Птичка польку танцевала - Батлер Ольга Владимировна - Страница 35

Именно в таком краю немцы разрешили русское самоуправление. Солдатам вермахта было приказано считаться с населением, и они выполняли приказ, словно не принадлежали армии, которая зверствовала в соседних областях. Им даже приходилось воздерживаться от грабежей и сидеть рядом с русскими на киносеансах.

Республика быстро разрослась, вобрав полмиллиона человек, у нее появились свои вооруженные силы, здравоохранение, газеты и образование. Перед войной в главный поселок и его окрестности переехало немало выпущенных по амнистии бывших ссыльных. Так что специалисты были местными.

И тут же рядом в лесах тайно жили другие люди: партизаны, а еще те, кто называл себя партизанами, на деле оказываясь уголовниками или дезертирами. Бойцы РОНА, Русской освободительной народной армии, входя в деревни, тоже изображали из себя партизан, чтобы найти сочувствующих и расправиться с ними. Жестокость была такой же, как в Соловушках. Людей сжигали вместе с домами.

Случалось, настоящие партизаны выходили из леса, чтобы присоединиться к РОНА. А солдаты РОНА, в свою очередь, переходили к партизанам. Крестьянам приходилось кормить и тех, и других, и немцев. В самом начале, когда народное движение еще принадлежало стихии, это можно было бы назвать продолжением русской гражданской войны. Если бы не немцы…

Театр располагался в двухэтажном здании бывшего техникума. Внутри было душно от натопленных печек, пахло старыми духами и немецкими сигаретами. В зале сидело местное руководство, интеллигенция, служащие и разношерстная группа офицеров РОНА с Георгиевскими крестами на рукавах.

В центре сцены висел на фоне свастики портрет фюрера с подписью: «Гитлер освободитель». С одной его стороны был прикреплен лозунг: «Труд создает благосостояние». С другой – флаг и герб новой республики.

Торжественное собрание началось гимном. Заиграл оркестр, и все встали.

Земля и воля – кто только не обещал их русским. Песня исполнялась в советских театрах еще до войны. Один из ее авторов был лауреатом Сталинской премии.

Слово взял немецкий майор, назначенный присматривать за самоуправлением. Он поздравил собравшихся с тем, что они честно строят в своем краю Новую Европу. После него бургомистр перечислил особо отличившихся жителей республики и объявил, что они получат в подарок коров. Снова заиграл оркестр, усилив торжественность момента.

Выступали с речами служащие управы, учителя, врачи. По большей части люди немолодые. Мужчина в добротном старомодном костюме с жилеткой, дама, у которой на плечи была накинута потрепанная рыжая лиса с одним стеклянным глазом – каждый нашел теплые слова в адрес Третьего рейха и фюрера.

И при этом очень по-русски трещали березовые поленья в печках, и попахивало родным дымком, и лица говоривших отличались славянской мягкостью. Но почему-то и эти русские, и их праздник выглядели ненастоящими. Даже валенки, стоявшие на полу гардеробной, казались театральным реквизитом.

Начался сборный концерт. Конферансье, он тоже отвечал за пропаганду, произнес очередное благодарственное слово вождю Германии. Пекарская и Полотов отыграли Офелию и Гамлета. «Я не любил вас… Что ж, я заблуждалась». После них выступили Семилетовы со своими поющими пуговицами. Их музыкальная буффонада очень понравилась залу, но Капитолина раскланивалась с бледным, ничего не выражающим лицом. Артистка Семилетова не хотела смотреть в глаза своим благодарным зрителям.

В комнатке, где она и Пекарская переодевались после концерта, радио трещало об успехах люфтваффе на Восточном фронте. Новости закончились, и зазвучал «Чубчик»[15]. До войны вся страна заслушивалась этой полузапретной эмигрантской песенкой. Голос певца был очень искренним.

Вздохнув, Капа кивнула на радиоприемник.

– Вот этого Лещенко точно простят после победы. За один талант простят…

Она помолчала и вдруг сказала:

– Дина Борович погибла.

