Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович - Страница 27

Допрашивал П. Ф. Полякова, судя по протоколу, сам Люшков (для полной уверенности в этом необходимо сличить отпечатанные на машинке копии протоколов, предназначавшиеся “наверх”, с рукописными протоколами, хранящимися в Центральном архиве ФСБ, – есть вероятность того, что при машинописном “оформлении” некоторые фамилии следователей могли добавляться или заменяться на другие; таким образом чекистское начальство приписывало себе труд подчиненных). Начало допроса оказалось весьма неприятным для Павла Федоровича: следователь предъявил ему письма довольно интимного содержания, обнаруженные при обыске в его служебном кабинете. Павел Федорович вынужден был признать, что письма принадлежат Софье Григорьевне Миндель, делопроизводителю Секретного отдела УКМК, по совместительству являвшейся подчиненной и самого Полякова. Тут следователь пристыдил Павла Федоровича: разве это дело – сожительствовать с подчиненной? Пришлось рассказывать, что Софью на работу в Комендатуру устроила ее сестра Раиса Григорьевна, работавшая секретарем-референтом по протокольным делам Секретариата Президиума ЦИК и, по слухам, сожительствовавшая с Енукидзе[196]. Вынужден был Павел Федорович припомнить и другие факты непотизма и протекционизма, которые цвели среди кремлевских работников пышным цветом. Признался он и в том, что от Петерсона или Тюрякова слышал “клевету” о неестественной смерти Н. С. Аллилуевой. После этого следователь стал давить, вынуждая Павла Федоровича признаться в систематических контрреволюционных беседах, направленных против руководства ВКП(б). Но Поляков это отрицал, утверждая, что все те разговоры – не более чем сплетни о том, кто с кем сожительствует. С готовностью признавался и в пьянстве, зная, что за это строго не осудят. Тогда, задав еще пару малозначительных вопросов, следователь перешел к выяснению сведений о Дорошине, Лукьянове, Павлове и Синелобове. Но Поляков заявил, что Дорошин – “хороший большевик”, а Павлов – “политически грамотный человек”, за которым “нездоровых настроений” не замечалось. Что касается Лукьянова, то Павел Федорович лишь повторил те факты, которые вскрылись во время чистки (служба у Колчака) или стали известны в последнее время (теща – жена попа). “Что касается его настроений, – сказал Павел Федорович, – то я тоже ничего плохого о них сказать не могу”[197]. Имея на руках показание Дорошина о том, что Лукьянов, Павлов, Синелобов, он сам и Поляков составляли “троцкистскую контрреволюционную группу”, следователь продолжал требовать от Павла Федоровича признать свою контрреволюционность. Но тот держался. Забегая вперед, отметим, что и на последующих допросах, и на очной ставке[198] со своим близким другом – начальником Секретного отдела УКМК Н. Н. Мищенко – П. Ф. Поляков, пьяница и человек с “элементами морального разложения”, категорически отказался оговорить своих товарищей (в том числе и Мищенко – вопреки позднейшим утверждениям чекистов о том, что Мищенко был якобы изобличен его показаниями) и признать себя контрреволюционером.

24

К 12 февраля следствие по “кремлевскому делу” добилось следующих результатов: в Правительственной библиотеке, в кремлевской комендатуре и вне Кремля в связи с расследованием по делу были арестованы как минимум 15 человек (не считая “изъятых” ранее уборщиц). Определились две группы подозреваемых – группа Правительственной библиотеки и группа комендатуры Кремля. Группа библиотеки создавала для чекистов прекрасную возможность “выхода на широкий оперативный простор” благодаря включению в нее Н. А. Розенфельд, связанной с семьей Л. Б. Каменева, и Е. К. Мухановой, “уличенной” в связях с сотрудницей английского консульства. С другой стороны, само наличие группы комендатуры, состоящей из военных работников, умеющих обращаться с оружием, создавало прекрасную возможность предъявления обвинений в террористических намерениях. К тому же удачный арест приятеля В. Г. Дорошина В. И. Козырева, не работавшего в комендатуре, привел к появлению в числе подозреваемых одного из главных фигурантов “кремлевского дела” – М. К. Чернявского, сделанного впоследствии ключевым участником еще одной “выявленной” чекистами группы. Однако в ближайшие задачи чекистов на тот момент, по всей видимости, входило установление связи между двумя группами – “дворянским гнездом” и военными работниками. Пока что единственным связующим звеном между библиотекой и комендатурой выступала “выдвиженщина” Клавдия Синелобова.

Поздно вечером 10 февраля в кремлевский кабинет вождя были приглашены Калинин, Енукидзе, комендант Кремля Петерсон, заместитель начальника Управления НКВД по Московской области А. И. Успенский, а также нарком внутренних дел Ягода со своим замом Прокофьевым[199]. В присутствии членов Политбюро Молотова, Кагановича и Орджоникидзе был решен вопрос о резком понижении статуса Управления коменданта Кремля. Из ведения комендатуры (и с территории Кремля) были выведены все хозяйственные учреждения; остававшиеся под началом коменданта вспомогательные подразделения (мастерские, гражданский отдел, столовые) также были убраны из Кремля. Сам комендант был выведен из подчинения ЦИК и переведен в двойное подчинение НКВД и НКО с назначением ему новых заместителей от этих ведомств (от НКВД был назначен Успенский, от НКО – Б. П. Королев); за комендатурой были оставлены лишь охранные функции, которые отныне должны были осуществлять подчиненные Успенского. Кроме того, Петерсону и Успенскому было предложено в двухмесячный срок реорганизовать охрану Кремля – вывести школу курсантов им. ВЦИК с территории Кремля (это было сделано в октябре 1935 года), оставив лишь кремлевский гарнизон, тоже находящийся в двойном подчинении у НКВД и НКО. Все эти решения были оформлены постановлением Политбюро от 14 февраля 1935 года[200].

25

Двенадцатого февраля арестовали еще двух библиотекарш – 43‐летнюю З. И. Давыдову и 25‐летнюю Л. П. Жашкову (от последней нужно было получить показания на Лёну Раевскую). В этот же день следователь Каган наконец оформил протокол допроса Нины Розенфельд. Ее допрашивали и раньше (и об этом свидетельствует само содержание допроса), но протоколы то ли не оформлялись, то ли не высылались Сталину. Это было обычной практикой: нередко чекисты воздерживались от оформления протоколов допроса до тех пор, пока не удавалось получить нужных показаний, чему ярким свидетельством является выступление Г. Г. Ягоды в 1934 году на совещании оперативного состава центрального аппарата НКВД: