Птичка польку танцевала - Батлер Ольга Владимировна - Страница 42

Третий Рейх уходил вслед за своим создателем. Гитлер покончил жизнь самоубийством еще тридцатого апреля. Его похороны прошли быстро и в полном молчании, в соответствии с ритуалом викингов. Фюрер, всегда ненавидевший снег и бег на лыжах, даже в своей смерти хотел казаться потомком сурового северного племени. Погребальной ладьей стала воронка возле бункера. В ней среди гор щебня и разбросанного мусора и были сожжены трупы Гитлера и его жены…

После мучений эвакуации Пекарская и Полотов попали в небольшой немецкий городок, с нетерпением ожидавший прихода американцев. Им местные были готовы сдаться без боя. Сама мысль о возможном приходе Красной армии вызывала у немцев ужас. Но русские приближались с пугающей скоростью…

Не знавший бомбежек городок казался похожим на старинную литографию. Темные готические дома плотно жались друг к другу, по краям мощеной рыночной площади стояли уютные гостинички. А вдалеке виднелась покрытая лесом гора с живописными, еще довоенными развалинами замка и единственной сохранившейся крепостной башней.

Хозяйка гостиницы первым делом объявила новым постояльцам, что никогда не поддерживала фашистов. Она даже показала им «документ» на русском: «Ета немец Агнет Нойман есть хорошая и помогать мне. Мое название Таня Иванова. Я есть русский». Читая, Пекарская и Полотов едва сдерживали смех.

Они отдали хозяйке все свои карточки, чтобы она приготовила им еды. Хозяйка накормила их отвратительным супом без мяса и эрзац-хлебом из опилок. На этом ее гостеприимство закончилось, потому что на следующий день в городок вошли американцы.

Артистам пришлось перебраться в полуподвал. Полотов глядел оттуда на ноги американцев и с завистью повторял:

– Хорошие ботинки.

Янки были большими, сытыми и без остановки жевали. Судя по всему, они не гнушались трофеев. У проходившего мимо солдата на руке было сразу шесть часов.

Когда хозяева дома напротив вывесили из своего окна звездно-полосатый флаг, американцы зашли туда, и флаг исчез. А потом они выгнали немцев из их готических домиков, поселились там сами.

И вскоре, сбросив униформу, в одних трусах играли в мяч на центральной площади. От них пошли приказы сдать радиоприемники и фотоаппараты, мужчинам явиться на регистрацию. У немцев, естественно, теперь стало меньше прав, чем у других национальностей.

Началась месть бывших рабов хозяевам. Остарбайтеры и американские чернокожие солдаты, объединившись в ненависти ко всем рабовладельцам на свете, били тех немцев, которые прежде отличались особой жестокостью. Было удивительно, что эти негры – огромные, черные-пречерные, поначалу вызывавшие оторопь своим видом – так быстро сошлись с русскими.

После грохота боев неподалеку появилась советская зона. К ней надо было добираться через деревни, вдоль фермерского поля, на котором мычали недоеные коровы. На дороге то и дело раздавался звук моторов и пение нетрезвых голосов, выкрикивающих слова «Катюши». Это проезжали на американских грузовиках остовцы. Над их головами трепались на ветру плакаты: «Родина ждет вас».

Жизнь в занятом Красной армией городке едва пульсировала. В отличие от американской зоны, там было много развалин, и повсюду из уцелевших окон белели знаками капитуляции простыни и наволочки.

– Опять придется нам в подвале ночевать, – загрустил Полотов.

Подвал разрушенного дома совсем недавно был огневой точкой. Для этого его обнесли проволокой и обложили набитыми песком мешками. Можно было встать в полный рост под сводчатым потолком и прикоснуться вытянутой рукой к пересекающей его металлической балке. Полотов так и сделал.

– Настоящий бункер, – заметил он.

Вскоре стало почти уютно. На полу загорелась свеча, а два чемодана и рюкзак превратились в стулья и стол, на котором появилась скромная еда.

Анна с Полотовым едва успели усесться, когда в темном углу вдруг послышалось шевеление. Там прятался, сидя на корточках, мальчик в униформе Юнгфолька[18] с обмотанным вокруг шеи грязным вафельным полотенцем. Он поднял вверх руки и заплакал. Анна предложила ему остатки молока, дала галету. Ребенок глотал все это, вздрагивая от плача. Слезы оставляли бороздки на его щеках.

