Птичка польку танцевала - Батлер Ольга Владимировна - Страница 22

Фойе кинотеатра гудело, будто школьный коридор во время перемены. Младшая ребятня носилась вокруг кадок с пальмами, а старшеклассники громко разговаривали и вызывающе смеялись – как все подростки, когда их собирается больше четырех. Анна и Максим оказались здесь единственными взрослыми без детей. Они тоже пришли смотреть сказку.

Перед фильмом показывали кинохронику. Гитлеровский министр иностранных дел Риббентроп прилетел в Москву обсудить недавние большие события. Все знали, что это были за события – Германия напала на Польшу. На Ходынском аэродроме министра встречал весь состав немецкого посольства: штатские господа в цилиндрах, военный атташе. Вдоль дорожки замер советский почетный караул.

Моросил дождь. Самолет со свастикой проехал по мокрой посадочной полосе и остановился. Риббентроп в кожаном пальто спустился по трапу. Он был мил и внимателен со всеми, но с особым любопытством вглядывался в глаза начальнику почетного караула. Так оценивают будущих противников.

Два племени смотрели друг на друга. За одним были шпили готических башен и четкость машин, за другим – необъятные просторы с деревянными избами и луковицами куполов и какая-то плавная природная сила. Напряжение между этими двумя мирами было очевидным.

Дети в кинозале шумели, дожидаясь окончания новостей. Взрослым тоже хотелось поскорее забыть про разгорающуюся в Европе войну. Наконец на экране появилась площадь сказочного городка и сладко зазвучала шарманка. Все замерли в предвкушении.

Фильм был сделан безупречно, это стало понятно с первых кадров. В нем участвовали и актеры, и куклы. Анна вся подалась вперед. Такого она еще не видела: дублерами кукол оказались актеры в сложных костюмах, массивных масках и париках. Оптический прием сделал их игрушечными по сравнению с огромным хозяином кукольного театра. А тот, размахивая плеткой, заставлял несчастных кукол танцевать «польку-птичку».

– Как тебе фильм? – спросил Максим, когда они вышли из кинотеатра.

Она ответила рассеянно:

– Сказка…

– Я тоже почти уверен в этом, – насмешливо заметил он.

– Мы с тобой там сидели как два переростка, – сказала она.

– Просто вчера кое-кто настаивал, что хочет увидеть новую работу Иварсона.

– И она ему удалась! Согласись.

Свою роль Сергей посвятил маленькому сынишке, которого ему недавно родила его косоглазая красавица. Хороший был подарок мальчику, на вырост.

Ляля и Анна больше не служили вместе. Музыкальный холл ликвидировали, а его здание отдали народному творчеству. Актеры перешли в другие театры. Марию Владимирову пригласили в Театр транспорта, Иварсон вернулся в труппу Мейерхольда.

В дни закрытия мюзик-холла Анна записала в своем дневничке: «Конец». Все произошло именно так, как говорила Днепрова. Вот только зал, в котором прежде не бывало свободных мест, остался почти без зрителей. Да и те, что приходили на представления нового народного театра, откровенно томились среди пустых кресел.

– Ты не представляешь, как я скучаю по «Аркаде», – вздохнула Анна.

– Но ваш ТОЗК совсем неплохой.

Театр злободневной комедии, куда перешла Анна, название свое давно не оправдывал. Он смеялся над всякой всячиной: над накрашенными девицами или над ситуациями в трамвае. Если размещать в алфавитном порядке, то обличать можно было: аллилуйщиков, бюрократов, бракоделов, волокитчиков, очковтирателей, подхалимов, перестраховщиков, пьяниц, пережитки (или отрыжку) прошлого, разгильдяев, частнособственнический подход. Но – без вредных обобщений, не затрагивая руководящую роль партии. Настоящую злобу дня высмеивать стало опасно.

Отдушиной была классика. Уже второй сезон Анна вместе с Полотовым играла в искрящейся комедии Гольдони.

– С тобой-то именно я и хотел биться! – кричал Сильвио-Полотов, размахивая шпагой.

– Приходится, делать нечего! – с напускной храбростью бросала в сторону Беатриче-Пекарская. Она была наряжена мужчиной: в расшитый камзол, из рукавов которого свисало кружево манжет.

