Лихие. Депутат (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 4

— Ты чего, Ларис⁈ — недоуменно уставился я на нее.

— Никогда не пробовала в Думе!

— Совсем обалдела? — изумился я.

— Совсем! — впилась она в меня жадным поцелуем. — Ты опасный человек, Хлыстов. Это так заводит.

— Я ничего не делал, — привычно попытался было оправдаться. — Это подстава. Конкуренты через мусоров счеты сводят.

— Да плевать мне на твои бандитские дела, — удивленно посмотрела на меня она. — Это же просто детский сад. Ты хоть понимаешь, каких людей унизил вчера? Думаешь, они тебе это простят? Иди ко мне, псих ненормальный!

Пахом лежал на шконке, уставившись в окрашенную масляной краской стену неподвижным взглядом. По всему выходит, что стукач он. Конченый по жизни. Он стал тем, кого искренне презирал и душил. И вон как теперь повернулось… Даже если он по серьезной статье на зону заедет, может малява догнать и там. Все узнают, что он правильных пацанов в ломбард сдал. А… плевать! Там половина таких. Среди блатных Зои Космодемьянские не встречаются. Это только в песнях поют, что «я взял вину на себя». Шляпа это все, фуфло для пионеров. Блатные на допросах мигом сдают корешей, с которыми еще вчера обнимались. И все для того, чтобы лишних пару лет скостили. А если вышак светит, то и мать родную оговорят. Потому как пропадает такая штука, как совесть, когда тебе пуля в затылок светит.

Он свой срок по разбойной статье отмотает, и это куда лучше при любом раскладе, чем по сто семнадцатой пятнашку тянуть. Даже десять, если судья добрый попадется. За десять лет под шконкой самый сильный сломается. Он видел таких. А пацаны? Ну что, пацаны! Бывает. Они сами кривую дорогу выбрали, их туда не тащил никто. Жаль, конечно, но лучше они, чем он. Правило «умри ты сегодня, а я завтра» никто не отменял. И Пахом повернулся на другой бок, потому что этот уже отлежал. У него теперь весь день разбит на куски между приемами пищи и сном. Его больше никуда не зовут, у него больше ничего не спрашивают. Он все, что знал, уже написал. Столько написал, что ему устали бумагу подносить. Вот как-то так…

Лязгнула кормушка, и Пахом привычно встал, чтобы забрать жидкий супчик и кашу. Есть не хотелось совершенно, но делать хоть что-то надо. А хавка добавляет разнообразия бесконечному одиночеству, в котором он пребывал. Время стало бессмысленным, тягучим и липким, словно кисель. Он потерялся в нем, отмеряя часы по тарелкам с баландой. Странно, он ведь сидит всего ничего, а уже начинает с ума сходить и загоняться. А как люди годами в одиночке чалятся? Это же на третий месяц фляга так засвистит, что впору в дурку поехать.

Что там сегодня? Суп с картошкой и пшенная каша. Ну надо же, разнообразие какое! Хотя… Сегодня суп остренький, с кусочком мяса. Перца положили и чеснока. И даже листик лаврушки плавает. Старого повара выгнали, что ли? Или это ему такой подгон от администрации? За усердную работу дятлом. Пахом невесело усмехнулся, но суп доел с аппетитом. Он был почти хорош, только привкус имел какой-то странный. Лаврушка горчила, наверное. Ее в самом конце класть надо, иначе любой вкус перебьет. Так мамка говорила.

— Голова что-то кружится, — пробормотал Пахом и едва успел упасть на койку, где и отрубился.

Минут через пять в камеру вошел крепкий седой мужик с оловянными глазами, за которым закрылась железная дверь. Он похлопал Пахома по щеке, а потом, видя, что тот не реагирует, удовлетворенно пробурчал что-то себе под нос. Он вытащил простыню, перекатив расслабленно лежащее тело, а потом огляделся по сторонам. Решетка на окнах частая, не подходит. А вот второй этаж койки, который пустовал, будет в самый раз. Мужик скрутил простыню в жгут, перевернул Пахома лицом вниз и накинул получившуюся петлю на шею.

