Блиц-концерт в Челси - Фавьелл Фрэнсис - Страница 9

Интересно было обмениваться впечатлениями с другими волонтерами службы первой медицинской помощи. Счастливчиками считались те, кого направили в детскую больницу Святой Виктории. Мисс Уайт, администратор, в чьи обязанности входило составление графиков ротации, пестовала нас как могла. Большинство детских больниц эвакуировали из Лондона, поэтому «Виктория» в основном занималась амбулаторным приемом маленьких пациентов.

Путь домой по затемненным улицам превращался в настоящее приключение. Порой в темноте попадались компании гуляк, чьи веселые голоса и смех заранее предупреждали об их приближении. Но случались и неожиданные столкновения с одинокими прохожими. Мы извинялись, обменивались шутками, желали друг другу доброй ночи, и я продолжала свой стигийский путь[21], иногда с улыбкой на губах, если мой случайный собеседник оказывался достаточно мил и предлагал проводить меня до дома. Темнота и заваленные мешками с песком арки привлекали влюбленных. Однажды миссис Фрит с возмущением рассказывала, как наткнулась на парочку возле наших ворот, застав их в положении, по ее словам, «чрезвычайно компрометирующем». Однако, учитывая, что на мужчине была военная форма, добрая женщина отнеслась к ним с должной долей снисходительности.

Муниципалитет в очередной раз составлял списки жильцов. К нам пришли двое проверяющих – юноша и девушка, оба немцы. Нам это показалось странным, но молодые люди рассказали, что бежали от фашистского режима и горели желанием послужить приютившей их стране. Девушка – белокурая и приветливая – призналась, что мечтает поступить в одно из подразделений Женской добровольческой службы[22]. Юноша сказал, что, если его не возьмут в действующую армию, попытается попасть в интендантские войска или записаться в пожарный отряд. Я сочувствовала этим молодым немцам, оказавшимся на чужбине в таком шатком положении. Как и Рут, они были смущены и напуганы. Сама Рут все больше и больше впадала в отчаяние, а миссис Фрит становилась все более и более изобретательной, отвечая на ее истеричные телефонные звонки.

Четвертого сентября иностранные граждане, проживающие на территории Великобритании, должны были встать на учет в полиции. Я отправилась в участок вместе с Рут, поскольку она была на грани нервного срыва и едва не теряла сознание от страха. Некоторые люди начали косо посматривать на своих знакомых из Германии и Австрии, а ватага мальчишек на улице однажды бежала следом за мной и Вики, обзывая мою собаку «немецкой колбасой». Вскоре, к моей величайшей радости, я прочитала в «Таймс» горячее воззвание в защиту таксы – породы, выбранной во время Первой мировой войны символом тевтонского духа. Великой английской королеве, в честь которой была названа моя Виктория, нравились таксы, она получила нескольких щенков в качестве свадебного подарка в день своего бракосочетания. Мистер Мюррей, автор статьи, справедливо заметил, что, если на то пошло, немецкий дог и немецкая овчарка гораздо более «германские», нежели маленькая, упрямая и такая милая такса[23].

Все это время продолжались массированные бомбардировки Варшавы. В новостях по радио нам рассказывали о бесчисленных страданиях жителей города. Рассказы придавали некий элемент мрачной реальности нашим нескончаемым тренировкам, в которых мы инсценировали спасательные работы, причем медсестрам чаще всего отводилась роль жертвы. Нас опускали в глубокие тесные ямы, вырытые специально для того, чтобы спасатели могли практиковать навыки извлечения пострадавших из-под завалов. Иногда мы оказывались действительно в тяжелых условиях. Хуже всего приходилось в тех случаях, когда наши спасатели отвлекались от работы, чтобы уточнить какие-либо спорные моменты в технологии оказания помощи, надолго оставляя нас сидеть в этих сырых норах. Минуты тянулись мучительно. Порой «жертвы» не выдерживали и принимались кричать, словно попавшие в западню люди, что на самом деле было недалеко от истины, поскольку самостоятельно выбраться из ямы никто не мог. Мы ненавидели эти упражнения – холод, грязь и ужасная скука.

