Молчание Шахерезады - Суман Дефне - Страница 82

Авинаш, прилегший отдохнуть на диванчике на отведенном специально для разведчиков этаже британского консульства, открыл глаза. Под раздававшийся с набережной гул огромной толпы заснуть было решительно невозможно, но все же, видимо, он на пару минут задремал. Авинаш прислушался и принюхался, пытаясь понять, что происходит там, за закрытыми ставнями. Кто-то кричал: «Пожар!» Он подошел к окну и приоткрыл один ставень. Гул толпы сделался еще громче. Ветер сменил направление: теперь он с силой дул с холмов в сторону моря. Если пожар начался в верхних районах, то не пройдет и четверти часа, как огонь обрушится на сотни тысяч людей на набережной. Подняв голову, Авинаш увидел, что работники консульства наблюдают за пламенем, охватившим крышу соседнего здания.

Под окном бежала девушка, за ней, не поспевая, следовали ее родные. Обернувшись, она крикнула им: «Мы все умрем! Они сожгут нас заживо!»

Авинаш выскочил на улицу. Протискиваясь сквозь кричащих и плачущих людей, штурмующих кованые ворота консульства, он выбрался на улицу Ингилиз-Искелеси. Мужчины, женщины и дети с ужасом смотрели на холмы, кто-то пытался сбежать, но на обоих концах набережной стояли отряды турецких кавалеристов, никого не выпускавших. Авинаш снова повернул к консульству и, не замедляя шаг, промчался по улице Сары, затем – по улице Демир, обогнул Итальянский женский лицей, где в саду толпились люди с распахнутыми от ужаса глазами, и направился вверх, к проспекту Фасула.

Аптека Якуми стояла разграбленная. При виде вдребезги разбитых витрин Авинаш резко остановился, словно ему в бок воткнули нож. Дверь разнесли в щепки, внутри никого не было. Кругом валялись пузырьки, трубки, иглы и целебные порошки. Авинаш подумал было прихватить с собой пузырек розового масла, но у него не было на это времени, да и его тонкий нюх подсказывал, что ни один из этих пузырьков, которые старик-аптекарь берег как зеницу ока, не уцелел. Глубоко вздохнув, он побежал дальше.

Огонь, словно бурная река, шумно тек в сторону моря. Авинашу почудился вдалеке звон церковного колокола, а следом что-то со страшным грохотом упало. Ветер изо всех сил гнал пламя с холмов – ближе к морю и греческим и европейским кварталам. На проспекте Фасула витрины магазинов, где продавались самые лучшие товары, были разбиты, а сами магазины разграблены. На усеянной осколками мостовой лежали рулоны ткани, ковры, камни, игрушки, платья и книги – все замаранные кровью. Очевидно, мародеры просто оставили их как бесполезный мусор. Авинаш продолжил бежать, не глядя вокруг, не думая ни о чем и ничего не чувствуя.

Гул на набережной нарастал, словно соревнуясь с гулом пожара.

– Кегомасте! Кегомасте! Горим!

Авинаш весь вспотел. Город в один миг превратился в огромную печь. Пустынные, безлюдные улицы, где за закрытыми ставнями прятались горожане, перемежались церковными и школьными двориками, заполненными беженцами. Авинаш бежал, стараясь дышать ровно, как вдруг путь ему преградил поток растерянных людей, не знавших, куда им податься. Пока он продирался сквозь них, драгоценное время утекало.

Юноши, тащившие на спинах бабушек; девушки, крепко державшие под мышкой роскошные кожаные чемоданы; женщины в одних тонких ночных рубашках, но зато в шляпах с перьями и в обнимку со швейными машинками – не оборванцы из деревень, бежавшие в Смирну, чтобы спасти свою жизнь, а горожане, выскочившие из объятых пожаром домов. Люди выносили из домов все, что могли, – на улицах лежали груды табуретов, столов, мандолин, кофемолок, сит, кастрюль, сковородок и бог весть еще чего.

Когда Авинаш добрался наконец до улицы Васили, он весь взмок, точно искупался в море. Эдит он нашел в саду. Волосы ее были заплетены в косы и уложены вокруг головы. Она прикладывала уксусный компресс ко лбу девушки, лежавшей на разостланном на земле одеяле. Весь сад, даже прудик, заполонили люди: кто тихонько сидел, кто плакал, кто стонал. О пожаре они еще ничего не слышали. Рядом с Эдит стоял высокий мужчина в шароварах – должно быть, отец той девушки – и держал газовую лампу. Эдит подняла голову, но из-за света, бившего ей в глаза, не сразу узнала Авинаша (во всяком случае, ему хотелось так думать).

