Господин следователь - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 2

– Дим, я тебя очень прошу. А иначе мама точно к нам в гости явится. И мне мозг будет выносить с полгода, не меньше.

Ну нет! Такую гостью мне на фиг не надо. Лучше я все-таки отвезу Оксану Борисовну, пожертвовав половину дня, чем стану терпеть ее у нас дома.

– Так что, сказала – в последний раз просит?

Попробую поймать тещу на слове.

Глава вторая

Вина студента Чернавского

Дядька уже не причитал, а просто сидел на стуле и раскачивался туда-сюда. Видимо, нервы у человека сдали. А я колебался – не выскочить и не удрать ли куда-нибудь?

Но тут я понял, что мне самому может понадобиться медицинская помощь.

Рядом со мной, на стене, к которой я прижимался (и сразу вспомнился классик: «Вы помните, вы все конечно помните, как я стоял, приблизившись к стене…» и так далее), висело огромное зеркало в резной раме. Вначале я просто бросил взгляд сбоку – обалдел, не поверив увиденному. А потом, уже не колеблясь, подошел и уставился.

Ё-мое! Это кто там в Застеколье? Что за парнишка отражается? Нет, не парнишка, а целый парнишище. А себя ли я вижу?

Отображение не радовало. Выше меня примерно на полголовы (а мой рост метр семьдесят), шире в плечах. И вес, судя по всему, не мои семьдесят килограммов, а добрых восемьдесят, если не восемьдесят пять. И все это было облачено в темно-зеленый пиджак с многочисленными пуговицами и воротником-стойкой, как у нынешних парадных мундиров. А по воротнику зачем-то идут две золотые полоски. Как их правильно называют? Кажется, галуны.

Не знаю зачем, но я принялся пересчитывать пуговицы. Насчитав девять штук, забеспокоился – зачем столько?

И только рассмотрев фигуру и мундир (это не пиджак и не китель, а сюртук), начал всматриваться в свое лицо.

Ну не я это! Вот точно – не я! И морда ширше, и скулы обозначены. На подбородке жидкая поросль – наметившаяся бороденка.

Странно, что я спокойно отнесся к перемене в фигуре и внешности (как бы спокойно!), но вот эта поросль меня убила. Да я отродясь не носил ни бороды, ни усов. Чтобы растительность на лице выглядела прилично, надо за ней ухаживать. А иначе борода превратится в лопату. Нет уж, лучше все сбривать на фиг. И Ленка говорит, что с небритыми целоваться не любит.

Ленка?!

Кажется, я издал какой-то звук. Не то грудное рычание, не то всхлип, напоминающий храп. Не знаю, откуда этот звук пошел, не то из горла, не то из самого желудка.

– Ванюша, что с тобой? – подскочил ко мне дядька, сразу же позабывший про свои стенания и рыдания.

– Я в зеркало на себя посмотрел, – ответил я, не узнавая своего голоса.

Дядька посмотрел на мое отражение в зеркале, перевел взгляд на меня и с недоумением спросил:

– И что не так?

– А все не так, – хрипло ответил я. – Морда не та, бороденка какая-то дурацкая, как у козла.

– И чего это тебе морда не нравится? – удивленно переспросил дядька. Встав рядом со мной, приобнял за плечи и кивнул с толикой гордости: – Вон погляди – у меня тоже морда такая, только постарше. Кровь Чернавских!

Елы-палы, а ведь мы с этим дядькой и на самом деле похожи, словно отец и сын. Правда, он меня пониже.

Словно отвечая на мой вопрос, Чернавский сказал:

– Вымахал ты, Иван, словно верста коломенская. Но это ты в мамку пошел! – Не потрудившись спросить разрешения, дядька потрогал мой подбородок и хмыкнул: – А бороденка дурацкая, я согласен. Так ее сбрить – и делу конец. Я тебе еще в прошлый раз говорил – не нужна она тебе. А ты заладил – мол, принято так. Студенты, мать вашу! Все-то у вас не как у людей.

– А чего я сделал-то? – беспомощно спросил я, начиная чувствовать себя учеником класса… пятого.

Ну это как раз на Камчатке было, когда мы с ребятами отправились ловить крабов. Надыбали старую лодку, запаслись ловушками, закупили мяса. Вот только лодка вдруг принялась течь, кружка, которой мы вычерпывали воду, себя не оправдала. Хорошо, что неподалеку оказались рыбаки, спасшие малолетних лоботрясов. Шуму было! Но я тогда искренне не понимал, отчего на меня орет отец и почему плачет мама? Ведь я не утонул, чего расстраиваться?

