Муля, не нервируй… (СИ) - Фонд А. - Страница 14

А затем повернулся ко мне и рявкнул:

— Иди работай, Бубнов! Потом разберёмся!

И хотя мне очень хотелось ответить ему так, как надо, но я сдержался — легче всего сейчас проявить неуместный гонор и устроить скандал. Тем более я (то есть Муля) работу вчера действительно прогулял. Без причины. Ну вот поскандалю я сейчас, и что дальше? А потом придётся новую работу искать. Нет, в том, что работу я найду, я и не сомневался. Но это будет не за один день, а мне сейчас нужно легализоваться в этом мире и времени. Поэтому раздражение я подавил, но на память зарубку сделал. С начальником рано или поздно придётся разбираться.

Козляткин с Беллой ушли к нему в кабинет, а я остался на коридоре в одиночестве.

Как-то народу тут было негусто. Точнее народу совсем не было. По обеим сторонам от кабинета Козляткина были по две двери. На каждой из них висела табличка:

«Отдел кинематографии и профильного управления театров».

Именно такая запись была в Мулином профсоюзном билете. Значит, именно в одном их этих четырёх кабинетов Муля и работает. Только номера кабинетов разные: № 28, № 29, № 31 и № 32. Ну и в каком из этих кабинетов работал Муля?

Я задумчиво почесал лысую башку. Рабочее время идёт, а спросить не у кого.

И тут мне повезло. Иначе, чем везением или удачей нельзя было назвать появление высокой и очень толстой девушки. Она бежала, удерживая пухлую папку и выражение её толстощёкого лица было раздражённо-озабоченным. Увидев меня, она скривилась:

— Муля! А ты чего это прохлаждаешься? И где ты вчера весь день был?

— И тебе здравствуй, красавица, — примирительно улыбнулся я, размышляя, под каким предлогом побудить её провести меня в мой кабинет.

— Товарищ Бубнов! — аж подскочила от негодования девушка. — Красавиц ищите себе по кабакам, а в государственном учреждении — советские служащие!

— Вы абсолютно правы, товарищ, — с покаянным видом не стал спорить я и зачем-то невпопад брякнул, — как сказал советский классик: «… а с нашей красотой суровою костюм к лицу не всякий ляжет, мы часто выглядим коровою в купальных трусиках на пляже…»…

— Ах ты ж гад! — тяжелая оплеуха звонко отпечаталась у меня на щеке. — Скотина!

— Что здесь происходит? — соседний кабинет открылся и из него выглянул толстый мужчина в пенсне. Увидев меня, он практически взвизгнул, — Бубнов! Появился! А ну-ка иди сюда! Ты почему отчёт до сих пор не сдал⁈ И где ты вчера весь день прогулял⁈

— Он меня оскорбил! — дрожащим голосом заявила девушка, прижимая папку к себе. — Коровой назвал!

— Товарищ Бубнов! — голос толстого мужичка напоминал сейчас сильно изношенные тормозные колодки. — Потрудитесь пройти на своё место и приступить к работе! А вы, товарищ Уточкина, не переживайте. После окончания работы соберём общее собрание и разберёмся в этой ситуации!

Он сердито захлопнул дверь, товарищ Уточкина гневно фыркнула и, круто развернувшись, утопала обратно, а я опять остался в коридоре один.

Но что-то уже прояснилось, раз толстяк не стал меня ждать, а сразу захлопнул дверь — значит я в одном с ним кабинете не работаю. Уже хорошо. Итого, три кабинета в сухом остатке. Стоять здесь до морковного заговенья смысла нету. Следовательно, нужно осмотреть оставшиеся кабинеты. Вот только что я буду говорить людям, которые там работают?

Мысль возникла спонтанно и тут же пропала.

Я открыл дверь в ближайший кабинет № 29 и заглянул. Там никого не было. Стояли четыре стола, по самое не могу заваленные папками с бумагами и просто бумагами россыпью. Они настолько плотно примыкали друг к другу, что протиснуться между ними смогла бы, наверное, только Муза. Да и то, не факт.

Ну раз никого нету, то я закрыл дверь.

Из кабинета № 28 выглядывал толстяк, и это его кабинет. Туда я соваться не стал. Подошел к кабинету № 31 и попытался открыть дверь. Дверь не поддалась. Там было заперто.

Прекрасно, остаётся кабинет № 32. Значит, Муля именно в нём и работает.

