Прогулки с Робертом Вальзером - Зеелиг Карл - Страница 10

Мы пользуемся двухчасовой остановкой, чтобы посетить местного метеоролога. Ледяной ветер треплет нас, пока мы без пальто и шапок пробираемся по колено в снегу к каменному дому, в котором на протяжении 11 лет живут Эрнст Хостэттлер, уроженец Берна, и его жена, замурованные зимой на девять месяцев и предоставленные сами себе. Только раз в году они берут трехнедельный отпуск и едут в Цюрих к сыну, чтобы посетить модные магазины и цирк. Но им надоедает шум двигателей, городской воздух и невыносимая духота, и они едут в Бернский Оберланд или Валлис, чтобы отправиться в горы. «Вы должны порвать со всем там, внизу, чтобы вынести здешнее одиночество», — говорит метеоролог, пока мы оттаиваем в его комнате. Он ворчит из-за многочисленных назойливых альпинистов и фотографов, которые отравляют ему работу. Он тратит на нее около 16 часов в день. Первый отчет отправляется на армейскую метеорологическую станцию в 6:30 утра по центральноевропейскому времени. Затем следуют еще пять отчетов, которыми обмениваются военнослужащие, аэродром Дюбендорфа и Центральный институт метеорологии в Цюрихе. Последние наблюдения проводятся в 21:30, но они служат только для синоптического анализа. Для всего этого требуется сложный инструментарий и точное знание 45 видов облаков по международному кодексу погоды. Во время всех этих разъяснений Роберт тихо сидел на диване, но когда мы спускались к трактиру, сказал: «После вида на горы нам открылся не менее интересный вид на две человеческие судьбы!»

В трактире мы узнаем, что с тех пор, как Зэнтис открылся для международного туризма, прошло всего 100 лет. В 1846 г. была построена первая альпийская хижина, два десятилетия спустя — первые гостиницы, а в 1887 г. — Швейцарская метеорологическая станция, где в 1922 г. произошло ужасное убийство четы Хаас с целью ограбления. Еще одна трагедия случилась 5 июля 1832 г., когда полковника Антуана Бухвальдера, уроженца Дельсберга и инженера-геодезиста, ударило молнией во время работы. Его помощник, стоявший рядом, погиб, а левую половину тела Бухвальдера парализовало. Тем не менее он все же дошел или дополз до Тоггенбурга, чтобы позвать на помощь.

Поэтому нам есть что обсудить, когда после поездки к Зэнтису мы отправляемся пешком из Урнэша в Аппенцелль. По дороге мы видим за узкими окнами деревянных домов несколько вышивальщиц монограмм с тонкими, почти южными чертами лица. Роберт рассказывает, что им приходится усердно трудиться с утра до ночи, если они хотят зарабатывать четыре франка в день. В Херизау я предлагаю:

— Давайте выпьем еще по бокалу аппенцелльского вина!

— Это можно! — отвечает Вальзер, учтиво приподнимая старую фетровую шляпу.

XI

28. января 1943

Херизау — Занкт Галлен — Роршах

Изнурительная прогулка по обледенелой дороге из Херизау в Занкт Галлен, где в привокзальном буфете греемся кофе и сигаретами. Роберт изумлен тем, что нам нужны продовольственные карточки, чтобы получить порцию сыра. Мы едем на трамвае по пустынным улицам до конечной остановки Хайлигройц. Веселый кондуктор объясняет, как пройти к Боденскому озеру. Мы обходим церковь и идем через сумеречный лес к заповеднику Св. Петра и Павла, где в густом тумане, словно сказочные существа, мелькают серны, олени и косули. Роберт в восторге. В ресторане заповедника мы совершенно позабыли замысловатые объяснения кондуктора. Поэтому сворачиваем на какую-то улицу и справляемся о расположении Боденского озера у двух-трех человек. Их забавляет, что мы хотим идти пешком так далеко. В трактире Zur Sonne заказываем вермут и горячую сырную лепешку. Она приходится нам по вкусу. Пухленькая официантка сообщает, что мы неподалеку от трамвайной остановки, на которой вышли полтора часа назад. Итак, мы возвращаемся туда, а затем идем по главной военной дороге в направлении Роршаха, до которого добираемся два часа спустя, сразу после полудня. Кладбищенская тишина. Воротник и галстук Роберта развязались во время ходьбы. Я советую ему убрать их в карман пиджака, но он исчезает в туалете на пристани, чтобы привести себя в порядок. Когда Роберт появляется, галстук и воротник на нем совершенно перекошены. Я говорю, что женщинам он все равно нравится. Он смеется и успокаивается. Неторопливо блуждаем по городу. Роберт, изумленный, останавливается перед множеством витрин и домов. Благородная барочная архитектура Роршаха производит на него впечатление. Ему сложно от нее оторваться.

