Богатырь сентября - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 8

Оторвав глаза от зайца, Салтан и Гвидон обнаружили, что туманная дева растаяла – где она высилась на своем коне, лишь солнечные лучи, набрав силу, стояли меж сосновых стволов.

А заяц, не дав им времени дивиться, прыгнул вперед.

– Бежим! – крикнул сыну Салтан.

Они снова устремились через чащу. Заяц, хоть и мелкий, оказался проворен, несся вперед широкими скачками, только белый хвост мелькал. Пришлось ускорить шаг, чтобы за ним поспеть. Теперь Салтан шел первым по узкой тропке, Гвидон – за ним.

– Батя… о ком ты спрашивал? – на ходу выкрикнул Гвидон. – Что это за щелк-щелк?

– Увидишь! Тут важно запомнить правильно.

– Этакое имечко запомнишь!

– В том-то все и дело.

– А как ты догадался… про зарю с росой? Я подумал… заря – девица, какие-такие ключи она обронила? Я и не знал, что у нее какие-то ключи есть! Ключи – железные, а роса – это же вода!

– А тебя разве не учили? В семь лет меня кормилец мой, боярин Дарий, загадкам учил, как всякое дитя обучают.

– Мне семи лет нету! – смеясь, ответил Гвидон. – А пока я по виду семилетним был, мы с матушкой в бочке сидели, ей не до загадок было, она думала, погибнем мы там, в море утонем, да и все!

– А после?

– А после мне не до того было – целый город большой у меня в руках оказался!

– Придется тебя подучить! Это ж не для потехи детской: знание дитя человеком делает. Запомнил про росу? А про ветер и дождь?

– Запомнил! А еще такие есть?

– Как не быть! Слушай: родится молчком, живет тишком, а как помрет, так и заорет? Кто это будет?

– Да откуда ж мне знать, кто молча родился? А если мертвым кричит – это небось упырь какой?

Салтан засмеялся, придерживая саблю на ходу, чтобы не била по ногам:

– Это снег! Он идет беззвучно, лежит тоже тихо. А как растает – ручьи с гор потекут, зашумят.

– Да разве… – Гвидон задумался. – Снег… Я снега-то никогда и не видел, только матушка упоминала. Скажи про что-нибудь такое, что я видел!

– Изволь: рассыпался корабль по мхам, по морям, по всем городам, и не собрать его ни князьям, ни попам, ни думным дьякам!

– Корабль рассыпался? Крушение, что ли? Это понятно: коли корабль о скалы разобьет в мелкие щепочки, то не собрать его больше, будь ты хоть князь, хоть кто!

– Не крушение это! – Салтан вздохнул. – Это нечто такое, что раньше нас было и после нас будет. Подумай, что на свете едино, но рассыпано?

– Едино, однако рассыпано? Ну… зерно, что ли? Я знаю, его когда сожнут, зачем-то на земле рассыплют, а потом в мешки собирают.

– Ох, умен, сынок! – вздохнул Салтан, полунасмешливо, полужалостливо.

Гвидон едва ли знает, как хлеб в поле родится и как на стол попадает. Откуда ему знать? Невольно царь оглянулся на сына, который торопился за ним, сосредоточенно нахмурив свой ясный белый лоб. В лесной тени его лицо источало чуть заметный свет, золотились русые волосы. И без того бы он был красивее солнца красного. Волшебное дитя, непонятным чудом им с Еленой посланное, зачатое в ту самую ночь, самую длинную в году, когда небесное солнце тонет в море мрака… Не случайно он носит в себе солнечный свет, не случайно умеет то, чему его не учили, да и то чему простому человеку научиться нельзя.

Но как же мало Гвидон знает то, что знает всякий простой человек, даже ребенок! Детей не просто так учат загадкам: через это знание дитя приобщается в мудрости дедовой, к знанию об устройстве мира, к самому роду человеческому. А Гвидон мимо той науки прошел. Нельзя Елену винить – он, Салтан, сам перед нею виноват. У него было слишком мало времени, чтобы обдумать все эти чудеса, но сейчас Салтан ясно осознал: его сын, по виду скорее брат не более чем на год моложе, не совсем человек и к роду человеческому приобщен мало. Хоть и женатый. Да где его жена, царевна-лебедь? Уж она-то точно не человек!

– Батя, ну так что же это? – прервал его мысли Гвидон, жалобно взглянув своими синими глазами. – Если не зерно, так что?

– Звезды это, сынок. Звездочки небесные.

– Почему ж тогда – корабль? Нет там на небе корабля никакого, я сколько раз смотрел! А на зерно они похожи, это да.

