Обсерватор (СИ) - Демченко Антон - Страница 8

— Я стрелять умею, драться, относительно неплохо…

— Это, Тони, должен уметь любой уважающий себя человек. Любой в экипаже Обсерватора — умеет «стрелять» и «драться».

— Но с тобой же был этот, в броне, военный?

— Механик Обсерватора, надевший броню. Экипаж нашего корабля не столь велик, чтобы иметь бездельников, только и умеющих что стрелять. Ладно, давай-ка я тебя проверю, может у тебя есть что-то полезное в… — выговорила Дельфина какое-то неизвестное мне слово.

Подошла к столу, извлекла какую-то коробочку с кучей липучек на проводах, подошла ко мне, стала, отодвигая одежду, ляпать эти липучки. Даже елозя по мне, время от времени. И тут я ошибся… Ну, не совсем, предпосылки, как по мне, были. По крайней мере, за время нашей беседы я не раз ловил на себя взгляды Дельфины приправленные довольно легко читаемым женским интересом… В общем, положил я ладонь на подставленную мне задницу госпожи медика и чуть-чуть сжал…

А через секунду я уже валялся на полу, бережно ощупывая своё достоинство. К счастью — не остатки, но больно-о-о!!!

— За что⁈ — пискнул я, потому что после удара по паху получалось только пищать.

— Тони… — ласково смотрела на меня Дельфина. — Ты, аэр четвёртого класса, поднял руку на донну.

— Я не поднял, я просто… ну приязнь…

— Приязнь, — хмыкнула Дельфина, доставая банку с каким-то напитком и явно напоказ вскрывая её выскочившим из рукава шипом. — За такую «приязнь», по правилам принятым в нашем обществе, я, вообще, имею право тебя убить. Заметь, без всяких последствий со стороны закона.

— За что? — пропищал я уже на другую тему, судорожно обдумывая расклады и мысленно же костеря себя за несдержанность.

— За то, что протянул руку к моей заднице, само собой. А найдись тому свидетели — я бы была ВЫНУЖДЕНА если не убить, то хотя бы отрезать твою шаловливую руку. Как минимум. Это… ладно, слушай.

И кратко выдала такой расклад, что я было снова приуныл. Сословия в обществе аэров — не просто слова или повод для гордости аристо, а вполне себе жёсткие, ограниченные чётким перечнем обязанностей и твёрдо, до жестокости отстаивающие свои привилегии группы аэров. То есть, теоретически, переспать с аэром четвёртого класса донна может, но, по сути, лишь предложив это сама.

— И ты — можешь отказаться. Рабов среди аэров нет! — выдала она. — Но вот ты…

— Даже не смотреть? — уточнил я, предпочтя оставаться на полу, на всякий случай.

— Почему же? Смотреть ты можешь беспрепятственно. Не подглядывать, заметь! А смотреть открыто на то, что так же открыто демонстрируется. И даже спросить, не соблаговолит ли благородная донна снизойти до тебя, ты имеешь полное право. Но! Словами, а не действием! Вежливо и с должной почтительностью. Кстати, имей в виду, такой вопрос в нашем обществе не может быть воспринят иначе, как комплимент, даже в том случае, если предмет твоего интереса ответит отказом. То есть, ответ на свой вопрос ты получишь такой же вежливый и без намёка на оскорбление. А вот то, что ты только что сделал, это ни что иное, как прямое и неприкрытое оскорбление, наказание за которое — увечье или смерть. Понял?

— Понял. Простите, Дельфина…

— Неважно. Сейчас, — с этими словами она нагнулась, схватила приборчик, всё так же крепящийся ко мне липучками. — Нет, обычный, — произнесла она с чуть печальным вздохом, посмотрев на устройство. — Так вот, Тони. Пусть, к твоему счастью, на Обсерваторе отношения несколько проще, чем в городах, но и здесь вежливость к представителям высших сословий — залог твоего выживания. Заметь, не подобострастие и пресмыкание, а безукоризненная вежливость. Унижения от тебя не может потребовать ни один аристо. Зато может поучить вежливости, если, вдруг, ты решишь перейти черту. А чтобы ты привык… и имел возможность хоть как–то вписаться в наше общество, не сдохнув сразу после схода «на берег», поработаешь в разных отсеках Обсерватора. Где-то, может, и пригодишься, к чему-то найдёшь склонность. И ступай, мне была не слишком приятна твоя выходка! — прочитав эту краткую, но весьма полезную лекцию, Дельфина неожиданно резко завершила свой спич и указала мне на дверь.