Девятнадцатого сентября в газетах появились сообщения о гибели крейсера «Корейджес»[24]. Корабль был атакован в ночь на воскресенье 17 сентября, всего через две недели после нападения на гражданское судно «Атения». Из 1260 членов экипажа спасся лишь 681 человек, в том числе пятнадцатилетний юнга. Последнее особенно потрясло меня – мало кто из нас мог представить, что таких мальчишек, почти детей, берут служить на военные корабли. С официальным заявлением о гибели крейсера выступил Уинстон Черчилль, первый лорд адмиралтейства.

Я выросла в Плимуте[25], моя мать до сих пор жила там. В письме, которое она прислала, упоминались имена двух ее друзей детства, погибших на «Корейджес». Письмо было полно грусти. Мама писала, что в ее памяти свежи воспоминания о событиях минувшей войны и теперь, видя страшные списки погибших, она словно бы переживает их заново. Мама говорила о моих дядях и двоюродных братьях, отдавших свои жизни в той бойне. «Какой в этом смысл, – писала она, – если мы пришли к новой войне с Германией?»

Новости о бомбардировках Варшавы повергали меня в ужас, ничего страшнее я в жизни не слышала. И тем ужаснее казалось, что сама я в этот момент нахожусь в полной безопасности: сижу возле приемника в уютной, красиво обставленной гостиной, а в столовой меня ждет вкусный обед. Но я не могла проглотить ни куска, словно от постоянного напряжения горло свело судорогой.

Я посмотрела на изящные фигурки китайских лошадок, окружавшие моего Зеленого Кота. Продавец сказал, что Кот затоскует, если рядом не будет предметов с его родины. В Варшаве ели лошадей. Людям в городе приходилось есть лошадей! Здесь, в Англии, мы все еще могли ездить верхом. Я часто отправлялась в парк отдыха в Патни, чтобы покататься часок между сменами в больнице. Чем страшнее становились вести из Варшавы, тем сумрачнее делались лица прохожих на лондонских улицах. Невозможно было без слез слушать сводки новостей по радио, сердце сжималось при мысли о том, какие страдания выпали на долю мужественного народа Польши. Для нас воздушные тревоги означали очередную тренировку, для них – реальную бомбежку, несущую разрушения и смерть.

Итак, тот памятный сентябрь 1939 года закончился падением Варшавы, а 29-го числа сэр Джон Саймон[26] сообщил нам о принятии правительством нового военного бюджета, а также ошарашил еще одной новостью: подоходный налог поднимается с 5 шиллингов 6 пенсов до 7 шиллингов 6 пенсов. Кроме того, была объявлена всеобщая перепись. В этот день, 29 сентября 1939 года, каждый глава семьи обязан был заполнить заранее высланные анкеты, указав имена людей, находящихся в данный момент под его крышей. Как нам объяснили, это делалось для того, чтобы выдать гражданам удостоверение личности и продовольственные книжки. Многих возмутило подобное вмешательство в их частную жизнь.

Мистер Фереби, хозяин небольшой бакалейной лавки, расположенной на противоположной стороне улицы, предупреждал всех своих покупателей, что грядут времена дефицита. Думаю, бакалейщику никто не верил. Представить, что в его уютном магазине, где, как нам казалось, можно купить всё на свете, вдруг опустеют полки, – да как такое возможно?! Однако мистер Фереби, как и Кэтлин, пережил прошлую войну и прекрасно знал, о чем говорил. В октябре, который начался с объявленного королем Дня всеобщей молитвы, из магазинов начали исчезать шерстяные вещи. Люди думали о надвигающейся зиме, когда топлива будет не хватать, а ткацкие фабрики перейдут на производство военной формы, и лихорадочно закупали теплую одежду.

Вышло еще одно постановление: отныне ни один листок бумаги нельзя было просто выбросить, муниципалитетам поручили организовать специальные места сбора макулатуры, которая в дальнейшем пойдет на переработку и изготовление упаковочных материалов для товаров, необходимых для снабжения армии.