Письма героев (СИ) - Максимушкин Андрей Владимирович - Страница 31

Политика такая нехорошая штука, что дотягивается до всех, даже до тех, кто ее не избегает. Официальное вступление России в войну многие в бригаде восприняли как должное. Многие, но не все. Рихард замечал растерянное выражение лиц, видел страх в глазах. Особенно впечатлила новость выходцев из России. Тот же лейтенант Доцоев весь день ходил мрачнее тучи и придирался к любой мелочи.

Даже Розенберг после митинга, где он яростно обличал фашистов и воодушевлял соратников, с глазу на глаз, за стаканом шнапса весьма пессимистично отозвался о шансах французов удержать фронт. По мнению Якова, теперь остается только ждать вступления в войну Италии. На стороне нелюди, само собой разумеется. Вторжение русских в Ирак и южную Персию даже не заметили, это слишком далеко и не интересно.

— Не устоим в Лотарингии, отойдем к Парижу, — парировал Рихард. — Как раз поражение встряхнет людей. Вспомни парижскую коммуну.

— Лучше вспомни февраль восемнадцатого в Берлине. Недели не продержались. Фрайкор все улицы кровью залил. Или киевский погром, помяни. У нас же и оружие было, целыми вагонами скупили, и боевые дружины, а разнесли нас как Давид Голиафа. — Алкоголь развязал Якову язык. Обычно он удерживался от обсуждения причин поражений Интернационала, и не касался интересных моментов еврейских погромов в России.

— Но ведь поднялись, попытались установить республику. Всему миру показали, что можем. — Вторую часть эскапады комиссара Рихард «пропустил».

— В двадцать восьмом тоже пытались. Ты сам помнишь. И что? По всему миру кризис, безработица, заводы закрывают, крестьяне разоряются, марши голодных в столицах. Немцы только отошли от одного пике и сразу в другое свалились. Сам же помнишь, в Ростоке половину докеров за один день уволили.

— Ты это к чему? — в отличие от комиссара Рихард почти не опьянел, хоть пили они на равных. Сказывались долгие тренировки.

— Да ладно тебе, — Яков перешел на русский. — Мы все такие благородные, правильные к чему народ призывали? Мы дрались за справедливость, за равенство, чтоб всем по труду, чтоб капиталы национализировать, чтоб всем хорошо, а не одним дворец, другому голодовку. Мы же сами людей от себя отталкиваем.

— Что-то ты не туда увел. Чем плоха справедливость?

— Не справедливость. Мы сами не туда идем. Воюем против одних капиталистов за других капиталистов. Призываем людей к борьбе, обещаем трудности, кровь и пот. Скажи, Рихард, людям это нужно?

— Черт его знает. Если люди к нам идут, значит им это нужно, — разговор Бользену категорически не нравился. Совершенно не было желания отвечать на откровения Яши.

— Не так мы боремся. Надо не с оружием за одних фашистов против других сражаться, а саму идеологию, базис капитализма крушить. Как черви, как инфекция. Внедряться в журналистику, университеты, выдвигаться во власть. И работать, работать и работать, каждый день точить дерево.

— Что-то тебя понесло. Ты что, Грамши и Мархузе перечитал? — Рихард пьяно ухмыльнулся и потянулся за бутылкой. — Давай, старый камрад, за наше правое дело.

Яков молча залпом опрокинул стакан. Сам Рихард только пригубил, и резко опустив стакан выплеснул содержимое на пол. Розенбауму этого хватило. Больше на скользкие темы комиссар не съезжал.

Глава 18

Месопотамия

1 апреля 1940. Иван Дмитриевич.

Армия, это порядок⁈ — На шестой день войны до Ивана Дмитриевича дошел весь сарказм фразы. За время марша батальон потерял два полных взвода. К счастью, только отставшими. Людей пришлось бросать вместе с поломанными машинами. Иначе нельзя, надо идти вперед. Успокаивало только то, что с тылами 2-й Санкт-Петербургской механизированной шли рембаты. В крайнем случае, оставшиеся с безлошадными, унтера должны получить новые машины. По крайней мере, подполковник так говорил. Правда, никто не знал: верил ли он в это сам?

Батальон за эти дни встретил немало вставших на обочинах грузовиков, тягачей и бронетехники. Марш по предгорьям оказался сложной задачей. Попадалась и подбитая сгоревшая техника. К счастью, по большей части британская и Иракской армии.

