Червь 3 (СИ) - Лагутин Антон - Страница 6

— Ты — подлец! — кричит она мне в спину.

Прётся за мной, и с каждым шагом призывает меня к совести. Нет, дорогуша, со мной это не прокатит. Я покину квартиру, хлопну дверь и поминай как звали. Так что, успокойся.

Какой же длинный коридор. Бесконечный. Бетонные стены, поклеенные красными обоями, отражают женский голос, словно я спустился в глубокую пещеру и ору во всё горло, призывая высшие силы спасти меня. Пожалуйста! Заткнись! Это невыносимо…

Я уже вижу свои кроссовки — они под огромным овальным зеркалом. Я приближаюсь, делаю шаг и вижу своё отражение. Вижу себя. Напуганным, растерянным… каким-то потерянным. Что она со мной сделал? Прошло минут пять от силы, а видок у меня хуже утреннего говна. Что с нами делают бабы…

Еще шаг и я вижу позади себя ЭТО животное. Намокшие глаза расстреливают мою спину и затылок, а губы непрерывно дёргаются, раскидывая гадости и угрозы во все стороны. Она вскидывает руку. Оттопыривает указательный палец. И тычет им в меня.

Это грязное животное во власти своего инстинкта только и может думать о продление своего рода. Только и может думать, как унизить самца, не сумевшего выполнить свой долг. Ничтожество!

Она дёргает рукой, то разгибая то сжимая локоть, а её палец пронзает воздух словно нож. И тут я слышу:

— Ты — мерзавец! Ты — паразит! Нет, ты хуже паразита! Слышишь меня?

Когда я заталкиваю её обрюзгшее тело обратно в комнату, мои кроссовки уже на мне. Под одобряющие взгляды моих кумиров, я толкаю её на кровать, но она соскакивает с края матраса и валится на пол. Падает туда, где валяется упаковка от презерватива, валится туда, где валяется презерватив, который мог всё это предотвратить, но мы выбрали удовольствие! И чем мы не животные? Она встаёт на четвереньки. Смотрит в пол и вся содрогается. Но я уже ничего не слышу. Может уже и музыка давно не играет, а может и он уже не рыдает? Я не слышу. Слышу лишь нудное шипение, как будто радиоприёмник упорно не хочет ловить нужную мне волну.

Это животное нужно усыпить…

Она обманула меня…

Ни кто…

Ни кто не смеет тыкать в меня пальцем! Я хватаю край наволочки и со всей силой дёргаю его на себя. Подушки и одеяло падают на стоящее у моих ног животное. Бешенное животное. Его необходимо срочно усыпить!

Хлопковая наволочка туго стягивает её шею. Вены на моих руках быстро набухают. Скрипят зубы. Я начинаю душить её с такой силой, что моё тело содрогается.

Ну вот зачем? Зачем ты начинаешь сопротивляться? Успокойся! Дура, оттолкнулась руками от пола и врезалась спиной прямо мне в пах. Схватилась руками за наволочку и громко кряхтит. Наверное, воздуха не хватает. Сейчас я тебя слегка приземлю. Упираюсь коленом ей в спину и давлю.

Давлю и давлю.

Давлю и валю её на пол, продолжая стягивать наволочку на её шее.

Если бы мои кумиры были живы, что бы они сказали? А? Молчите? Нет, так не пойдёт!

Эми, подруга, послушай, я всё понимаю, но не надо смотреть на меня таким осуждающим взглядом! Больного зверя нельзя оставлять в живых. Он испортит природу, погубит лес.

Моя лисичка громко кряхтит. Из её рта, как из пасти бешенной собаки хлещет слюна. Намотав края простынки на кулаки, я тяну их на себя. Тяну со всей силой, отрывая женское тело от пола. Её локти содраны в кровь. И колени тоже, елозит ими по линолеуму, как корова по льду.

Егор, скажи мне, всё идёт по плану? Да! Спасибо!

Больше никаких имен!

Больше никаких детей!

Нахуй любовь!

— Плевал я на твои чувства!

Да, Джон? Ты же меня понимаешь? Ты же никогда не любил Йока Ому?

Слышу шипение. Знакомый голос в голове. Мне кажется?

Плакат Джона Ленона тихо шуршал, обдуваемый тонкой струйкой ветерка, сквозивший в комнату сквозь щель в окне. Плакат молчал. Мои кумиры смотрели на меня молча. Но я же точно что-то слышал! Мне не послышалось! Нет, этого не может быть! Если я слышу голос — значит, я слышу его, и ни как иначе!

