Прогулки с Робертом Вальзером - Зеелиг Карл - Страница 8

— По проселочной?

— Да, вы ведь склонны к таким прогулкам? Однако льет как из ведра!

— Тем лучше! Нельзя же гулять только в хорошую погоду.

Мы пробираемся через Хундвиль и Штайн. Теперь льет как из лейки. В какой-то момент мы прячемся под крышей.автобусной остановки, на скамейке пожилая женщина, которая никогда не ездила ни на автобусе, ни на машине. Я беседую с ней. Роберт стоит рядом и курит сигареты Parisienne, которые я ему принес.

По дороге говорим о Райнхартах, семье меценатов из Винтертура. Вспоминая этот разговор, Роберт позже подмечает:

— Вы выглядите сегодня очень по-райнхартски!

— Почему же?

— Так благородно, сама торжественность. Немного жутковато!

— Сегодня после обеда я еду в Занкт Галлен на похороны родственника.

— Все сходится.

Его память о событиях далекого прошлого поразительна. Роберт помнит десятки имен и подробности из жизни Фридриха Великого, Наполеона, Гёте, Готтфрида Келлера и многих других. Он не считает совпадением то, что Келлер в день 70-летия решил перебраться в Центральную Швейцарию: инстинктивно в тот день ему хотелось быть ближе к сердцу народа.

Вальзер иногда писал на диалекте, но ему это не нравилось: «Я никогда не писал на диалекте намеренно. Я всегда считал это неприличным стремлением втереться в доверие к массам. Художник должен держать дистанцию. Надо быть настоящим глупцом, чтобы принуждать себя писать более народно, чем другие. Писатели должны чувствовать, что обязаны мыслить и действовать благородно и стремиться к высокому».

Когда разговор заходит о Вальтере Хазенклевере, покончившем жизнь самоубийством, Роберт замечает: «Нельзя безнаказанно враждовать с властью отцов. Еще в Берлине я воспринял его драму Сын как оскорбление всех отцов. Желание бороться против вечных законов — признак духовной незрелости. Они могут тебе отомстить».

Роберта восхищает инстинкт диктаторов. Их безжалостность — закон природы, позволяющий им выжить: «Поскольку диктаторы почти всегда — выходцы из низших слоев, они точно знают, чего жаждет народ. Исполняя собственные желания, они исполняют и народные. Народ любит, когда ты делаешь что-то ради него, когда ты по-отечески любишь его и строг с ним. Так можно победить даже в войне».

«Заметили ли вы, что успех любого издателя приходится на определенную эпоху? Типографии Фробениуса и Фрошауэра — Средние века, Котта — зарождение буржуазии, господа Кассиреры — dulci jubilo[2] довоенного периода, Фишер — молодая Германская империя, предприимчивый Ровольт — послевоенный период игры ва-банк. Каждый из них нуждался в определенной атмосфере, чтобы как следует обогатиться».

В лечебнице к нему обратились с просьбой написать стихотворение к 70-летию главного врача д-ра Хинриксена. «Но как бы мне это удалось? Подобные штуки лучше делать по собственной инициативе, как Й.В. Видманн, шутя и иронизируя. Почитайте как-нибудь про Гёте и Мёрике! Возможно, вы научитесь посмеиваться над самим собой».

Спустя три часа добираемся до Тойфена и располагаемся в трактире, заказав мясную нарезку, фасоль и рёшти. Восточно-швейцарским винам Роберт предпочитает Fendant. За черным кофе говорим о лечебнице.

— Вы никогда не замечали, что душевный надлом в основном бывает у неженатых мужчин и женщин? Может быть, подавленная чувственность неблагоприятно влияет на мозг? Подумайте о Хёльдерлине, Ницше или Хайнрихе Лёйтхольде!

— Не думал об этом. Не исключено, что вы правы! Без любви человек гибнет.

VIII

21. марта 1941

Гайс — Тойфен

Поездка по Аппенцелльской железной дороге в Гайс, благородная барочная архитектура очаровывает Роберта. Обедаем в Krone. Нас обслуживает официантка очень высокого роста, стройная, с юным лицом, но совершенно седая. «У нее грудь как у лебедя!» — шепчет Роберт.