– Чего тебе? – спросила она холодно и резко. Судя по залегшим под глазами черным кругам, она не спала несколько ночей.

Времени на споры не было. Авинаш схватил Эдит за руку, поднял на ноги и потащил в дом.

– Скорей, собирай все самое ценное. Надо убираться отсюда. Город жгут!

На мгновение от неожиданности она потеряла дар речи и только безмолвно глядела своими черными глазами. Авинаш не знал, что она прочитала в его лице, но она тут же развернулась и помчалась вверх по лестнице. Авинаш бросился за ней следом. Пока Эдит запихивала в чемодан платья и драгоценности, он бросил беглый взгляд на книжный шкаф. Тут были очень дорогие книги, с позолоченными буквами на кожаных переплетах. Русская и французская классика, американская литература… Он взял было несколько томов, но тут же вернул на полку. Только тяжести книг на спине им сейчас не хватало!

Из какой-то книги выпала фотография юной Эдит. Снимок был сделан очень давно, в те времена, когда Авинаш еще не был с ней знаком. Одетая в длинное белое платье, она стояла в фотостудии на фоне стены с нарисованными деревьями и газелями и мягко улыбалась в объектив. Что-то – то ли шпионский инстинкт, то ли нежные чувства – подтолкнуло его положить снимок в карман влажного от пота жилета.

– Бросайте все свои вещи и бегите к набережной, ну же, живей! Сюда идет пожар, собирайтесь и бегите, сейчас же. Ну же, скорее, не мешкайте. Быстро на набережную. Все вы, живо. Да, сейчас же! Тора![138] – прокричала своим звучным голосом Эдит, вернувшись в сад.

Управляющий Христо и прислуга давно уже разбежались по домам. Джульетта и Жан-Пьер с семьей три дня назад укрылись в консульстве Франции. Но Эдит, не желавшая бросать взятых под крыло беженцев, перебираться в консульство наотрез отказалась, несмотря на все уговоры матери и Авинаша.

Когда они вышли к Кордону – не поверили своим глазам. Людей на набережной стало в десять раз больше, чем до этого. Толпа, уже не умещавшаяся на берегу, воздевала руки к небу, словно прося помощи у Бога, а при виде приближающегося кавалериста все закрывали собой родных дочерей. Сотни несчастных пытались вместиться в пришвартованные у берега лодки, отчего некоторые переворачивались, а на тех, которые оставались на плаву, люди налегали на весла, устремляясь в сторону стоящих неподалеку европейских кораблей. Море у берега было усыпано мертвыми телами. Парни из мусульманских районов с ножами в руках бросались в воду и срезали с трупов ожерелья, рубили пальцы ради колец и прятали драгоценности по карманам. Солдаты, стоявшие с двух концов набережной, и не думали останавливать мародеров.

Позади выстроившихся в ряд всадников Авинаша с Эдит ждала британская лодка. Как только они поднялись на борт, капитан не мешкая завел мотор. Услышав его шум, люди, прятавшиеся в многочисленных закусочных на Кордоне, бросились к воде, позабыв о всадниках и пулеметных очередях. Эдит с воплем бросилась к капитану и вырвала у него из рук штурвал. Словно немая, она жестами показывала на людей на берегу. Манжеты и воротничок на форме капитана белели даже в темноте ночи. Он холодно произнес:

– Мне жаль, мисс Ламарк. Мне дали четкий приказ. Я не имею права пускать кого-либо на борт, кроме работников консульства, граждан Великобритании и их семей.

– Черт бы тебя побрал, скотина. Поговори мне тут о начальстве!

Словно дикая тигрица, Эдит кинулась на капитана, не прекращая сыпать ругательствами. Она готова была сбросить его за борт в компанию вздувшихся трупов и посадить в лодку несчастных. Отчаянные вопли людей на берегу и детский плач отзывались в Эдит невыносимой болью. Она вцепилась капитану в глотку. Маленькое судно закачалось. Авинаш в один резкий бросок поймал ее и сжимал в объятиях до тех пор, пока она не затихла. Капитан с ворчанием вернулся к штурвалу, поправив манжеты и воротничок, а Эдит кричала, пытаясь вырваться из рук Авинаша.