С человеком на борту - Галлай Марк Лазаревич - Страница 27

— Да, разные они, эти ребята, — сказал Азбиевич.

«И слава богу, очень хорошо, что разные», — подумал я.

Но, когда дело дошло до работы в корабле и обживания своего рабочего места, Титов действовал так же, как и Гагарин: внимательно, добросовестно, очень чётко. Тут различия между ними как бы снивелировались. Индивидуальное растворилось в профессиональном.

Многое, найденное — иногда найденное экспромтом — в те дни, потом прочно вошло в методику подготовки и проведения космических полётов. Так традиционной стала и примерка космонавтов за несколько дней до старта в том самом корабле, в котором им предстояло улететь в космос.

Поиски, находки, новые проблемы, новые решения возникали буквально на каждом шагу. Да как оно и могло быть иначе? Ведь все, связанное с полётом в космос человека, делалось в первый раз. В самый первый!..

Споры по различным, казалось бы, совершенно неожиданным поводам рождались без конца. Чуть ли не накануне старта возникла проблема у медиков: когда клеить на космонавта многочисленные датчики, сигналы которых будут служить первоисточниками информации о состоянии его организма перед полётом и в самом полёте? В самом деле, когда? Обклеить его этими датчиками накануне старта — будет хуже спать. Обклеить непосредственно перед стартом — значит, дополнительно продлить и без того немалое время пассивного ожидания. А какова цена предстартового ожидания — в авиации знают хорошо. Да и не в одной только авиации: через несколько лет после описываемых событий я прочитал книжку известного спортивного врача В.А. Геселевича, посвящённую предстартовым состояниям спортсменов, и узнал, что даже в спорте (где цена удачи и неудачи существенно другая, чем в авиации и космосе) эта проблема существует в полной мере.

Спор о датчиках в конце концов решили компромиссно: часть из них наклеили на Гагарина накануне старта, и, несмотря на это, спал он в ночь с одиннадцатого на двенадцатое апреля отменно.

Но это был лишь один из множества возникавших в те дни вопросов, так сказать, сугубо частного характера. Вопросов, решение которых — пусть даже не всегда стопроцентно оптимальное — не могло решающим образом повлиять на успех предстоящего дела.

А такие — решающие! — вопросы тоже существовали. Отмахнуться от них было невозможно… Но столь же невозможно было в то время и сколько-нибудь уверенно ответить на них…

Центральным из вопросов подобного рода был, вне всякого сомнения, вопрос о том, как будет себя чувствовать в космосе человек. Не отразятся ли непривычные факторы космического полёта — та же невесомость, например, — на его работоспособности?

Точно ответить на этот и многие ему подобные вопросы не мог на всем белом свете никто. А отсутствие точных ответов закономерно вызывает поток предположений — осторожных и смелых, правдоподобных и парадоксальных, робких и высказываемых весьма безапелляционно, словом, всяких.

Были среди этого потока предположений и, скажем прямо, устрашающие. Дюссельдорфское издательство «Эгон», например, выпустило работу немецкого учёного Трёбста, в которой высказывалось опасение, что под действием «космического ужаса» (появился, как видите, и такой термин) космонавт утратит способность к разумным действиям, вследствие чего не только не сможет управлять системами корабля, но и причинит самому себе вред, вплоть до «самоуничтожения». Вот так — ни больше ни меньше — самоуничтожения!..

Но, видимо, не так уж ошибался философ древности, утверждавший, что «все уже было». Не знаю, правда, как насчёт «всего», но то, о чем мы сейчас говорим, действительно было — в авиации. В первые годы её развития имевшие хождение взгляды на то, что может и чего не может человек в полёте, тоже не всегда отличались безоблачным оптимизмом.

