Во тьме окаянной - Строганов Михаил - Страница 6

Иоанн подошел к Офоньке и схватил за волосы, заглядывая в помутневшие глаза:

– Слушаю тебя, раб неверный. Открой перед лицом нашим мерзость своего сердца и блуда души не скрывай… Ибо уже ликуют о твоей пропащей душе сонмы бесовские и славят твою погибель во аде!

Очнувшись на мгновение и догадавшись, что перед ним сам царь, Офонька завопил что было мочи:

– Брешут, собаки! Измена! Кругом измена, государь, не верь никому…

Холоп вновь потерял сознание и сник телом.

– Теперь ты сказывай! – Иоанн посмотрел на Малюту, и в царском лице опричник увидел возрастающее сомнение.

– Строгановы людей лихих на двор призывают. Оружие заготавливают впрок. Никак отложиться задумали…

– Что за люди?

– Разбойники да тати. Среди них и Карий, что убийствам у персов учился, турок резал, да с казаками на Волге разбойничал…

– Так почему же он купцами прежде меня нанят? – Иоанн с размаха ударил посохом Малюту. – Строгановыми интересуешься, все мошну набить не можешь?

Иоанн неистово бил Малюту, затем, отбросив посох, вцепился пальцами в волосы:

– Я бояр страхом смертным монахами делаю, а вот Аника сам пошел. По страху Божьему, а не государеву, ибо более моего гнева боится Господа. Оттого и я их не трону. – Царь оттолкнул Скуратова и устало пошел к выходу. – Пока не трону…

Возле самых дверей обернулся и поманил Малюту к себе:

– Холопа сего выходи… да наставь уму-разуму по уставу кромешному… Пригодится-то холоп…

Глава 4

Орел-городок

– Войдем в Орел-городок, или как его по-пермяцки, Кергедан, то ей-ей, тотчас же загуляю! – запальчиво божился казак, покряхтывая под навьюченной ношей. – Сначала пропьюсь до последнего медяка, после всех девок перещупаю!

– У Григория Аникиевича порядки построже московских, – усмехнулся Савва. – Станешь охальничать да озорничать, быстро в порубе окажешься, цепным псом выть станешь.

– Пустое. – Василько махнул рукой. – Коли пришли званы, так и уйдем не драны. С такой грамотой, как у нашего атамана, никто обидеть не посмеет. Чую, вволю потешится душа казацкая!

Черномыс с надеждой посмотрел на Карего:

– Если что случится, ты ведь не выдашь, атаман?

– Гуляй, Василько. – Данила хлопнул его по плечу. – Только смотри, местные солевары так отделать могут, что и цепи строгановские милы будут.

Вдалеке показались срубные крепостные стены с двумя восьмигранными башнями у ворот.

– Ай да Орел-городок! – Казак заломил набекрень шапку. – Стоит без году неделя, а стены потверже Сольвычегодских! Нет, посмотрите, обламы-то какие! Сунься к такой стене, так из тебя в подошвенном бое решето сделают!

– Ты никак и сам городки брал? – усмехнулся Карий. – Говоришь так, словно пули на своей шкуре прочувствовал.

– Татарские да турецкие! Бывало, и русские… – рассмеялся казак. – Всяко случалось… Да кто из нас без греха?

– Вот Савва безгрешен. Истинно агнец среди волчищ.

– Да бес его знает: не то монах, не то ведун… – Казак выпучил глаза. – Прижился за пазухой у Строгановых, а то по доносу давно бы на кол посадили.

Василько посмотрел на Савву и потянулся за самопалом.

– Не балуй, дурень! По-хорошему пищаль-то оставь!

– На кой леший ты мне сдался, – чертыхнулся Василько. – Гляди, над нами полдороги ворон кружит. Вишь, что-то у него поблескивает. Никак, шельма, кольцо увел!

Казак сплюнул на удачу, прищурился и выстрелил. Птица, перекрутившись в воздухе, замертво рухнула вниз.

– Попал! Ей-богу, попал! Сшиб паршивца влет! Айда за добычей! – Казак со всех ног бросился к своей добыче.

Он вернулся к саням и бросил мертвого ворона на снег. Ниже крыльев, между шеей и животом, среди черных перьев поблескивал медный православный крест…

– Братцы, что за бесовщина творится на белом свете?

