Блондинка с розой в сердце (СИ) - Федин Андрей - Страница 16

— Твой брат не был женат? — спросила Александра.

Она подбросила короля — я отбился козырной десяткой.

— Не был, — сказал я. — Димка говорил, что его работа не для женатых мужчин. Он часто мотался по командировкам. Привозил оттуда подарки моей жене и дочери. Говорил, что только мы и есть его семья.

— А кем он работал?

— Димка окончил Высшую школу КГБ СССР.

— Коллега моего папы?

— Какое-то время Дима был его коллегой. Работал где-то в Смоленске. Чем именно он там занимался, я не знаю: Димка мне об этом не рассказывал. Но четыре года назад он вернулся в Нижнерыбинск. Сказал, что уволился.

— Что произошло?

Я пожал плечами.

— Понятия не имею. Но я обрадовался его возвращению. Оно случилось как нельзя кстати. В тот год умерла мама, а папа после её смерти слёг с инсультом. Димка ухаживал за отцом. Примерно раз в два-три месяца он ездил в эти свои командировки. Говорил, что нашёл интересную и непыльную работёнку.

— Какую?

Я развёл руками.

— Не знаю. Он о ней ничего не рассказывал. Но я уверен, что это была не бумажная работа. На такую бы Димка не согласился. После Димкиной смерти я никаких документов, связанных с его работой, в родительской квартире не обнаружил. Только тот тайник с оружием и с липовыми документами.

Я бросил на стол четыре туза.

— Ты проиграла.

Александра растерянно посмотрела на мои карты, потёрла мочку уха.

— Как так? — сказала она. — У меня же четыре козыря на руках. Думала, что выиграю.

— Бывает, — заверил я. — Не расстраивайся.

Лебедева покачала головой, сверкнула глазами.

— Требую реванш, — заявила она. — Здесь и сейчас. Не хочу быть дурой.

Я усмехнулся и ответил:

— Как скажешь. Сейчас, так сейчас. Сдавай карты.

Александра смела карты в кучку, собрала их в колоду. Она в очередной раз огляделась по сторонам.

«Белый снег, серый лёд, — снова запели студенты, — на растрескавшейся земле…» Сидевшие напротив нас пассажиры завершили поедание варёных яиц и курицы, отправились за кипятком для чая. В окно светило солнце — оно словно подсвечивало приметную родинку над губой ленинградской журналистки.

Лебедева перетасовала колоду, склонилась над столом и спросила:

— Дмитрий, а кого ты убьёшь в Ларионовке?

Глава 8

Я не сразу ответил на вопрос Александры. Потому что рядом со мной в проходе остановились пассажиры, ходившие за кипятком для чая. Они позвякивали ложками в пустых кружках, недовольно кривили губы. Громогласно и возмущённо объявили, что титан рядом с купе проводницы ещё холодный. Наряженный в серо-белую майку-алкоголичку мужчина из соседнего купе рассерженно заявил, что пожалуется на проводницу начальнику поезда; но не встал с полки, вынул из сумки термос.

«…Война дело молодых, — пели студенты, — лекарство против морщин…» Александра прикоснулась к стоявшему у нас на столе термосу и спросила, не хочу ли я кофе. Добавила, что у неё в сумке лежит пакет с «домашним» печеньем. От кофе и печенья я не отказался. Лебедева отложила в сторону карточную колоду, отвинтила на термосе крышу, превратив её в стакан. Плеснула в неё тёмный ароматный напиток. Чем привлекла к нашему столу недовольные взгляды оставшихся без чая соседей.

В этой новой жизни я пил кофе впервые. В квартире брата я кофейные зёрна не обнаружил — лишь картонную пачку с надписью «Кофейный напиток 'Новость», где в столбце «рецептура» значилось, что в этой смеси содержалось лишь десять процентов кофе. Притом, что ячменя там было сорок процентов, цикория двадцать пять, ржи пятнадцать, а овса десять процентов. Я так и не понял, почему тот порошок назвали кофейным, а не ячменным или даже овсяным. Снять пробу с него я не отважился.

В напитке из термоса Александры я привкус злаков не почувствовал. А песочное печенье с кусочками грецких орехов оказалось превосходным — я попросил, чтобы журналистка передала от меня персональное «спасибо» её маме, которая это печенье испекла. Наши соседи ещё около минуты обсуждали те безобразия, которые творились в советских поездах. Но всё же успокоились, поддались нашему примеру: приступили к игре в карты, громко щёлкая при этом шелухой семян подсолнечника.