Кокетливая Дина из их фронтовой бригады после выхода из окружения попала в поселок Осинторф и быстро поладила там с немцами. Они до такой степени оценили ее талант, что решили не замечать, что она еврейка, и разрешили выступать где угодно. У нее даже появился личный грузовичок с охраной. Но это не спасло Дине жизнь. Устроив засаду, партизаны расстреляли и Борович, и ее автоматчиков.

Капитолина простонала:

– Не могу я больше для них выступать, не могу! Уже целый год мы этой мерзостью занимаемся… Перед немцами было легче играть, чем перед этими… Анна Георгиевна, вот скажите мне – вы тоже заметили? Что у них во внешности что-то общее есть. Пыльные они какие-то. Наверное, держали свои вещички в нафталине, дожидались… Нет, не в одежде дело! Просто они кажутся слугами. Аккуратными и сытыми слугами.

Она говорила о русских участниках праздника.

– Мы тоже так выглядим? – спросила Анна.

Капитолина исподлобья посмотрела на нее. Из радиоприемника продолжал петь Петр Лещенко:

– Да все мы тут предатели. Со злом разве можно договариваться? Чуть уступишь, даже по мелочи, потом только хуже будет… Вот я комсомолка. У меня брат – летчик. Что я ему скажу? – в голосе девушки почувствовались слезы. – Нет, уйдем мы с Ваней. К партизанам.

Ее наивная смелость встревожила Анну.

– А как вы их найдете?

Думая о партизанах, она всегда вспоминала того парня с повязкой на голове, убежавшего из колонны пленных. Ей хотелось верить, что он не погиб. Но в лесу было проще встретить смерть, чем партизан.

– Другие как-то находят, – неуверенно сказала Капитолина. – Я весточку вам пришлю.

Худенькая, со школьным бантом, Капа была совсем не похожа на героя, но Анна поняла, что Семилетова не передумает.

Праздник продолжился в буфете, туда переместилась вся поселковая интеллигенция. Гости пили шнапс и коньяк – кто маленькими, кто большими глотками. Среди них, предлагая тосты за фюрера всего немецкого народа, вальяжно разгуливал один вернувшийся из эмиграции князь.

Финк с усмешкой посмотрел на сборище.

– Не хватает только главного электрика с бутылкой минеральной воды и колотым льдом на столике. Чтобы ладошки охлаждать… Отцу нации пить, курить и спать с женщинами не пристало.

Антрепренер стоял у окна, играя своей незажженной сигарой и с любопытством поглядывая на улицу: там у входа в театр девушка в модном приталенном пальто кокетничала с немецкими солдатами.

– Друзья, видите вон ту очаровательную фройляйн? – спросил Финк у Анны и Полотова. – Как вы думаете, чем она зарабатывает свой хлеб?

Не торопя их с ответом, он взял спички, стал раскуривать сигару.

Пекарская всегда гордилась своей проницательностью. Она внимательно посмотрела на девушку: на ее ярко накрашенные губы, на короткие волосы с простой укладкой (несколько заколок на ночь, и жиденькие волны готовы). Ничего особенного в этой русской девушке не было. Анна решила, что она служит машинисткой в канцелярии.

– Машинисткой? – насмешливо переспросил Финк, склоняясь над неровным огоньком сигарной спички. – В канцелярии?

Пекарская снова задумалась.

– Ну, хорошо. Допустим, она – учительница в школе.

Финк хохотнул.

– Учительница? В школе?

И нацелил задымившую сигару на Полотова.

– А вы что скажете, Даниэль?

– Думаю, она находит себе кавалеров среди солдат, – жестко ответил Полотов.

– Не угадали, дорогие мои. Не угадали… Я только что узнал, что эта фройляйн – главный местный палач. Никто из солдат не захотел, а она сразу…

Финк рассказал ошеломленным актерам, что камера смертников в окружной тюрьме вмещает ровно двадцать два человека, если они будут стоять, прижимаясь друг к другу. Когда набиваются эти двадцать два – среди них старики, женщины, дети, всех ведут к оврагу, где их расстреливает из пулемета эта девушка. Выполнив работу, она снимает с мертвых женщин приглянувшуюся ей одежду, приводит ее в порядок и с удовольствием носит.