– Черное волхование… язычники или двоедушники раскрещиваются. Знать, к скорому приходу хозяина готовятся… – Савва перекрестился и поднял птицу. – Вот тебе и честной Орел-городок…

– Прибудем, покажем Григорию Аникиевичу, – ответил Карий. – Савва, подбери ворона. Пусть Строганов своими глазами увидит…

По прибытии в Кергедан Данилу и его спутников заперли в съезжей избе, а представленную грамоту за подписью Аники отобрали.

– В печенках сидит милость строгановская! – Казак с размаху ударил кулаком в дверь. – Пришли в зенит, да под засовом до сумерек!

– Ты хотел, чтобы, как добра молодца, накормили, напоили да в бане выпарили? – усмехнулся Савва. – Поди знал, что не к теще ехал.

– Хоть бы харч какой дали. Со служилыми по-людски поступать надобно.

– Значит, рожей не вышел, чтобы тебя Строгановы не знамо про что подчевать стали…

Казак насупился и попер на Снегова с кулаками:

– Эй, что тут несут чернобокие кожа да кости?

– Что рожей не вышел, – ответил спокойно Савва, глядя в глаза наседающего казака.

– Ах ты, собака поповская! Не вышел, говоришь?! Да сейчас самого об пол побрею! Станешь лицом, как курица яйцом!

– Угомонись… – Данила повел бровью. – Расшумелись, как жуки майские в коробке…

Дверь скрипнула, и, кряхтя с мороза, в караулку ввалился строгановский приказчик. Не снимая шапки и не перекрестясь на образа, презрительно осмотрел прибывших:

– Карий кто? Собирайся, Григорий Аникиевич ждет.

– А мы что же?

Казак пошел вслед за Данилой, но приказчик властно остановил его, ткнув плетью в грудь:

– Раз не велят кликать, значит рожей не вышли!

– Сколь томить можно? – не унимал возмущения казак, уже не замечая в словах оскорбления. – Еды хотя бы пришли, а то ноги протягивать впору!

– Коли тут житья нет, так жди перевода на тот свет, – пробурчал приказчик, с грохотом затворяя за собой тяжелую дверь.

Придя на строгановский двор, приказчик провел Карего к погребу:

– Григорий Аникеич припасы проверяет, там обо всем и поговорите. Недосуг ему запросто тебя видеть…

В просторном, обшитом дубом подклете Григорий деловито осматривал каждый сосуд, принюхивался, не появился ли у рассола дурной запах, приподнимал дощечки, с удовольствием пробуя хрустящие огурчики на вкус. Завидев Карего, усмехнулся:

– Аминь, да не ходи один… К батюшке татем пробрался, чего же ко мне один да под охраной пришел? Или удаль по дороге выветрилась?

– Не один, да и не с пустыми руками… Знатный гостинец принес…

Данила вскинул руки, между пальцами блеснули два узких лезвия-жала, от которых не может защитить ни стальная кольчуга, ни пластинчатый доспех.

– Как же так! Я велел обыскать и отнять все оружие… – Григорий удивленно посмотрел на ножи. – Прикажу стервецов на хлеб посадить, коли службу нести не умеют!

Карий усмехнулся:

– Разве это оружие? Так, ногти в дороге отросли…

– Хорошему вору все впору… – криво усмехнулся Строганов. – Сдается мне, ежели бы взбрело на ум этими ногтями пощекотать, то я бы теперь до смерти посмеялся…

Немного помолчав, Григорий сказал уже серьезнее:

– Ты, Данила, на меня не серчай. Теперь и сам вижу – человек ты серьезный, да и дело свое знаешь споро.

– Слова отцовского тебе не хватило? – удивился Карий. – Или что иное тайно обо мне отписал?

Григорий испытующе посмотрел Даниле в глаза:

– Батюшка немощен стал, склонен в котенке рысь видеть. Куды ему пройдох различать! Семенка слаб, отцу в рот смотрит, да без благословения не то что судить о людях, вздохнуть не смеет…

– Кабы чаяния твоего не оправдал, тогда что?

Строганов ухмыльнулся и, ничтоже сумняшеся, изложил план своих действий:

– Вначале ребятушки поучили уму-разуму… Опосля видно бы стало, работы у нас хоть отбавляй. Сам понимаешь, сюда не только с Руси, со всей Европы люди прибиваются. Даже собственный молотильщик бесов есть! Из доминиканских монахов, Бенедиктом зовут. Он у меня ведьм вынюхивает.

– Что же со мной тогда послал доморощенного знахаря?