Наконец мы решаем поесть в Traube, трактире с мясной лавкой, но в общем зале перед миской кукурузы сидят лишь хозяин и белокурая девочка. Они говорят: «Здесь нечего есть!» Мы видим, что плита на кухне холодная. Изучаем меню в нескольких других ресторанах, пока не оказываемся на почте, которую порекомендовал мне один таможенник. Мы пьем красное бухбергское и заказываем обед который действительно неплох: шницель из телятины с пюре, бобами и горошком. Мы все съедаем, а затем продолжаем болтать в кондитерской за чашкой черного кофе. Обратная поездка в Занкт Галлен, где я в книжной лавке покупаю другу Шинель Гоголя. Роберт, без пальто, со свернутым зонтиком бежит впереди меня по узким улочкам, словно что-то почуяв.

Я не люблю его беспокоить и покорно следую за ним. У городского театра я подмечаю, что он ищет темную баварскую пивную, где мы бывали прежде. Здесь Роберт чувствует себя как дома и начинает — что бывает крайне редко — рассказывать о себе. Покупаем на рынке апельсины, которые он любит, и чуть теплые каштаны у шумной женщины с парализованной правой рукой. Прощальный напиток в привокзальном буфете. Роберт повторяет несколько раз: «Это был чудный день, вы не находите? Как насчет Бишофсцелля в следующий раз?» Я снова подмечаю, что его алые губы напоминают рот рыбы, вытащенной из воды и глотающей воздух.

«Из Биля, где я посещал народную школу и прогимназию и прошел трехлетнее обучение банковскому делу при Кантональном банке, я приехал в Базель весной 1895 года, чтобы поступить в качестве конторщика в банк и экспедиторское предприятие Speyr & Со, но пробыл там лишь три месяца. Мне посоветовал перебраться туда мой брат Карл, который в то время работал художником-декоратором в Штуттгарте. Я откликнулся на объявление Deutsche Verlags-Anstalt и получил место в тамошнем бюро объявлений. Я пробыл там до осени 1896-го. Затем меня занесло в Цюрих, где я устроился в страховую компанию, а потом в кредитное учреждение. Я часто оставался без работы, то есть стоило мне наскрести немного денег, как я увольнялся, чтобы иметь возможность спокойно писать. По моему опыту, тот, кто хочет сделать что-то стоящее, должен отдаться делу целиком. Сочинительство тоже требует от человека полной отдачи. Да, это поглощает. Скажем прямо, из беглых заметок на полях редко получаются арабески. В то время на Шпигельгассе, где жил Ленин и умер Георг Бюхнер, была написана часть Школьных сочинений Фритца Кохера, в том числе раздел о художнике. Другая часть — на Триттлигассе: по правую руку если вы поднимаетесь по лестнице из Обердорфа. Когда я крайне нуждался, в поисках вакансий приходилось набирать горы адресов в конторе для безработных».

«Знаете, почему не сложилась моя писательская карьера? Мои социальные инстинкты были слишком слабы. Я слишком неохотно притворялся в угоду обществу. Сегодня я это прекрасно понимаю. Ради собственного удовольствия я позволял себе чрезмерно много. Да, это правда, меня тянуло стать кем-то вроде бродяги, и я с трудом сопротивлялся этому. Читатели Семейства Таннер были раздосадованы моей субъективностью. По их мнению, писатель не должен теряться в субъективном. Они воспринимают столь серьезное отношение к своему «я» как надменность. Как же ошибается писатель, если полагает, что современников интересуют его личные дела!»

«Уже после моего дебюта должно было сложиться впечатление, будто я брюзжу из-за добрых буржуа, что я считаю их неполноценными. Этого они не забыли. Я всегда оставался для них полным нулем, бездельником. Я должен был смешать в книгах немного любви и печали, немного серьезности и рукоплесканий, а также добавить немного благородной романтики, как это сделал Херман Хессе в Петере Каменцинде и Кнульпе. Даже мой брат Карл иногда упрекал меня за это, впрочем, деликатно и обходительно».