Александра снова склонилась в мою сторону и сказала:

— Дмитрий, так… к кому мы едем?

«…Красная, красная кровь, — хором распевали студенты, — через час уже просто земля…» В одном из первых купе вагона раздался жалобный детский плач — ему вторил женский голос, требовавший от плачущего ребёнка «заткнуться». Мимо меня торопливо прошагала провожаемая недовольными взглядами пассажиров хмурая проводница нашего вагона, задела мой локоть бедром. Невидимый с моего места мужчина лихо ударил по столу костяшкой домино и громогласно объявил: «Рыба!»

— Его зовут Александр Сергеевич Бердников, — сказал я. — Тысяча девятьсот пятьдесят третьего года рождения. Окончил педагогический институт. Работает в школе посёлка Ларионовка учителем русского языка и литературы. Коллеги и родители учеников отзываются о нём, как о хорошем, ответственном преподавателе. Примерный семьянин: женат, воспитывает двоих несовершеннолетних сыновей. Увлекается фотографией. Любит поездки на природу. Владеет автомобилем ВАЗ-2105 зелёного цвета. На своём придомовом участке выращивает розы.

Я сунул в рот остатки печенья; с удовольствием прожевал его, запил печенье уже поостывшим горько-сладким кофе.

Журналистка перетасовывала колоду карт, ждала продолжение моего рассказа.

Солнечный свет из окна отражался в её глазах.

— Образ школьного учителя Александра Бердникова я использовал для создания персонажа своей книги. Написал её в две тысячи восьмом году. Назвал её «Дети под розами». В написании этого романа мне здорово помог мой бывший коллега и друг Женя Бакаев. Он тогда состоял в следственной группе, которая работала над делом Бердникова. Благодаря его рассказам я хорошо прочувствовал атмосферу того дела. И неплохо передал её в своём романе. Книгу, кстати, впоследствии перевели на восемь языков: в том числе, на английский и на немецкий.

— «Дети под розами»? — повторила журналистка.

Она вопросительно приподняла правую бровь.

— Хорошее название для триллера, не правда ли? — сказал я. — У читателей книги мурашки от этих слов по коже пробегали, когда они понимали реальный смысл названия. Мне в том романе и выдумывать никаких дополнительных страшилок не пришлось. В книге я даже приуменьшил «достижения» школьного учителя из Ларионовки. Иначе бы в реальную историю никто из читателей романа не поверил: уж очень нереалистичной она выглядела. Она и мне таковой поначалу показалась. Пока Женя Бакаев не раздобыл мне материалы того дела.

«…Кто живёт по законам иным, — пели студенты, — и кому умирать молодым…»

Из колоды на стол выпала карта, но журналистка этого словно не заметила. Александра пристально смотрела мне в лицо, перемешивала колоду. Чуть приоткрыла рот, демонстрируя мне ровные ряды белых зубов.

— Бердникова арестовали в тысяча девятьсот девяносто шестом году, через месяц после того, как в Российской Федерации был приведён в исполнение последний смертный приговор. Причём, о его преступлениях милиция узнала совершенно случайно. Потому что изначально его обвинили в краже школьного имущества. Его оговорил попавшийся на краже школьный завхоз, который Бердникова недолюбливал. Домой к Александру Сергеевичу нагрянули с постановлением на обыск. Ну и… нашли дома у школьного учителя совсем не то, что ожидали.

Я сделал театральную паузу — отхлебнул из стакана кофе, потянулся за печеньем.

Журналистка поддалась на мою уловку. Она не спускала с меня глаз, уже не тасовала карты.

Александра спросила:

— Что же они там нашли?

Я не донёс печенье до своего лица — остановил руку на полпути от бумажного свёртка до рта.

— Бердников увлекался фотографией, как я уже сказал. В сарае около своего дома он обустроил фотолабораторию и площадку для съёмок. Обо всех своих подвигах он снимал подробные фоторепортажи. Делал снимки профессионально, будто готовил их для выставок. Под каждым фото оставлял пояснительные записи, словно сам против себя готовил улики. Вот эти самые альбомы с фотографиями у него и обнаружили. Рядом с набором ношеных детских вещей. В эти фотоальбомы совершенно случайно заглянул тогда молодой милиционер…