньше чем в несколько сотен тысяч строк кода. Но мне даже точнее считать было лень, все равно понятно, что я такую программу не напишу никогда — да и не собиралась я никакие программы писать. Зачем, если есть специально обученные люди? А что, нет еще таких людей — значит нужно обучить. Но и обучать я лично никого не собиралась. Есть же нормальные специалисты, пусть они и учат!

А попутно пусть сделают что-то уже работающее. Группа студентов, аспирантов и примкнувших к ним преподавателей МГУ за лето разработали что-то, напоминающее операционную системы для новенькой ЭВМ. Очень примитивную, но она выполняла три главных для меня функции: позволяла загружать программы с диска, запускать их и — что было лично для меня очень важно — собирать программы из готовых кусков. А группа разработчиков их Брянска разработали под выпускаемый на тамошнем заводе монитор (с клавиатурой) что-то вроде текстового редактора, который, ко всему прочему, как раз работал на «пятом процессоре» микросхемы, то есть не мешал выполнять другие программы. Кривенькая такая идеология, но пока каждый индивидуальный процессор умел работать с памятью только в шестьдесят четыре килобайта, такая возможность была крайне полезна.

Монитор у брянцев получился… своеобразный. Я их попросила сразу закладываться на «телевизионное» разрешение, то есть размер экрана, если в пикселях считать, был восемьсот на шестьсот, а если в буквах, то на экране помещалось тридцать строк по девяносто шесть символов. Раз уже нет пока никаких стандартов, то кто мне помешает ввести свой? То есть брянский, это они уже сами все придумали. Да и вообще пока стандарты янки не ввели, «по праву первооткрывателя» у меня все делалось немного не так, как «в прежней жизни». Например, шаг выводов на микросхемах составлял ровно два с половиной миллиметра, расстояние между дорожками выводов — семь с половиной и пятнадцать миллиметров, диаметры дисков (и гибкого, и жесткого) были приняты равные семидесяти пяти миллиметрам (поскольку десятисантиметровый сочли все же не очень удобным). И даже на магнитофонах ширину пленки установили в десять миллиметров, а данные на ней писались сразу в коде Хемминга на тринадцати дорожках.

И у меня все больше крепло убеждение, что именно эти цифры и станут новым международным стандартом: в Бресте местные умельцы в ДИП-корпусе на шестнадцать выводов наладились делать просто шикарные двухканальные усилители низкой частоты, под набирающие популярность стереопроигрыватели, и их стали активно закупать французы. То есть немцы из ГДР их первыми закупать начали, но лишь «для собственных нужд», а французы начали свои агрегаты широко предлагать сразу во многих странах. Но на это мне вообще плевать было, важно то, что им поставлялись микросхемы, изготовленные «по советскому стандарту», просто потому, что других «стандартов» еще не существовало.

Похоже, что «советские микросхемы» вдобавок и прилично ускорили наступление эры стереофонических радиопередач. Там все было просто: сигналы с двух каналов звука модулировались высокой частотой, а затем с помощью простого диода у одного из сигналов срезалась «отрицательная» составляющая сигнала, у другого — «положительная», два сигнала после этого микшировались — и опа! на одной частоте можно передавать оба канала одновременно. А в приемнике нужно точно так же диодами общий сигнал разделить по каналам. Все просто, вот только диоды должны работать очень быстро, настолько быстро, что нынешние, точечные германиевые, едва успевали это проделать. То есть вообще не успевали, ив радиоканал все же лез микс из обеих (хотя и приглушенный по каналам), да и в приемнике тоже каналы немного перемешивались. Но если делать фильтры и миксеры по КМОП-технологи, то звук на выходе получался просто идеальный.

Самое смешное, что способ передачи стереозвука по радио был в СССР еще в тридцать пятом отработан и даже запатентован (и назывался «методом полярной модуляции», сокращенно ПМ, а у буржуев его переобозвали в FM), но тогда качественных диодов не было. А теперь появились, и где-то «наверху» решили технологию пустить в массы — ну а в Бресте как раз и подсуетились. Хорошо подсуетились, качественно, буржуям теперь миксеры и фильтры в шестиногом корпусе продавались за вполне себе «твердую» валюту, а еще у них какая-то западногерманская компания заказала в «интегральном» исполнении уже фильтры достаточно сложные, которые вообще-то удалось поместить только в корпус о двадцати четырех ножках. Так что «советский стандарт» уже зашагал по планете…

А еще зашагали «передовые советские приборы»: в Брянске подготовили производство «однопроцессорной» микросхемы, и на базе этого процессора (и нескольких микросхем уже полностью своей разработки) уже на телевизионном заводе стали изготавливать настольные калькуляторы, на которых цифры (двенадцать штук) высвечивались с помощью цифровых газоразрядных индикаторов (их начали производить на МЭЛЗе). И эти калькуляторы внезапно стали настолько популярны в Германии (в Западной), что всерьез рассматривался вопрос о прекращении (скорее всего, все же временном) производства там телевизоров. Но здравый смысл возобладал: на заводе просто выстроили два новых цеха, бурным потоком закачивающих в СССР валюту: оказалось, что проще именно так поступить, чем сносить уже готовые производственные линии.

А у меня «бурные потоки» начали творить юные программисты. Я все же язык программирования придумала, так надо же людям продемонстрировать, что не зря я старалась. И именно старалась, потому что С в исходном виде мне ну никак не подходил. То есть форма записи операторов и некоторые сугубо вычислительные вещи у меня отторжения не вызывали, но для моих целей требовался мощный аппарат ввода-вывода данных, и я такой аппарат непосредственно в язык и впихнула. Все же в «мое время» библией советских программистов был томик Джермейна, а там очень подробно про эти функции языка было расписано, так что мой (именно мой!) язык получился несколько, скажем, своеобразным. Я его вообще никак не называла, а вот профессор Ляпунов (который с несколькими студентами и двумя сотрудниками своего научного института) разработал для него первый транслятор, назвал его просто «язык символьных вычислений». Сокращенно «язык СВ» (русскими буквами), но ехидные студенты его называли не иначе, как «язык Светланы Владимировны».