Я и потопал из медотсека, называя себя всякими нехорошими словами, параллельно прокручивая в голове мысль попробовать разжиться здесь чем-нибудь вроде учебника по этикету для чайников. Правда, надежда отыскать такую полезнятину в судовой библиотеке стремится к нулю, но… а что ещё делать-то? Постигать науку на практике? Спасибо, уже попробовал! Мало того, что по яйцам получил, хорошо, что целые, так ещё с Дельфиной как бы отношения не испортил. Извиниться надо как-то… Придумаю и извинюсь, решил я, перестав заниматься самоедством. Дотопал до комнатушки, где развалился на кровати, обдумывая узнанное. И не заметил, как уснул.

Глава 4

Какой русский не любит…

С утра меня разбудил энергичный стук в дверь. Позёвывая, я поднялся, бегло вспомнил вчерашний день, поёжился от неприятного холодка скользнувшего по хребту и также бегло, но с замиранием сердца проверил пострадавшую деталь… ну, мало ли? Убедившись в целостности чем-то дорогого моему сердцу органа и со вздохом признав, что ныне за мной числится серьёзный такой косяк, я нехотя открыл дверь, за которой обнаружился затянутый в тёмный комбинезон, могучий широкоплечий бородатый дядька, лет пятидесяти на вид. На полголовы ниже меня, но раза в два пошире. Торин, ты ли это⁈

Нет, ну в самом деле, у него же рука — как моя нога! А размеры пуза скрадываются лишь за счёт бочкообразной широченной грудной клетки. Без шуток. Но ещё больше меня поразила чёрная с проседью борода незваного гостя, заплетённая и переплетённая добрым десятком косичек.

— Тони, — приподняв густую бровь, прогудел он, и окинул меня весьма скептическим взглядом. — Ты с техникой работать умеешь?

— Эм-м-м… С некоторой, — осторожно ответил я. — А вы кто?

— Порко абиссо! — явно выругался дядька, хрен знает в чей адрес, и ударил мощным кулаком себя в грудь. — Я — Просперо Ингранаджо, механик Обсерватора. Можешь считать меня старшим механиком, парень, потому что других здесь нет.

— Так это вы спускались с Дельфиной за мной?

— Я, я. И если хочешь поблагодарить меня за то, что не прибил — благодари свои панталоны. Я такого зажигательного танца с размахиванием исподним не видел в самых отвязных кабаках гриджо! — заржал этот гном, но тут же посерьёзнел и боднул меня тяжёлым взглядом. — Так ты с техникой работать умеешь, танцор?

— Сложный вопрос… смотря с какой! — тут же поправился я, потому что физиономия этого Просперо посуровела ещё больше, превращаясь в гримасу, с который обычно больно бьют в бубен.

Страшно? Да нет… наверное. В конце концов, гримасы корчить и в бубны бить я и сам неплохо умею. В моей работе без такого умения никуда… поправка, бывшей работе. Но здесь все мои умения пока лишь теория, проверять которую на практике совершенно не тянет. Вот, ни капельки!

Всё же Дельфина вчера заставила меня НЕМНОГО усомниться в необоримости моих бойцовских качеств. Я просто не успел ни черта заметить — вот жмякаю довольно приятную на ощупь попку… и вот лежу на полу, пытаясь понять — не пришла ли пора менять имя на «Антонина», потому что по ощущениям в тот момент, причиндалы, которые позволяют гордо зваться «Антоном», у меня кончились.

То есть, возможно, Дельфина — уникальный рукопашник или постоянно под какой-то хитрой медициной… Допускать это можно, но ради пущего спокойствия и уверенности в неприкосновенности моего бренного тела пока лучше считать, что меня окружают профессиональные и непобедимые бойцы, и постараться не нарываться на проверки, чьё кунг-фу круче, по крайней мере до тех пор, пока они своей криворукостью и тормознутостью не докажут обратного. А то, судя по кулачищам и ширине плеч механика, есть немалый шанс, что наш с ним возможный спарринг он завершит в два удара, причём второй раз ударит по крышке гроба, и это станет весьма печальным и чересчур скорым итогом моего внеочередного «большого приключения». М-да.