С востока накатывался низкий гул. Шли большие двухмоторные бомбардировщики. Иван Дмитриевич задрал голову и прикрыл глаза ладонью, его глаза следили за большими птицами с металлическими крыльями и пламенными сердцами в мотогондолах. Завораживающее зрелище. Еще выше в разрывах облаков мелькали темные крестики истребителей.

— Сила прет, ваше благородие, — заметил остановившийся рядом сапер. — Полетели наши мацу в шабат раздавать.

— Шабат еврейская суббота? Слышал у вас в субботу работать нельзя, верующие даже огонь не разжигают.

— На машине тоже нельзя ездить, — кивнул сапер, Семен Гитлер его звали. — Динамо искру дает, в цилиндрах смесь взрывается. Нельзя, запрет.

— Как же обходите?

— Дело житейское, ваше благородие, кому равин специальное разрешение дает, а тем евреям кто в армии, русский царь все разрешил.

— Мудро.

Солдатик подхватил газорезку и побежал дальше.

Самолеты ушли куда-то за Тигр. Где именно наши наносят удары никто не знал. Следов бомбардировок пока не встречалось. Зато и английская авиация не беспокоила, но следы оставляла. Кексгольмским саперам везло — англичан в небе не видели, под бомбежки не попадали. Хотя вчера колонна прошла мимо сбитого «Бленхейма». Самолет лежал в поле саженях в двухстах от дороги. Рядом два свежих могильных холмика.

Никифоров направился было к машине, батальон уже строился к маршу после того как сутки приводил в порядок механическую часть на временной стоянке у Керкука. За спиной послышались быстрые шаги, бежал посыльный.

— Ваше благородие господин поручик, командир батальона вызывает.

«Жук» Никитина спрятался за радиомашиной. Сам комбат вместе с адъютантами и двумя ротными командирами наклонился над развернутой на капоте картой.

— Алексей Сергеевич, — кивок в сторону командира второй роты, — получена задача наладить временную переправу у Кепри. Отправь один взвод с офицером. Понтонный парк забираете с собой.

— Строим мост или паромы? — деловито поинтересовался капитан Чистяков.

Никифоров воспользовавшись случаем протолкался к карте. Если ошибки нет, Кепри недалеко, километров сорок-пятьдесят по шоссе. Маленький городок, грязный и нищий, разумеется.

— Иван Дмитриевич, скатаетесь с саперами. Под Кепри англичане успели мост взорвать, посмотрите, что нужно чтоб восстановить как можно быстрее. Понтоны или мост, на месте с пехотой определитесь. Меня просили обеспечить нагрузку шестнадцать тонн.

— Танки?

— «Ослики», — так в русской армии называли штурмовые самоходные орудия с открытой рубкой. — Должны уж знать, во второй Санкт-Петербургской танков нет.

Последнее уточнение не лишено было смысла. На марше батальон плавно сместился к железной дороге в полосу наступления 3-й бронетанковой дивизии. Большая часть соединений подвижной дивизии, в интересах которой первоначально должен был действовать Кексгольмский батальон осталась к северу от Малого Заба, достаточно широкой и полноводной по весне речке.

За день отдыха Никитин сумел навести порядок в своем батальоне. Технику привели в порядок насколько это возможно, людям устроили помывочный день. Нет, местными мыльными местами русские брезговали. У арабов свои специфические понятия о культуре и гигиене. Саперы просто развернули свои походные бани. Штука удобная, хоть к ней приноравливаться надо.

Ни одна машина понтонного парка на марше не отстала. «Дромадеры» Ярославского завода оказались надежными, прочными и неприхотливыми авто. Добротные трехосные грузовики с двумя ведущими задними мостами полностью соответствовали своему названию. Как верблюд берет свои три тонны и едет спокойно по любой дороге. А вот нижегородские авто и грузовики московского АМО оказались не столько хороши, как о них рассказывали в рекламе на радио.

Уже через час после отдачи команды колонна машин пылила по шоссе. Первым шел трехосный полугрузовой «Кергесс» с полевой радиостанцией в фургоне. Машина этакая фантазия конструкторов, сделавших то ли огромную легковушку с кузовом, то ли маленький грузовичок с кабиной на пять человек. И не разберешь, что это на самом деле.