Муля, не нервируй… (СИ) - Фонд А. - Страница 17

— Мария Степановна, — поднял голову от своих бумаг мужчина, — и меня тогда подождите. Мне ещё минут десять осталось.

— Хорошо, — кивнула Мария Степановна.

Ну вот, хоть эту коллегу я теперь уже знаю, как зовут.

Я положил свой отчёт ей на стол и принялся пересматривать бумаги, что загромождали Мулин стол. Ну, вот как можно в таком ворохе хоть что-то найти? Муля явно был к бумажной работе не приспособлен. Хотя, чем больше я его узнаю, тем больше понимаю, что он не был приспособлен ни к какой работе.

Собрание началось сразу после работы. В отличие от обеденного собрания, здесь людей было гораздо больше. Как я понял, здесь были не все отделы, а только те, что входили в наше общее управление. Четыре отдела всего. А вот руководства (всяких там министров) не было.

Собрались в большом актовом зале. Он был реально большой и гулкий. Акустика здесь была на высоте. На сцене стоял рояль, что подчёркивало, что это не просто актовый зал, а актовый зал Министерства культуры. На полу — паркет, на витражных окнах — белоснежные шторы огромными складками. Торжественность обстановки подчёркивало огромное панно на правой стене с изображением триединого и трёхликого бога коммунизма — Маркса, Энгельса и Ленина.

Люди шумели, все хотели уже идти домой. Но приходилось сидеть на собрании. Что не добавляло лояльности, в данном случае ко мне.

Наконец, главный — седой мужик с обвислыми усами, который вместе с Уточкиной и ещё одной, пожилой, женщиной, сидел за накрытым кумачовой скатертью столом на сцене, привстал и громко постучал линейкой по графину с водой:

— Внимание, товарищи! Тихо! Начинаем работу!

В зале постепенно всё стихло и установилась тишина. Подождав, пока народ окончательно угомонится, мужик сказал хорошо поставленным голосом:

— Итак, товарищи! Сегодня у нас с вами на повестке два вопроса. Первый — доклад товарища Громикова о низком идейно-теоретическом уровне и антихудожественной направленности репертуара театра «Литмонтаж», и второй — о неподобающем и порочащем честь поведении товарища И. М. Бубнова.

Прочитав повестку, он поднял голову от бумажки и с некоторым удивлением посмотрел на меня.

Я на его взгляд лишь неопределённо пожал плечами. Мол, сам тоже в шоке.

Первый вопрос рассматривали долго и нудно. Докладчик, такой же седой, но ещё более усатый дядька, товарищ Громиков, всесторонне, с многочисленными подробностями и лирическими отступлениями, распекал какого-то режиссёра за антихудожественную направленность репертуара артистов разговорного жанра. Постановили усилить контроль со стороны Моссовета, режиссеру и артистам запретить выступать без согласования репертуара с Главлитом, а нынешний репертуар заменить на пьесы и монологи, соответствующие идеологической повестке.

Голосовали вяло, но единогласно.

Первый вопрос добил и вымотал даже самых стойких. Когда же, наконец, дошла очередь до моего вопроса, все уже смотрели на меня, словно Ленин на буржуазию. Что отнюдь не добавляло мне симпатий публики.

Ну да ладно, и не с таким справлялся. Когда-то, в самом начале моего становления, я за хотел попасть на главный международный форум по лидерским стратегиям, который проходил в ОАЭ, в резиденции наследного принца. Но там были только члены закрытого VIP-клуба: владельцы заводов, яхт и пароходов. Куда, мне было, как до Китая пешком. А попасть мне туда ой как надо было. Чтобы меня увидели, узнали и я смог подняться на совсем новый уровень. Так я подключил всех юристов и за ночь создал и зарегистрировал личный бренд по лидерским стратегиям международного уровня. И пофиг, что там был всего лишь один сотрудник — я сам, но зато этого было достаточно, чтобы мою заявку на участие приняли.

А уж когда я предстал перед всеми этими хозяевами жизни — я выступил. Выступил так, что мне потом аплодировали минут десять. При этом на меня там обрушился шквал жёсткой и несправедливой критики от моих конкурентов. Но тогда удалось двумя фразами переломить дискуссию и повергнуть оппонентов, так что все VIP-заказы с тех пор отдавали именно мне.

