Дракон и роза - Джеллис Роберта - Страница 72

– О, она прекрасно все объяснила. Вы забыли, Ваше Величество, что вы были почти помолвлены с Анной.

– Ради Бога, – воскликнул Генрих, – женский ум иногда доходит до таких вещей…

– Иногда это бывает полезно. Теперь посол уверен в двух вещах. Во-первых, что бесполезно разговаривать с Ее Величеством о политике, потому что абсолютно все вещи она воспринимает по-своему, и, во-вторых, что она будет использовать свое женское влияние, чтобы настроить вас против Бретани. Направление ее ума делает еще один пункт более важным – что совершенно бесполезно рассчитывать на нее как на центральный объект любой конспирации против Вашего Величества.

Но Генрих проигнорировал это и сказал:

– Так она будет использовать свое влияние против Бретани, не так ли?

Фокс посмотрел на хозяина с раздражением. Было смешно смотреть, каким образом все, что связано с Элизабет, расстраивает его. Это было не более, чем раздражение, и не было причин для тревоги, практически королева не имела никакого влияния на решения Генриха. Он не позволял чувствам, которые испытывал к ней – будь то восхищение или гнев – влиять практически на ситуацию, но если она во что-то вмешивалась, то он становился вспыльчивым и раздражительным. Но все же Фокс знал, что по крайней мере на какое-то время, пока Генрих не познакомится с посланниками поближе, она будет очень полезной. И он не был склонен к тому, чтобы уменьшать эту полезность лишь потому, что она вызывает раздражение короля.

– Я думаю, – сказал он, – в следующий раз она должна встретиться с послом Бретани. Франциск должен знать, что вы ему симпатизируете. Кроме ваших личных привязанностей любое расширение Франции будет вашим политическим проигрышем. Если Ее Величество настроена недружелюбно по отношению к послу Бретани, это ослабит уверенность Франциска в вашей максимальной поддержке и заставит его прислушиваться к сегодняшним советам.

После некоторых споров, прослушав план всего интервью, которое заставило его рассмеяться, несмотря ни на что, Генрих согласился. Когда вечером перед сном он зашел к Элизабет на пару часов послушать музыку и поговорить, он неуклюже поблагодарил ее за помощь и сказал, что она ему еще понадобится. Элизабет со злостью отбросила шляпу, которую вышивала для него.

– Генрих, я не понимаю, неужели ты считаешь, что у меня есть время заниматься всей этой чепухой?

В первый раз за всю свою придворную жизнь Генрих слышал, чтобы международные дела называли чепухой, и он побледнел.

– Если Франция проглотит Бретань, это сделает ее гораздо более могущественной и, возможно, гораздо более опасной для нас.

– Если Франция проглотит Бретань, она окажется перед целой кучей проблем, и это на какое-то время займет ее, – и я бы предпочла, чтобы случилось именно это. О да, я знаю, что это очень важно, но не для меня. Это твоя работа, Генрих, а не моя.

– Долг жены – повиноваться и помогать своему мужу, – вздохнул Генрих и подумал, не маневрирует ли он, чтобы заставить ее сделать то, чего он совсем от нее не хотел.

– Очень хорошо. Скажи мне, что я должна говорить послу, и я буду говорить это и улыбаться ему так долго, как смогу. Но я тебе прямо говорю, что мне хочется плюнуть ему в лицо и, наверное, мне не удастся скрыть это. Ты, наверное, думаешь, что если ты вешаешь на меня эти совсем не женские обязанности, то твоего сына и Чарльза будут воспитывать горничные. Ты хочешь именно этого?

Как будто почувствовав, что ее подозрительный муж сомневается в ее нежелании помочь ему, Элизабет вернулась к этой теме позже, когда они лежали в постели. Прежде чем уйти от нее, Генрих отдыхал несколько минут, расслабившись, лежа на спине, положив руки под голову.

– Гарри, почему ты заставляешь меня заниматься государственными делами? Мне это совсем не нравится.

– Правда? – он не пошевелился, но его глаза скользнули по ней.

Элизабет протянула руку и стала играть волосами на его груди.