— Эй, мужик! — голос раздался откуда-то сбоку, скорее всего, сорвался с какого-то плаката. — Ты какого хуя там устроил?

Я испугался. Оглянулся. Озираясь на плакаты, я готов был увидеть шевелящиеся губы, но вместо этого снова услышал голос. До боли знакомый голос:

— Мужик, ты переигрываешь! Это была шутка! Слышишь! Я обещал тебе новые эмоции, ты их получил! Успокойся! Деваха не подписывалась на такое дерьмо!

Голос прятался где-то на столе. Пошипит на меня и сразу прячется. Я пригляделся. Вот оно! Два динамика, стоявшие по обе стороны монитора. Только сейчас я заметил маленькую коробочку с линзой, спрятанную между клавиатурой и монитором.

Я выпускаю наволочку. Пока лисичка падает на пол, я подбегаю к столу и судорожно дёргаю мышку. Экран монитора медленно оживает. На рабочем столе, усыпанным множеством ярлыков, я замечаю свёрнутую программу с ярлыком в виде объектива камеры. Навожу курсор. Кликаю.

Лисичка так громко кряхтит, что я толком не могу разобрать свои мысли. Я пытаюсь понять, что здесь блядь происходит, но она так громко кашляет, что я и слова не понимаю из того, что пытается сказать мне Дрюня.

В развернувшемся окне программы — лицо моего друга. Весь вспотевший сидит на стуле в своей комнате и смотрит мне в глаза через экран монитора. Взлети. Пролети через весь город, и вот ты уже здесь, в этой комнате глазеешь на меня, в то время как я пытаюсь усмирить взбесившееся животное! Кстати, Дрюнина лисичка сидит у него между ног. Голова с двумя рыжими ушками мирно ходит вверх-вниз, вылизывая Дрюнин дрын.

— Мужик, — говорит Дрюня, положа ладонь на голову своей подруги, — какого хуя ты там устроил?

Его лицо перекошено от страха и удовольствия, непрерывно перемешивающихся в блендере рабочих будней. На его лице — безумие экстаза. И вот именно это безумие экстаза я вижу сейчас. Сейчас, сидя в штаб квартире «Кожагонов», держа в руках высушенную голову командира «Труперсов» я чётко вижу черты лица моего корефана. Это была голова Дрюни. Его лицо, его оскал. Его нос. Перекошенные губы, оплывшие щёки, острый подбородок, ставший подставкой, когда я ставлю голову на барную стойку.

Кудрявый, он же Борис, складывает руки на груди и начинает пялиться на меня с неприкрытым подозрением. Его кривое лицо кричит недоумением. Он выпускает порцию густого дыма через ноздри и спрашивает:

— Что с тобой? Ты как будто увидела призрака.

— Так и есть.

— Как тебя понимать?

— Ни как. Я сама ничего не понимаю.

Здесь, на этой базе «Кожагонов», среди уставших мужчин и женщин, облаченных в кожаные доспехи, в свете сотни свечей я сидел на деревянном стуле и ничего не понимал. Кудрявый продолжает на меня смотреть. Сверлит взглядом, выпытывая ответы.

— Наверно, — говорю я, — мне показалось.

Моё лицо с трудом оттеняет неуверенность, но если Кудрявый надавит, я могу и сплоховать. Он делает вид, что ничего не замечает. Показалось так показалось.

Затушив сигарету, он берёт голову Дрюни и убирает обратно в деревянный ящик. Зачем вообще её хранить? Для чего она ему? Трофей? Средство запугивания детишек? Кудрявый читает моё лицо как раскрытую книгу на любимой странице. И снова перечитав её, он спрашивает:

— Хочешь узнать, для чего я её храню?

— Нет…

— Ты можешь обмануть здесь любого, даже можешь попробовать обмануть себя, но обмануть меня у тебя не получиться.

Он громко хлопает ладонью по крышке коробки. Хлопок услышали все. И все тут же обернулись, кинув на кудрявого пристальные взгляды. Публика в ожидании.

Окинув всех взглядом, кудрявый говорит:

— Я сделаю себе шлем.

— Шлем?

— Да, шлем. Я вычешу всё дерьмо из этой башки и сделаю себе шлем.

Он говорит:

— Мне не нравиться его лицо, страшное, а вот твоя маска подойдёт сюда идеально.

Я ничего не понимаю. Какой-то день абсурда! Все, что ли, прикалываются?

Здесь, в прокуренном до самого потолка помещении, где всё пропахло скисшим пивом и пахнет густым потом, нет ни одного плаката моего кумира. Здесь нет никого, кто смог бы объяснить мне, какого хуя тут происходит и что мне со всем этим делать!