Они дрались, Сильвио падал, а Беатриче, авантажно расставив ноги в высоких сапогах и белых мужских панталонах, приставляла шпагу к его груди.

Зал был счастлив. Актеры раскланивались, держась за руки.

– О, Вава, несравненная, – не открывая рта, чревовещал Полотов. – Люблю вас круглосуточно.

– Ниша, неподражаемый, а я вас – с перерывом на обед, – краешком губ ехидно отвечала Анна.

Зрители не подозревали, что дуэль между этими двумя длится уже несколько лет. Шпаги – лишь ее продолжение. Однажды в другой пьесе Полотов нарочно наступил на длинный шлейф Пекарской. Она оказалась на привязи: шажок туда, шажок сюда – не дальше. Он подшучивал и над другими молодыми актрисами. Его, такого обаятельного и красивого, прощали.

После спектаклей Анна медленно снимала в гримерной парик, мазала лицо вазелином, потом насухо вытиралась салфеткой, задумчиво курила, глядя в зеркало… Настроение было так себе. Ей не хватало родного мюзик-холла, ролей с танцами и песнями. Или, может, она требует от жизни слишком многого? Актеры не зря называли оперетту сладким ядом в крови. Забыть ее не помогали ни опера, ни драма.

Анна могла бы стать советской Марлен Дитрих. Но в Стране Советов уже была одна Марлен – актриса Соколова. Другой не требовалось.

– Максим, я не умею играть девушек полей. Ответь честно, ты поверишь мне в такой роли… – Она забежала вперед и, преградив ему путь, подперла бока руками. – «Вот стою я перед вами, простая русская баба!»

Он рассмеялся.

– Нет, не поверю! Подумаю, что шпионка или дамочка из бывших. В тебе вообще хоть капля этой крови имеется?

Анна с шутливой угрозой сложила пальцы – сейчас щелкнет его по носу. Действительно, кто она?

– И ты туда же! Именно так все хохочут. Говорят, выгляжу иностранкой. Впрочем, чего ожидать от человека, у которого мама немка, а папа… артист оперетты.

На улице раздались пронзительные свистки милиционеров, и все, кто шел рядом, заторопились в поисках укрытия. Максим повлек Анну в ближайшую подворотню, там уже стояли люди.

Улица опустела. Лишь одна чудачка в кокетливой шляпке продолжала, улыбаясь, идти по широкому тротуару. Милиционер налетел на нее, втолкнул в подворотню. Придя в себя, женщина пролепетала:

– Граждане, а что вообще происходит?

– Кортеж товарища Сталина, – не сразу ответили ей.

Она округлила глаза.

– Даже на панели нельзя находиться?

Так по-ленинградски она назвала тротуар.

Дождавшись, пока промчатся черные машины кортежа (в одной из них наверняка сидел вождь), Максим и Анна неторопливо пошли в сторону Твербуля.

Многое изменилось с тех пор, когда они впервые гуляли здесь. Улица Горького сначала отняла у Тверской название, а теперь крошила ее уютный облик. Все мешавшее новому простору подлежало либо уничтожению, либо укорачиванию, либо передвижке. Масштаб города постоянно менялся: что вчера казалось большим, сегодня, рядом с новыми зданиями, выглядело неожиданно маленьким.

За забором на бульваре с грохотом ворочалась стройка – на месте очередной снесенной церкви был запланирован высотный дом с ротондой.

– На ротонду поставят бетонную девицу в развевающейся юбке, с серпом и молотом в руке, – рассказал Максим. – Она будет приветствовать гостей Москвы.

– А гости будут заглядывать ей под юбку, – заметила Анна, потупив глаза.

– Анна Георгиевна! – шутя укорил он.

Возле забора стоял ларек «хамбургеров». Продавец скучал в ожидании покупателей. Эти американские «хамбургеры» официально назывались горячими котлетами с булочкой. Они пришли в СССР совсем недавно, вместе с идеей продавать сгущенку в консервных банках и мороженое в вафельных стаканчиках. Далекий американский мир был полон чудес. На днях оттуда прибыла посылка с нарядами и теннисным костюмом для Анны. Пекарская брала уроки тенниса, чтобы улучшить свою «цепкость» на сцене.

– В посылке все, что ты заказывала, – отчитался Максим. – Я только не понял цветовую гамму. Желтая юбка, зеленые туфли, синяя шляпка.