– Да. Это правда. Я гожусь для одних дел и совсем не подхожу для других. Я хороша для того, чтобы воспитывать твоих детей, научить их любить и уважать Господа, просто рассказать, что такое хорошо и что такое плохо. Я не очень смелая, Гарри, я так боюсь сказать что-нибудь неправильно…

– Не давай конкретных обещаний и не отказывайся наотрез, и ты не сделаешь большой ошибки. Фокс будет с тобой.

– Это ведет к таким вещам, которые мне совсем не нравятся. Посол прислал мне перчатки, украшенные драгоценностями, за мою помощь. Гарри…

– И ты не отправила их обратно! – воскликнул Генрих, подпрыгнув на кровати.

– Конечно, нет… Я же не полная идиотка, хотя, если ты находишь меня такой, я не могу понять, почему ты ставишь меня в такую ситуацию. Что мне в этом не понравилось, так это то, что это был неофициальный подарок. Он чего-то хотел, но мне нечего было ему дать.

– Ему и всем остальным ты можешь дарить только свою очаровательную улыбку и заверения в том, что будешь при мне хорошо о них отзываться. И делай так, как считаешь нужным. Хотя это не имеет никакого значения. – Узкие глаза Генриха сузились еще больше при этих словах, но даже если Элизабет и обиделась, то не подала вида.

– Карты розданы, – добавил он, несколько смягчая те слова, которые должны были задеть ее, – и надо извлечь из этого пользу, а не действовать в соответствии со своими симпатиями и антипатиями.

Итак, хочет она этого или нет, Элизабет была вовлечена в международные интриги. Послы скоро перестали пытаться заинтересовать ее текущими делами, но оказывали ей личное внимание, а Генрих делал им мелкие пакости, улыбаясь по-особенному тем, с кем предварительно встречалась Элизабет. Ходили слухи, что на содействие Ее Величества во влиянии на мужа нельзя надеяться, но что она может убедить его относиться более благожелательно к тому, кто ей больше нравится.

К несчастью, это убеждение, все возрастающее среди послов, не пользовалось популярностью у йоркцев. Генрих не требовал реванша – пока. Но с каждым днем он становился все сильнее, с каждым днем он все больше забирал нити управления из рук правительства, лишая местных магнатов их власти. Власть короля все возрастала, сила местных владельцев все уменьшалась. Скоро никто не мог ослушаться приказа короля о сборе войска или не явиться ко двору для того, чтобы быть наказанным за свой проступок.

Разные дворцовые слухи способствовали этому. Перед тем как королева разрешилась от бремени, она с ужасом умоляла своего мужа не гневаться, если она родит не мальчика, а девочку. Король якобы ожидал, что она умрет при родах, и напугал ее почти до смерти. И когда королева металась в лихорадке после родов и к ней позвали мужа, она умоляла своих фрейлин не звать его больше, даже если ей будет очень плохо. Если Генрих угнетает свою жену, не будет ли он угнетать и их, если они равны по силе? Бедный граф Уорвик, законный наследник короны Эдварда, с ним, наверное, тоже дурно обращаются.

В новом году появились новые слухи. Лорд Ловелл сбежал и – чудо из чудес! – затеял побег Уорвик. Это доказывало, что Генрих не всемогущ, и его можно обмануть. Если даже могущественный Тауэр не смог удержать такого важного пленника, приближенные высказывали свое недовольство королем. Уорвик был спасен. Уорвик был в Ирландии, и люди, видевшие его в детстве, узнали его.

Сначала Генрих старался оградить Элизабет от всех этих слухов, но заставить замолчать языки при дворе – это все равно, что пытаться остановить ос, закрыв выход из улья.

Элизабет отважно сопротивлялась и не поддавалась истерическому ужасу, но она стала такой бледной и худой, что Генрих сам отправился в Ричмонд и стал уговаривать Маргрит поддержать ее.

– Я отвезу ее в Шин, так будет меньше формальностей, но надо, чтобы кто-то был с ней рядом, мама.

– Ей нужен только ты, Генрих.

Захватывающее желание броситься на колени и плакать на руках у матери сковало язык Генриха. Он поднялся и вышел. Если бы только он мог довериться, рассказать о той сцене, которая стояла перед его глазами. Если бы только Маргрит поверила, она бы смогла успокоить Элизабет, а ее спокойствие было для него сейчас дороже, чем свое собственное.