Прогулка в Тойфен, где когда-то укоренилась семья Вальзеров. Согласно отчету местного муниципального управления, прадед Роберта, богатый врач и сенатор, д-р медицины Йоханн Якоб Вальзер, женившийся на Катарине Ойгстер из Шпайхера и имевший 12 детей, был гражданином Тойфена. Больше никакой информации в реестре граждан нет. Пока мы рассматриваем деревню, падает снег; позже небо проясняется. Но Роберт ничего не хочет знать об истории семьи и меняет тему.

Он рассказывает о новеллисте и поэте Максе Даутендае, который кинулся на космополитическую грудь Уолта Уитмена. «Я однажды хотел навестить его в Мюнхене. Но встретил лишь его жену, которая сообщила, что муж в Вюрцбурге. Я воспользовался случаем и отправился туда в сандалиях, расстегнув воротник. Я преодолел маршрут за чуть более чем десять часов. Никогда я не ходил так быстро, расстояние было около восьмидесяти километров. Когда я добрался, ноги были в мозолях».

«В Мюнхене я довольно часто встречался с Франком Ведекиндом. Он спросил, откуда у меня такой красивый костюм в крупную клетку. Я сказал: "Купил его в Биле за тридцать франков"». Ведекинд с любовью вспоминал Биль, Арау и Ленцбург, которые вдохновили его на Пробуждение весны. Но для швейцарцев он был слишком непривычным, слишком демоническим и вагантским. Их ненависть к бунтарям неописуема». Вальзер вспоминает диалог из Ведекинда: "Как он должен узнать твою мать на вокзале?" — "По ее отчаянию!" Швейцарские рационалисты ничего не понимают в таких вещах».

«Хотите верьте, хотите нет, но однажды Бруно Кассирер попросил меня писать новеллы в духе Готтфрида Келлера. Я расхохотался. Настоящее несчастье — когда первая книга не приносит признания автору, как это случилось со мной. Тогда каждый издатель считает себя вправе давать ему советы, как добиться успеха. Такие уговоры сгубили уже немало хрупких натур».

«Что касается музыки, доступ к ней должен быть только у высших слоев. В больших количествах она отупляет массы. Сегодня она звучит в каждом клозете. Искусство должно оставаться милосердным даром, на который простой народ взирает с благоговением. Оно не должно нисходить до клоаки. Это неправильно и ужасно вульгарно. Искусство требует искренности, изящества и благородства. Я вот в повседневной жизни не нуждаюсь в музыке. Я предпочитаю дружескую беседу. Но когда я был влюблен в двух официанток в Берне, я не мог без нее и стремился к музыке как одержимый».

IX

20. июля 1941

Урнэш — Аппенцелль — Гайс — Бюлер — Занкт Галлен

Роберт стоит на вокзале Херизау, над ним пасмурное небо, он машет мне рукой, а затем садится в мое купе:

— Вы не против, если мы прокатимся? Только у меня нет денег!

— Согласен! Купим билет в поезде.

У него опрятный воротник, но галстук абсолютно перекошенный. Во время прогулки воротник мало-помалу теряет форму. Я замечаю проплешину справа на затылке. Врач уже указал ему на нее.

Мы едем в Урнэш. Вскоре после начала пешей прогулки я спрашиваю, не хотим ли мы остановиться. «Нет, лучше не надо. Сейчас мы в ударе — нужно этим пользоваться!» Мало пешеходов; пара велосипедистов. Роберт поразительно весел и разговорчив, пару раз мимоходом говорит мне «ты». Я подмечаю, что у него рот как у рыбы, которая хватает воздух, когда ее вытаскивают на сушу.

Напротив курзала Якобсбад монастырское здание в стиле барокко, вероятно, дом престарелых

— Заглянем внутрь?

— Снаружи все гораздо красивее. Не нужно стремиться проникнуть во все тайны. Я придерживался этого всю жизнь. Разве не здорово, что в нашем бытии остается так много чуждого и странного, как за стеной, заросшей плющом? Это придает ему невыразимое очарование, которое мы все больше утрачиваем. Сегодня желание беспощадно, и всем можно овладеть.

Разговаривая на разные темы, шагаем в Аппенцелль, а там, в трактире Krone, не отказываем себе в пиве и рогаликах с ореховой начинкой. Но задерживаться Роберт не хочет. Мы идем в Гайс, быстрым шагом, как обычно. Там снова заходим в Krone, заказываем роскошный обед и бутылку божоле. Затем заглядываем в кондитерскую и отправляемся пешком через Бюлер в Занкт Галлен. По дороге начинается сильный дождь. Прячемся в баварской пивной и медленно обсыхаем.