Я подошел к двери и распахнул её.

В кабинете тоже стояло четыре стола, но места между ними было чуть побольше. Так, что там вполне могла бы пройти даже товарищ Уточкина.

За тремя столами сидели люди и писали, а четвёртый, крайний, зажатый между окном и крашенной зелёной краской дверью, был пуст.

Очевидно, именно за этим столом и трудился Муля.

Я вошел в кабинет и поздоровался:

— Здравствуйте, товарищи!

Мне нестройно и невнимательно ответили, не отрываясь от работы. Мужчина и женщина, кажется, вообще проигнорировали. Лишь одна женщина, лет за сорок, с взбитыми, словно безе, высветленными кудрями, тихо сказала:

— А где ты вчера пропадал, Муля? Наш крокодил раз пять заглядывал. Злился на тебя.

— Болел я, — не стал объяснять ничего я. — Так плохо было. Чуть не умер.

Вообще-то Муля (настоящий Муля) как раз и умер. Так что я не врал.

Женщина вздохнула:

— Ох, доиграешься ты, Муля.

Я прошел на своё место и сел за стол. Стул был скрипучим и неудобным. От него пахло плесенью и старыми бумагами. Я поморщился.

Справа и слева на столешнице лежали стопки бумаг. Я чуть подумал и взял верхний листок. Судя по зачёркиваниям, вымарываниям, это оказался черновик отчёта.

Я бегло глянул текст. Муля пытался набрасывать предварительный вариант: «низкий идейно-теоретический уровень и антихудожественная направленность программы музыкального учреждения…»

Я в сердцах чуть не сплюнул.

Ну вот что я сейчас должен с этим делать? Я же в этом ни в зуб ногой.

Нет, так-то я могу часами говорить о чём угодно, на любую тему. Но судя по этим фразам, это какой-то документ, который имеет важное значение. Очень не хочется по незнанию утопить какой-то театр или артиста.

Но осмыслить ситуацию мне помешали. Дверь со скрипом распахнулась и в кабинет ворвался парень. Молодой, щеголеватый, наглый. Лет двадцати пяти, или чуть больше. С жиденькими усиками.

— Товарищ Бубнов! — возмущённо рыкнул он на меня. — Вы вчера прогуляли мероприятие! Это недопустимо! А позавчера на комсомольское собрание вы вообще не явились!Это позор!

— Вчера я болел, — ответил я. — А за позавчера каюсь. Дела были, срочные.

Ох, лучше бы я этого не говорил. Что тут началось:

— Дела⁈ — аж подпрыгнул парень, — какие могут быть дела, важнее, чем комсомольское собрание⁈

— Похороны любимой тётушки, например, — ответил я печальным голосом, и парень сдулся на полуслове.

— Ой, Муленька, соболезную! — пискнула женщина, а остальные тоже изволили оторваться от своих записей и вежливо пробормотали в ответ неискренние соболезнования.

— А в прошлые разы? — не желал сдаваться парень. — И знаете, товарищ Бубнов, так дальше продолжаться не может…

Он вопрошающе и с угрозой уставился на меня, явно наслаждаясь ситуацией.

Явный нарцисс и абьюзер. Но со мной такие примитивные манипуляции не проходят.

— Согласен, — кивнул я, — не может. Вам давно было нужно принять метры, товарищ комсорг.

От неожиданности парень аж замолчал. Лишь ошалело зыркнул на меня и поджал губы. Крыть ему было нечем. Тем более в присутствии посторонних.

А я решил ковать железо пока горячо:

— Поэтому у вас есть два варианта, — сказал я решительным голосом, — первый — выгнать меня из комсомола, как несознательного. Второй — дать мне какое-нибудь комсомольское поручение. Чтобы я смог его выполнить, исправиться и активно вовлечься в комсомольскую деятельность.

В кабинете враз повисла тишина.

Я специально сформулировал предложение так, чтобы комсоргу деваться было некуда. Насколько я знаю, за положительную статистику комсомольские организации боролись до последнего. Никому не хотелось «наверху» потом краснеть, почему, мол, такая текучка. Поэтому с кадрами работу проводили активно, разве что не нянькались — бесконечные собрания, субботники, мероприятия.

И этот парень тоже это понял. Потому что нехорошо улыбнулся, гнусненькой такой улыбочкой, и сказал:

— Отлично, Бубнов. Тогда поручаю вам выступить на комсомольском собрании. Сегодня в обед.