Птичка польку танцевала - Батлер Ольга Владимировна - Страница 55

Город застраивался, быстро превращаясь из деревянного в каменный. Неподалеку зэки под надзором солдат рыли траншеи для новых фундаментов. Вечная мерзлота не поддавалась, поэтому заключенные то и дело подходили к горящему костру, чтобы раскалить на нем клинки своих лопат.

У Пекарской было мечтательное настроение, она не сразу обратила внимание на легко одетого человека, который развинченной походкой шагал ей навстречу.

– Аня!

Это был не кто иной, как Сергей Иварсон собственной персоной.

– Вот и встретились.

Они обнялись, вернее, вцепились друг в друга, словно проверяя на ощупь, что каждый существует на самом деле.

– Господи, Сережа, сколько лет…

– Пролетели, как дым, – растроганно ужаснулся Иварсон.

– Да… Уезжала тогда из Москвы всего на месяц, а получилось… Вы откуда такой замерзший?

Иварсон, не отвечая, слегка отстранился, чтобы получше разглядеть Анну.

– По-прежнему красивая.

Это было произнесено без лести, как признание очевидного.

Но Пекарская отмахнулась от комплимента:

– Узнали друг друга – уже хорошо!

Иварсон галантно поцеловал ее варежку, у него дрожали руки. Его острый нос обрусевшего викинга был красным от холода.

– Вот, приехал на гастроли… – то ли просто сообщил, то ли пожаловался он. – И ничего зимнего с собой не привез. Знал, что у вас тут прохладно, но не в июне же!

– Сережа, пошли быстрее ко мне, я чаю сделаю.

Пекарская потащила Иварсона за собой. По дороге он отобрал у нее сумку. Такая петербургская куртуазность по поводу старенькой холщовой сумки, в которой лежали картошка, консервы и банка с макаронами, показалась Анне забавной.

– Говорят, вы скоро в Москву уезжаете? – спросил Иварсон.

Она кивнула.

– ТОЗК меня обратно берет… А еще меня берет…

Анна сделала выразительную паузу, когда был слышен только скрип мокрого снега под их ногами, и объявила с напускной торжественностью:

– …Вильнер берет. Замуж. Скоро увидимся с ним в Москве.

Пришедший к власти Хрущев простил многих, кто «из-за несознательности» или «по малодушию» сотрудничал с фашистами. Анне тоже разрешили жить в столице.

– Поздравляю! Вижу-вижу, что вы счастливы. Глаза горят! А я вот, Аня… свою единственную любовь потерял… Скажите мне, ведь вы все знаете, как она… как ее…

Иварсон осекся, не находя слов.

Анна начала не сразу. Надо ли ему знать про оранжевую Лялю в серебряном гробу?

– Сережа, она просила передать вам…

Но он сам остановил Пекарскую.

– Погодите.

Сергей суетливо поискал платок, промокнул глаза, долго тер свой острый шведский нос. Вдруг стало заметно, как сильно он постарел. В нем ничего не осталось от прежнего веселого щеголя. Его сын, бесценный Лялин мальчик, вырос в доме у тетки и давно отбился от рук. А дочь, та самая Анечка, чуть не погибла в блокадном Ленинграде. Ее спасение отец Иварсона оплатил фамильным золотом и собственной жизнью.

– Аня, ну как же так получилось? – опять спросил Сергей, собрав силы для разговора.

– Сережа, вы ведь знаете, какой Ляля была…

– Знаю. Лялька отчаянная. На зоне у нее шансов не было.

Он говорил о жене, словно она оставалась живой. До встречи с Лялей его жизнь была вполне благополучной, но он не сожалел о своей горькой любви.

Иварсон махнул рукой.

– Я зачем приехал-то… Гастроли – это просто повод. На самом деле хотел могилку ее посетить. Первым делом, как чемодан бросил, на кладбище пошел. Несколько часов сейчас бродил. Колышки, колышки… Имен, конечно, нету, но даже номера не везде имеются! Так и не нашел свою Лялечку. На обратном пути всем безномерным могилкам кланялся.