Один из моих старших коллег, известный лётчик-испытатель С.А. Корзинщиков, рассказал однажды историю о том, как в стародавние времена был изобретён некий авиационно-штурманский прибор, при пользовании которым требовалось производить в полёте какие-то астрономические наблюдения. Насколько я понимаю, это был один из первых вариантов широко распространённого в будущем прибора — авиационного секстанта. Но тогда, чтобы получить компетентную оценку вновь созданного инструмента, решено было запросить мнение специалиста-астронома. Такой специалист — седобородый профессор (Корзинщиков широким жестом показывал, какая длинная была у профессора борода) — был быстро найден, но в ответ на высказанную ему просьбу сказал, что дать оценку прибора затрудняется, ибо никогда в жизни не летал и не представляет себе условий работы человека в полёте.

Устранить этот пробел в биографии учёного мужа было несложно. Его привезли на аэродром, облачили в лётное обмундирование, посадили в открытую наблюдательскую кабину двухместного самолёта, привязали, как положено, ремнями и прокатили, сделав два плавных круга над аэродромом. Вынутый после посадки из кабины, профессор на вопросы о своём самочувствии ответствовал несколько невнятно, а своё представленное назавтра письменное заключение об интересовавшем организаторов этой экспертизы приборе начал словами: «Ужас и смятение, неминуемо овладевающие человеком в состоянии полёта, полностью исключают возможность выполнения каких бы то ни было наблюдений. А потому полагаю…»

Анекдот это или факт? Я думаю, все-таки анекдот. Правда, Корзинщиков клялся, что факт, но делал это с таким преувеличенно честным выражением лица, с каким истинных происшествий не рассказывают. Да и по существу дела: точке зрения этого профессора можно было противопоставить мнение многих других людей, в то время уже успешно летавших и не ощущавших при этом «ужаса и смятения». Так что для подлинного факта тут набирается многовато натяжек.

Но, возвращаясь к профессору Трёбсту и его единомышленникам, нужно заметить, что их мрачные предположения приходилось опровергать, исходя лишь из соображений чисто умозрительных: сослаться на чей-либо опыт было невозможно. Их ещё не существовало на земле, обладателей такого опыта.

Вообще тут — в который уж раз — всплыла старая проблема, сопутствующая разного рода дискуссиям, обсуждениям, научным и техническим спорам. Почему-то в их ходе всякие гипотезы, предположения, опасения могут быть высказаны по принципу: «А вдруг…», «Но ведь не исключено, что…», «А что если…» — опровергать же каждое такое, пусть полностью высосанное из пальца высказывание положено аргументированно, доказательно, с привлечением экспериментальных данных или расчётов… Нет, я не противник интуитивных гипотез, включая самые экстравагантные. Пусть существуют. Но тогда, наверное, имеет не меньшее право на существование и принцип, провозглашённый симпатичной хозяйкой последних страниц журнала «Юность» Галкой Галкиной: «Каков вопрос — таков ответ»…

И тем не менее просто так взять да отмахнуться от высказываний профессора Трёбста в преддверии первого полёта человека в космос было трудно. Очень уж жизненно важен был сам предмет обсуждения. Нужно было эти высказывания продумать и оценить хотя бы умозрительно.

Правда, надо сказать, что среди советских учёных и инженеров — участников создания и пуска «Востока» — подобные крайние точки зрения хождения не имели. Насчёт «самоуничтожения» речь не шла… Но при распределении функций между космонавтом и автоматическими устройствами космического корабля кое-кто из наших исследователей был явно склонен с большим доверием взирать на последние.

В какой-то степени подобные взгляды были объяснимы: на них наталкивала сама история развития ракетной техники, которая, в отличие от техники авиационной, записала в свой актив первые решительные успехи благодаря созданию полностью автоматических, беспилотных летательных аппаратов.

И подобно тому как на борт самолёта автоматические устройства стали приходить лишь на определённом этапе развития авиационной техники, так и сейчас — на определённом этапе развития техники космической — предстоял приход человека на борт заатмосферного летательного аппарата. Самолетчики, привыкшие к ручному управлению, поглядывали на первые автопилоты не без некоторого недоверия. Ракетчики примерно с такой же опаской взирали даже на те, в общем, скромные возможности, которыми располагал космонавт для воздействия на ход полёта космического корабля «Восток».