Штырь был силен даже сейчас, в одурманенном состоянии, и убийца изрядно умаялся, пока держал извивающееся тело. Но вскоре ноги парня дергаться перестали, и он затих, уставившись в пустоту стеклянным взглядом. А его убийца встал, набросил простыню на верхнюю грядушку и завязал на узел. Теперь он положит тело в петлю и закрутит его что есть мочи. Удавиться на простыне — дело непростое, оно вдумчивого подхода требует. Но этот пациент так хотел умереть, что у него все получилось.

Доктор Симаков Дмитрий Сергеевич шел домой. Устал он как собака, работы по горло навалилось. Сегодня денек у судмедэксперта получился презабавный: в Бутырке подследственный удавился, став на ментовском сленге «парашютистом». Да хитро как сделал все, с закруткой! Дмитрий Сергеевич такой способ всего пару раз встречал, хотя работал уже двадцать лет без трех месяцев. Только вот не самоубийство это, о чем он в прозекторской, где бесконечным хороводом вились опера и начальство СИЗО, взял и заявил. Не характерна для повешения такая странгуляционная борозда на шее. Она под прямым углом идет, а должна быть косой. Прямая чаще при удушении бывает. Впрочем, это не сто процентов, потому как удавленник закрутился, а не повесился, как все нормальные люди, и это может сбить с толку. Впрочем, он поковырялся еще несколько часов и в своем мнении убедился полностью. Подозрение на убийство это, о чем он следователю по телефону и сказал. А с другой стороны, как такого бугая задушили, а следов борьбы нет? Странно! Может, подсыпали чего? Да хоть бы и клофелин. Его гипертоникам в аптеке по рецепту продают. У каждой второй проститутки он в загашнике есть. Сколько мужиков потравили эти дуры, не рассчитав дозы, и не передать. Он пробу материала на анализ взял, покрутит его. Эксперт — птица важная, с высокой степенью самостоятельности. У него даже по закону месяц на заключение есть. Это у следаков сроки горят, а у него ничего не горит. Сколько раз бывало, когда раскрытое дело продлять нужно из-за того, что экспертиза не готова. Ее порой до полугода ждать приходится, ибо эксперт завален работой по уши. Потому-то и идут следаки с магарычами и просьбами, чтобы поскорее заветный листик получить и подшить к готовому делу.

Симаков шел насвистывая. Из-за таких моментов, щекочущих нервы и интеллект, он и любил свою работу. У него старая, еще советская школа. Их учили на совесть. Э-эх! — горестно вздохнул доктор. — Скорее бы на пенсию, до нее всего-ничего осталось. Платят копейки, да еще и с задержкой. В холодильнике мышь повесилась. Слава богу, хоть жена понимает его. Она у него золото. Двадцать пять лет душа в душу прожили, двух детей родили.

Он позвонил в дверь, лень стало ключи искать.

— Что с тобой? — удивился он, видя, что любимая жена стоит ни жива ни мертва. — Галя, ты заболела?

Его супруга растеряла девчоночью стройность, но все еще привлекала мужское внимание пышными формами. Дурацкая химическая завивка никогда ему не нравилась, но разве женщину переспоришь? Это же модно. Да и макияжем Галя любила злоупотреблять, и сейчас он был размазан по ее заплаканному лицу. Она даже не подумала пойти умыться, и под глазами застыли потеки туши.

— Дима! — заревела она, уткнувшись ему в плечо. — Мне страшно. Они приходили! Они прямо сюда пришли!!!

— Да кто «они»? — Дмитрий Сергеевич сел на табурет в кухне, с недоумением и ужасом разглядывая пачку долларов на столе.

— Я не знаю! — истерически взвизгнула Галя. — Бандиты какие-то. Меня один прямо у двери встретил. Огромный, ростом больше двух метров! Глаза как пуговицы! Мертвые у него глаза, Дима. А рожа какая! Я так испугалась, что даже крикнуть не смогла. А он пистолет к моему лбу приставил и сказал, что если я хоть звук издам, он мне мозги вышибет.

— Что он хотел? — спросил доктор, едва вытолкнув слова из пересохшего горла. — И что это за деньги?

— Он сказал, что это тебе, — всхлипнула Галя. — За внимательность. Он хочет, чтобы ты не делал глупостей, Дима, — горько сказала любимая жена. — Сказал, что тот человек повесился, и чтобы ты правильное заключение выдал. Иначе…

— Иначе что? — прошептал Дмитрий Сергеевич. Такого в его жизни никогда не бывало, да и быть не могло. Немыслимо это…