В Москву Пекарская отправилась вместе с Ферапонтом. Жесткий некупированный вагон был переполнен пассажирами. Ехали освобожденные зэки и зэчки, вольняшки и демобилизованные солдаты, здоровые и инвалиды. Ничего не изменилось с начала века: тысячи людей пересекали свою бескрайнюю страну под стук колес. Кто-то кочевал по собственной воле, большинство – по чужой. И все тот же простор был снаружи, и родственная теснота внутри.

Поезд полз на юг, часто замедляя ход на мостах через многочисленные речушки. Ему предстояло отстучать много километров по тундре, тайге, мимо гор Полярного Урала, и дальше, дальше к большим городам.

Справка об амнистии лежала у Анны в сумочке.

«Из материалов дела видно, что Полотов-Гликберг и Пекарская в 1941 году в группе артистов московских театров выехали на Западный фронт для культурного обслуживания частей Советской Армии, но в районе гор. Вязьма попали в окружение, а затем и в плен.

Находясь на оккупированной территории и не имея средств к существованию, Полотов-Гликберг и Пекарская и другие артисты организовались в труппу, в составе которой выступали перед гражданским населением, в немецких воинских частях и в лагерях военнопленных, за что получали зарплату и продуктовые пайки. Фактов выступления Полотова-Гликберга и Пекарской и всей их труппы с антисоветским репертуаром не установлено, так же, как и не установлено какой-либо другой помощи немецко-фашистским оккупантам со стороны Полотова-Гликберга и Пекарской. При таких обстоятельствах осуждение Полотова-Гликберга и Пекарской нельзя признать обоснованным».

Ферапонт сначала нервничал в поезде. Несмотря на свою родословную он был чувствительным и добродушным псом. Он устроился рядом с хозяйкой на нижней полке, чтобы глядеть в окно. Там плыла бесконечная тундра. Но природа даже в этой скудости нашла, чем украсить землю.

Обросли травой кочки, ягель сделался нарядно-белым, и цветы в проталинах одновременно распустили свои желтые, малиновые, оранжевые, голубые лепестки. Они всегда так торопливо расцветали после первых же теплых дней, превращая тундру в яркий пушистый ковер. Анна знала, что у этих цветов не бывает аромата. И что даже в самый разгар лета в тундре под ногами хлюпает вода, ведь мерзлоту не зря называют вечной. Скоротечность северного тепла наводила на мысль о том, как мало времени дается человеку на этом свете.

Казалось, только вчера она, оставив Москву, уезжала на грузовике в Вязьму. С тех пор много кругов было пройдено, и накопилась усталость. Туся собирался встретить ее на вокзале, а Пекарская боялась, что будет плохо выглядеть после долгой дороги. Не разочаруется ли он в ней? Вдруг она всего лишь его воркутинская половинка, душа, к которой он в отчаянии приник, чтоб не пропасть на самом краю земли?

Одно дело – летать вместе к Большой Медведице, и совсем другое – идти рядом по московской улице, где порхают стайки юных красавиц. Уже вошло в силу поколение, народившееся в тридцатых. А вы, мадам, с какого года? В революцию родились? Так это вроде не очень давно! Ах, вы про первую русскую революцию…

Перед отъездом Анна написала Вильнеру: «Давай увидимся через день после моего возвращения, хочу сначала сходить в парикмахерскую, привести себя в порядок». Но он обиделся и даже рассердился – как можно мерить их отношения какими-то суетными мерками? Да она лучшее, что с ним случилось в жизни! На всем белом свете нет никого приблизительно похожего на нее! С прической или без прически. В общем, влюбленный принц в который раз опустился на колени. Сказка продолжилась.

Действие пятое. Бенефис

И была свадьба. В честь жениха и невесты во дворце был устроен пир, на котором музыканты играли прекрасную музыку. Максим, узнав о замужестве Анны, прислал прощальное письмо. «Не хочется быть в твоей жизни лишь уютным шарфом, который согревает в ненастную погоду, но я знаю, что это тепло, обогрев тебя, вернется ко мне». Пекарская даже не стала перечитывать. Подобно всем счастливым людям, принцесса повела себя эгоистично.

Загородный дворец молодоженов выглядел как небольшой дачный дом в Пахре. В один приятный полдень бабьего лета Вильнер, Пекарская и Рая сидели там на увитой диким виноградом веранде. На столе стоял букет поздних полевых цветов. Осы глухо гудели, копошась в маленьких цветочках.