Так тогда на кону были огромные деньги, а здесь сидят уставшие, измотанные работой и бытовухой люди, сидят и мечтают попасть домой хотя бы до программы «Время».

— Товарищи! — со вздохом сказал седоусый, — рассматриваем второй вопрос. В профсоюз поступила жалоба от товарища Уточкиной, Ксении Борисовны, профкома, о том, что товарищ Бубнов, Иммануил Модестович, оскорбил её нелицеприятным образом. Кому что есть сказать по существу? Нету? Тогда давайте сначала послушаем товарища Бубнова. Прошу, Бубнов.

Я встал и сказал:

— Уважаемые товарищи. По существу, вопроса. Впервые слышу. Никого я не оскорблял. Это всё неправда.

В зале поднялся шум, но вяленько, без огонька.

— То есть вы хотите сказать, Бубнов, что товарищ Уточкина врёт? — изумился вислоусый и в огромном зале наступила оглушительная тишина.

Я пожал плечами.

— Он меня оскорбил! — сорвалась с места Уточкина.

— Нет, — продолжал настаивать я.

— Он обзывал меня! — её вопль перешёл на визг.

— А я говорю — нет!

— Как он вас обзывал, товарищ Уточкина? — задал вопрос седоусый.

— Он меня обозвал… — Уточкина смутилась, но закончила твёрдо, — коровой.

По залу прошелестели смешки, но под взглядом седоусого быстро стихли. А тот побагровел и нахмурился:

— Да что же такое творится, товарищи! — Он рывком встал и начал метать громы и молнии, — в Министерстве культуры, в храме просвещения, нравственности и морали… В месте, которое должно служить образцом идеологии, этики и примером воспитания советского человека, один сотрудник оскорбляет другого! Обзывает его! Это же до какой низости нужно дойти! Это же кем надо быть! Это же, товарищи, не человек! Это человечек! Сидит такой, мерзопакостный гадик, и смотрит, где бы нашкодить! Причём трусовато, втихушку! Оскорбить советскую женщину — своего коллегу, товарища — что может быть хуже⁈ Я скажу вам, товарищи! Мы с вами, весь наш советский народ, мы победили в кровопролитной войне с фашистами! Мы разбили врага и показали ему его место! А при этом мы не заметили, что среди нас притаился такой вот враг. Даже не враг, это гораздо хуже фашиста! Потому что действует исподтишка, гаденько!

Он клеймил меня ещё добрых полчаса. Я почти восхитился его извращённой фантазией. Ему бы с таким бурным воображением романы фантастические писать, например, боярку или дораму. Точно был бы в топе.

Но то, что меня уже с фашистом сравнивать начали, мне сильно не понравилось.

— И я считаю, товарищи, что нужно выносить жёсткое решение по товарищу Бубнову. Хотя какой он нам теперь товарищ? Так, гражданин! Вошь на верёвочке!

В зале сдержанно засмеялись, кто-то зааплодировал.

— Давайте голосовать, товарищи! Кто за то, чтобы исключить…

Меня это выбесило и я резко встал и рявкнул на весь зал:

— А что, моё мнение не учитывается, товарищи? Послушали клевету этой сотрудницы и вынесли решение в одностороннем порядке? Даже в инквизиции и то, давали последнее слово приговорённым к сожжению на костре.

Седоусый запнулся и побагровел.

Я выжидательно смотрел на него. Мол, давай, дядя, принимай правильное решение.

Наконец, мужик отмер и, надо отдать ему должное, сказал:

— Ладно, послушаем вас, Бубнов. Только, по существу. Не мямлить!

В зале засмеялись.

Ага, я уже просто Бубнов. Уже даже и не товарищ. Ну ладно, как говорится, а теперь — получай фашист гранату.

Я обвёл взглядом зал, дождался, пока смешки стихнут и сказал:

— Товарищи! Я со всей ответственностью заявляю, что Уточкина врёт. Не знаю, с какой целью — хочет уволить меня таким вот позорным образом, потешить самолюбие или же на то есть другая причина. Но я ещё раз подчёркиваю, Уточкина — врёт!

Я сделал паузу и оглядел присутствующих жёстким взглядом. Я так умел, не знаю, как этот взгляд выглядел на Муле, но в той, моей жизни, я использовал его на ура.