– Сколько тебе лет?

Мальчик лишь посмотрел исподлобья, как затравленный волчонок. На вид ему было не больше двенадцати.

Рано утром наверху сильно загрохотало. Звуки канонады проникли сквозь кирпичную кладку, а через трещину в стене тонкой струйкой потек песок. Перепуганный ребенок из Юнгфолька забился обратно в свой угол.

– Не понимаю… – сказал Полотов. – Опять воюют, что ли? Схожу-ка я на разведку.

Его долго не было, а разрывы и артиллерийская пальба все не прекращались. Встревоженная Пекарская выглянула наружу. В предрассветных сумерках она увидела бегущего обратно Полотова.

– Вавка, это наши в честь победы палят! Война закончилась! Мир!

Оба запрыгали, плача, смеясь, целуя друг друга:

– Мир!

На полу в подвале валялась темно-синяя форменная куртка Юнгфолька. Мальчишка убежал, прихватив с собой свитер Полотова. Это лишь ненадолго испортило им настроение. Главное, они по-прежнему были вдвоем, Вава и Ниша, и они снова собирались в дорогу – дальше на восток, на родину.

Возле сгоревшего танка шутили и смеялись счастливые советские офицеры. Странно было видеть их новую форму – в годы войны в Красную армию вернулись погоны. Конечно, они не были полной копией царских.

Те красноармейцы, которых Анна впервые видела в годы революции, не имели рангов и различий. До войны все назывались просто бойцами. Получалось, рабоче-крестьянская армия прошла большой путь и вернулась к традициям русской армии.

На стене дома висел лозунг со словами Сталина о том, что «гитлеры приходят и уходят». А рядом еще не закрашенная надпись «Wir kapitulieren nie – Sieg oder Tod» призывала Германию к «победе или смерти».

Сначала немцы ждали смерти. Они прекрасно знали, что их армия творила в СССР. Посылки с русскими трофеями (посылка номер пять, номер сто тридцать, номер двести два на коленях у милых фрау в вагонах эсбана) и кинохроники с горящими домами не оставляли сомнений. Но русские повели себя странно, и фатализм немцев тотчас сменился угодливостью. Первым делом они выучили, как произносить по-русски «кусочек хлеба».

По дороге вели колонну пленных. Немецкие солдаты и офицеры – грязные, с чайниками, мисками и узелками в руках – понуро шагали, переступая через обломки. Некоторые тащили с собой портфели или рюкзаки. И становилось понятно, что их жалкие глаза – это надолго, что этот пепел въелся в их кожу на годы вперед.

Советские конвоиры, сами измученные и грязные, шли с сияющими лицами. Рядом с колонной по-крестьянски косолапил в своих стоптанных сапогах солдатик с винтовкой наперевес. Те, кого он конвоировал, проиграли ему, какими бы умными и сложными они себе ни казались.

Аромат сирени в воздухе смешивался с запахами походных кухонь и пороха. Этот весенний воздух был пропитан жаждой жизни и физической любви – именно той, от которой рождаются дети. Всех переполняло чувство эйфории.

Советский офицер прогуливался с двумя молодыми немками, галантно держа обеих под руки. Освобожденные пленники всех национальностей – французы, ирландец в большой шляпе, британцы, итальянцы – пели свои песни. Русские играли на гармошках и плясали вприсядку прямо на улице. Немолодая пара, у них на пальто были желтые звезды Давида и надписи Jude, с гордостью несла свои еврейские знаки сквозь толпу. Как они выжили в Берлине?

А красивая молодая немка с распущенными волосами, тоже танцуя и размахивая руками, бросалась под колеса военных машин. Она была похожа на раненую птицу. «Форды» и «эмки» осторожно объезжали сумасшедшую.

Возле «Пункта сбора советских граждан для отправки на родину» бывшие остовки спорили с двумя молодыми бравыми сержантами. Сержанты стояли со своими трофейными велосипедами, сжимая их блестящие рули. У обоих были медали на груди, и у одного к тому же – орден Красной Звезды.