Молчание Шахерезады - Суман Дефне - Страница 7

– Ну же, еще один кон, вре Акис! Никуда твоя лавка не денется. Бог любит троицу. Может, на этот раз тебе улыбнется удача.

Акис посмотрел на раскрытую доску для нард, лежавшую рядом с чашкой, дно которой затянула черная гуща. Предыдущие два кона он проиграл. Поглаживая темную бороду, бакалейщик выглянул за дверь и посмотрел в сторону Английской больницы. На улице никого не было, кроме торговца халвой, шедшего с подносом на голове. Он вернулся в кофейню. Внутри стоял гул. К аромату жженого кофе и яблочной кожуры примешивался запах множества ног.

– Эндакси, ладно, еще один кон. Но только один. У меня еще много дел сегодня.

– Малиста Акис my[11], конечно. Нас всех ждут дела. Последний кон, а после все разойдемся.

Увидев, что Акис не уходит, остальные мужчины расслабились. Христо, живший по соседству с Акисом, позвал юного помощника.

– Павли, сынок, беги сюда. Приготовь-ка для Аки ca-аби свежий кофе и кальян.

Акис поцеловал руку, в которой сжимал игральные кости:

– Не подведите, аде.

Когда спустя полчаса в кофейню пришла Катина, неся за спиной малышку, Акис успел выиграть три кона и сейчас начинал четвертый. Жену, стоявшую под навесом и стучавшую в запотевшее окно, он не заметил. Платок у Катины сполз на затылок, намокшие под дождем волосы липли к голове, щеки и нос покраснели от холода. Казалось, мужчины, увлеченно бросающие кости, напрочь позабыли о мире снаружи. Катина не хотела будить дочку, но все-таки постучала в окно снятым с пальца кольцом. Может быть, так услышат?

Павли оставил подходивший на жаровне кофе и вышел под навес.

– Калимера, кирья Катина[12]. Как дела?

Катина ничего не ответила. И Павли снова бросился внутрь.

– Кирье[13] Акис, Катина-абла пришла.

На этот раз никто не сказал ни слова, когда Акис поднялся. Часы показывали половину одиннадцатого, дождь, кажется, и не думал заканчиваться. Вслед за Акисом кофейню покинули трое рабочих, которые клали известняковую мостовую на улице Менекше. Все вместе они вышли на маленькую площадь, пропитанную хлебным ароматом: впереди шагал могучий Акис, борец в прошлом, рядом с ним – Катина, такая миниатюрная, что могла бы уместиться у мужа в кармане, за спиной она несла малышку, а позади них шли рабочие с кирками, приехавшие с острова Хиос на сезонные заработки.

У площади было официальное название, но оно значилось только на табличках. Между собой жители называли ее алани — местечко, где можно поболтать. Как только приходило тепло, жители квартала вытаскивали на улицу стулья и диванчики и собирались здесь. А из-за аромата, доносившегося из пекарни на углу, площадь называли также «хлебной». На одной стороне росла молодая чинара, под которой расположился небольшой питьевой фонтан, на другой стоял полицейский участок, а дальше шла низкая стена – девочки обычно скакали перед ней через веревочки или же залезали на нее погрызть семечки.

Но тем утром из-за дождя на улице никого не было. Мокрые камни, уложенные на прошлой неделе, блестели как зеркало. В желобах по краям мостовой бурлила вода, а в проулках была слякоть. Дом Акиса отделяла от дороги канава, сейчас полная воды, и им пришлось перепрыгнуть через нее, но спавший на спине у Катины ребенок не издал ни звука.

Их двухэтажный каменный дом узким фасадом выходил на улицу Менекше, ведущую к площади, на первом этаже располагалась бакалейная лавка Акиса, а на втором они жили. Сзади был склад, на выложенной камнем площадке стоял насос, а в крохотном дворике Катина сушила выстиранное белье.

Нащупывая ключ у себя под поясом, Акис спросил:

– Мальчиков в школу отвела?

– Давно уже.

– Чем потом занималась?

– Ну, чем я могу заниматься? Сходила на рынок на площади Фасула. Купила мяса для рагу, хочу на ужин яхнию сделать. Ах да, еще у нас дома шафран закончился, ты там в лавке приготовь немного, а я сейчас сверху корзину спущу. Вечером рис приправлю. Потом еще зашла к кирье Якуми. Он дал мне лавандовое масло. Мол, если дочке натереть ножки, будет спать хорошо. А мальчикам передал стираксовое масло. С ним голова, говорят, лучше работает. От него дошла до пекарни Берберянов. По-другому дочку-то никак не успокоить. Обязательно ходить надо, и все тут. Вот и приходится сажать ее за спину, как делают деревенские женщины.