– Нипочему, дружище. Просто запомни, как все запоминают… Кто знает ответ – тот свой, кто не знает – чужой, ему ходу нет.

– Куда – ходу нет?

– Никуда. Погоди, а заяц наш где?

Салтан вгляделся в лес впереди, но зайца не увидел. Солнце взошло и заливало лес лучами, в их сиянии живой клочок тумана растаял, как и предупреждала белая стражница.

– Да и к лешему его! – Салтан остановился. – Упарился я уже, за ним гоняючись.

Он расстегнул кафтан, вынул из-за пазухи платочек – Елена подарила в день новой встречи, – вытер лицо и шею. Гвидон встал рядом, тоже пытаясь отыскать глазами белого зайчика. Салтан покосился на сына: тот ничуть не упарился и не устал, его грудь дышала спокойно, лоб не вспотел.

– Куда же пойдем, батя?

– Прямо пойдем. Вон там видно, вроде лес расступается.

Уже не торопясь, они двинулись вперед и вскоре вышли на опушку. Перед ними расстилался широкий луг, вдали обрамленный зеленью кустов; он уходил вперед, сколько хватало глаз, и где-то у горизонта его пестрота сливалась с блеском реки. Трава радовала глаз цветочной россыпью: белая ромашка, розовый иван-чай, голубовато-лиловые колокольчики, синие васильки, буровато-желтая пижма и более светлого оттенка львиный зев с рыжими зубками… Вот было бы девице раздолье, подумалось Салтану, и представилась Елена – в девичьей косой, как он впервые ее увидел, летающая по этому лугу, собирающая в охапку всевозможные цветы.

– Пойдем, батя, – прервал его раздумья Гвидон. – До реки дойдем, хоть умоемся.

– И то правда. – Салтан снова вытер мокрый лоб. – Вон вроде и тропка.

Тропка была совсем слабой – будто кто-то один недавно прошел и примял траву. Они тронулись по ней и вскоре начали жалеть об оставленном позади прохладном сумраке леса. Солнце палило нещадно. Даже Гвидон расстегнул кафтан, а Салтан уже подумывал свой и вовсе снять. От бьющего в лицо света темнело в глазах, плавали цветные пятна. Осторожно ступая по траве, Салтан прикрыл глаза… и вдруг Гвидон схватил его за плечо.

В тот же самый миг царь ощутил волну жара – будто впереди открылось устье печи. Отскочил, натолкнулся на сына, открыл глаза.

Жар источало световое пятно, преграждавшее путь. Охнув, Салтан пригляделся: рыжим пламенным светом в воздухе были обозначены очертания огромного коня и не менее огромной девы на его спине, тоже сотканной из пламени. Но эта хоть была не одноглазой: два глаза, как и положено, сидели на лице и горели багровыми углями.

– Господь Вседержитель! – Салтан перекрестился.

Дева из пламени была вдвое крупнее девы из лесного тумана, и копье в ее руке вдвое длиннее. А на острие его горел белый пламень, такой горячий, что обжигал даже взгляд.

– Бог в помощь, девица! – крикнул Гвидон: раньше отца сообразил, как быть.

– И вааам… – неспешно проговорила девица, и от ее слов поднялась волна жара. – Куууда пуууть дееержите, доообры мооолодцы?

Она растягивала слова, но может, подумал Салтан, ему это только мерещится. Облик девы колебался в раскаленном воздухе, как язык пламени, и сам воздух дрожал от ее жара, искажая звуки.

– К Медоусе-Стражнице, – взяв себя в руки, ответил Салтан. – Пропусти нас, краса-девица. Надобно нам у нее совета спросить.

– Мооожет, пропущу, а мооожет, огнем спалюуу. – Пламень-дева угрожающе шевельнула концом копья, и Салтан ощутил жжение в груди, будто тот уже его коснулся. – Сперва испытаю, стоите ли вы помощи.

– Испытай.

– Вызвать бы вас на бой оружный, – Пламень-дева окинула их оценивающим жарким взором, – да куда вашим сабелькам против моего копья молненосного? Придется иначе…

– Загадывай нам загадки! – предложил Гвидон. – Мы все враз отгадаем!

«Уж я бы не был так уверен», – мельком отметил Салтан. Но драка с этим полуденным чудищем была бы и вовсе делом безнадежным.

Пот по лицу катился градом, он не успевал его утирать. Еленин платочек уже промок, хоть выжимай. Как нарочно вредная девка подстерегла их посреди луга – нет бы подальше, где ложилась на траву благодатная тень зарослей. Сесть бы на траве под те кусты, ощутить прохладу земли – тогда можно и загадки отгадывать. А то мозги свечным воском плавятся.