За крабами мы потом все-таки сходили. Правда, со взрослыми. И мне эта ловля совсем не понравилась. Да и не ловля это была, а проверка ловушек, в которые забираются крабы. Я знаю, что крабы – хищники, но все равно они живые существа. А мы их в кипящую воду! Бр-р.

– Так… батюшка, в чем я таком провинился-то? – недоумевал я.

Вот отчего-то вырвалось слово «батюшка». А отчего оно вырвалось – сам не понял. Ведь не похож этот дядька на моего отца, ни капли, ни капелиночки. Наверное, у меня все-таки крыша съехала. Или я сейчас лежу в реанимации, а моя душа путешествует по иным мирам.

– А что, сам не знаешь? – недоуменно спросил «батюшка».

Я выпялил глаза с еще большим недоумением и нисколечко при этом не врал. Как можно знать то, чего я не помнил? А раз не помнил, так значит – не совершал. Ну пусть даже что-то и совершал, но это тело, а не мой разум. В общем, как-то так.

– Н-ну… – забормотал я, не зная, как обращаться к «батюшке», – на «ты» или на «вы». К родному отцу обращался на «ты», а как тут принято? Решив, что сейчас подойдет и «вы», проблеял: – Так вы хотя бы намекните, что ли.

Интересно, что мне было в этот момент положено думать? Мозг уже начал прокручивать возможные провинности студента, но ничего толкового в голову не пришло. Допустим, завалил все экзамены и теперь меня исключают из универа. Еще вариант – напился и явился пьяным на лекцию. Естественно, что после такого тоже исключают. А больше ничего в голову не лезло. Слабовата у меня фантазия. Наверное, потому что сам учился более-менее аккуратно. И стипендию получал, и прогуливал лекции и семинары только тогда, когда слишком спать хотелось. А спать хотелось после ночной разгрузки-погрузки вагонов, после гулянки. Ну бывало такое, когда подруга оказывалась на другом конце города, а возвращаться домой было влом. Но это еще до встречи с Ленкой было, так что не считается.

– Эх, ну почему у всех дети, как дети, – горестно вздохнул батюшка. – Вон у моего товарища, князя Голицына, сынок векселя подделал. Кажется, и сумма большая – две тысячи рублей, но тут все понятно. Или там у столоначальника Берестова сынок горничную обрюхатил. Нехорошо конечно, жалко девку, но дело-то житейское.

Боже ты мой! Да что же я такое сотворил, если подделка ценных бумаг и обрюхачивание девок кажутся батюшке ерундой?

А Чернавский-старший продолжал причитать.

– Вексель поддельный – ерунда, мелочь собачья. Заплатит князюшка деньги, сыночка-оболтуса на пару годков куда-нибудь отправит. И с девкой тоже все разрешится. Даст Берестов ей приданое, так ее и с пузом замуж возьмут. А коли не возьмут, так родит и ребетенка в добрые руки пристроит.

– Я что, зарезал кого? – спросил я с обмиранием сердца.

– Так лучше бы ты уж кого-то зарезал, – хмыкнул батюшка. – Я бы тебе адвоката хорошего нанял, а тот бы тебя перед господами присяжными заседателями как картинку представил – дескать, зарезал супостата в силу умственного расстройства. Сейчас ведь главное, чтобы человек не невиновным или виновным был, а как присяжный поверенный его подаст. Уж я бы ради такого дела не поскупился, адвокатишка бы соловьем пел, присяжные бы слезы утерли, да тебя подчистую бы оправдали.

Я обалдело потряс головой, изумляясь отцовским словам. Заодно прикинул, что эпоха, в которую меня занесло, соответствует пореформенному периоду, когда в России появился суд присяжных. А там и на самом деле творилось черт-те что. Вон, суд присяжных, поддавшись красноречию адвоката, оправдал террористку Веру Засулич за покушение на генерала Трепова. Конечно, Трепов и сам хорош – приказал выпороть политзаключенного, хотя пороть арестантов строжайше запрещено, но стрелять в градоначальников и выйти после этого на свободу, тоже неправильно.

Значит, у нас нынче не то шестидесятые – вторая половина, не то семидесятые годы позапрошлого века. Тогда понятно, почему на мне мундир, да еще и бороденка.