Акис посмотрел на малышку: она сладко спала, положив головку в белом чепчике на спину матери. Щечки и носик раскраснелись, ротик приоткрылся. Поскорее бы наступил вечер, когда он сможет взять дочку на руки.

– Давайте поднимайтесь-ка домой, чтоб не замерзла она. Не надо было таскать ее с собой в такую погоду.

– А как же иначе? Она дома уж так плакала, а потом, не успели мы до Французской больницы дойти, уснула. Кстати, Хайгухи-ханым передала тебе слоеную лепешку. Открывай пока лавку, я тебе вместе с кофе лепешку и принесу. Или подождешь, пока дынный шербет сделаю?

– Принеси кофе, шербет в такой дождь не хочется, – покачал головой Акис, отпирая ставни.

Катина толкнула выкрашенную голубой краской деревянную дверь сбоку от лавки и на цыпочках, стараясь не скрипеть, стала подниматься по лестнице. На последней ступеньке сбросила обувь, отодвинула ее к стене и вошла в дом. Печка посередине комнаты уже погасла, но тепло еще держалось, а от белья, которое она перегладила с утра пораньше, исходил запах мастики. Развязывая платок, Катина посмотрела в зеркало позади иконы на малышку, все еще крепко спавшую у нее за спиной. Хоть бы не проснулась, пока обед не будет готов.

Когда она укладывала кроху в колыбель, висевшую перед балконом, розовый ротик на мгновение приоткрылся. Сердце снова наполнилось любовью и трепетом. Каждый раз, когда она смотрела на дочку, Катине казалось, что она лицезрит чудо. Она укрыла малышку одеялом и погладила каждый пальчик с ноготками полумесяцем. И прежде чем уйти на кухню, трижды перекрестила колыбельку.

– Господи Иисусе Христе и Пресвятая Дева Мария, да храните маленькую Панайоту от дурного глаза, бед и несчастий. Аминь.

В разговоре с Акисом она про это умолчала, но утром, после того как отвела сыновей в школу, не сразу отправилась на рынок, а зашла сначала в церковь Святой Екатерины. Ну как же иначе? Катина до сих пор не могла поверить, что вот она, ее дочка, живая и здоровая, и целый год каждое утро ходила в церковь помолиться Святой Екатерине, заступнице незамужних девушек, наверняка коснувшейся ее Панайоты своим светлым перстом, и, конечно же, Пресвятой Богородице. Чтобы отблагодарить обеих за свершившееся чудо, сразу после рождения дочери Катина продала браслеты из своего приданого. Акис, однако, не верил, что Панайота появилась на свет по милости Пресвятой Богородицы. Узнав о браслетах, он лишь поворчал, но, проведай сейчас, что Катина каждое утро ходит в церковь с пожертвованиями, пусть и небольшими, пришел бы в бешенство. Поэтому она и сочла за лучшее держать это в секрете от неверующего мужа.

Во время родов Катине показалось, что и Панайота, и она сама отправились на тот свет. Что уж там, она в этом ни капли не сомневалась. Между ног у нее красной рекой текла кровь, а сама она, точно легкое перышко, вознеслась на небеса. Там внизу, в спальне, столпившиеся вокруг постели женщины держали ее коленки и не переставая кричали: «Тужься, Катина, сильнее! Эла[14], давай, Катина му! Еще чуть-чуть!» Кричали они это все вместе, как будто читали молитву, в которую и сами-то не верили. Ребенок изо всех сил стремился вылезти, Катина тужилась, женщины помогали как могли, но головка никак не показывалась.

Посреди кроваво-красных рек стояла на коленях молодая повитуха Марика с посеревшим от страха и отчаяния лицом. «Ах, проклятье, запечатана, точно султанская сокровищница», – бормотала она, проверяя раскрытие шейки. Надо было сразу везти роженицу в больницу. Мелине, главная, опытная повитуха, поняла бы, что делать, но она, как нарочно, как раз принимала роды в доме каких-то богачей. Одна из помощниц побежала в турецкий квартал за бабкой-знахаркой. Несмотря на поздний час, знахарка тут же встала, собрала свой узелок и, накинув чадру, отправилась на улицу Менекше, к дому Акиса. Вторые сутки родов Катина выдержала лишь благодаря спиртовому настою из особых трав, что знахарка закапывала ей в рот.