Опричник (СИ) - Борчанинов Геннадий - Страница 21

К середине поста выбрались к имению Злобиных. Фёдор расцветал прямо на глазах по мере приближения к дому. Всё-таки он это всё однажды унаследует.

— Поедешь со мной в Москву? Царю служить, — предложил я ему, когда мы подъехали к окраине поместья.

Тут, в отличие от моей глухомани, имелись и деревни, и распаханные поля, и пастбища. Отец считался весьма зажиточным помещиком.

— Заманчиво, конечно, — признался Фёдор. — Так ведь и службу порубежную кому-то служить надо. На войну ходить… А твоя служба, хоть и царю, чести-то в ней немного.

Было бы странно ожидать другого.

— Порубежников да помещиков пруд пруди, — хмыкнул дядька. — Не оскудеют без тебя.

— Может и не оскудеют, — пожал плечами брат. — Да только не по душе мне служба такая, Никитка, ты уж меня прости.

— Пустое, — отмахнулся я, хотя всё равно чувствовал некоторое сожаление.

Верный человек мне бы пригодился, а Фёдор успел уже на деле доказать свою верность. Но он был в своём праве, неволить его я не мог.

В поместье нас вновь встретили как дорогих гостей, но в этот раз пьянку не устраивали, блюли пост. Он, однако, не помешал отцу и матери устроить настоящий пир, и я даже не подозревал, что вообще существует столько постных блюд, и не просто постных, а ещё и удивительно вкусных. Рыба во всём её многообразии, овощи, грибы, мёд, орехи, пироги и так далее.

Расспросами нас особо не мучили, Фёдор вываливал всё сам, и я даже тайком порадовался, что он отказался от моего предложения. Рассказывал он о нашем путешествии с такими подробностями, какие я бы предпочёл вообще никому не рассказывать. Даже родным. Без утайки, и про муллу, и про казанцев, и про моё поместье, обо всём.

Я же, наоборот, сидел и помалкивал, делая вид, что увлечён запечённой щукой. Отца я даже спрашивать не стал об опричной службе, понимая заранее, что тот тоже откажется. Вот и выходило, что при том карт-бланше на набор новых людей, я не сумел найти ни одного достойного кандидата, и мы с Леонтием вновь останемся вдвоём. Не считая, конечно, ярыги, что приглядывает за слободой.

— Опять в Москву отправишься, Никита? — спросил отец, Степан Лукич.

— К Пасхе надобно вернуться, — сказал я. — Обещал.

Времени ещё хватало, но торопиться в Москву я не хотел. Вновь окунаться в придворные интриги, не имея за собой реальной силы… Уж лучше подождать немного и приехать в столицу вместе с царём. Тот наверняка уехал в турне по монастырям, подальше от городской суеты.

А стоит мне показаться в Москве, как я тут же окажусь под прицелом Старицких, Шуйских и прочих княжеских родов, под прицелом Боярской Думы и всех остальных. Тех, кто не желал усиления царя, а хотел, наоборот, раздёргать страну на удельные вотчины, чтобы править там по своему разумению, а не по единым законам.

И чтобы не стать жертвой их интриг, мне нужны были свои люди, на кого я мог положиться. Пусть худородные, пусть даже вчерашние горшечники и лавочники, но свои. Среди дворян такие найдутся едва ли. Неплохо было бы вернуть мне мою сотню стрельцов или набрать новую из городских сотен.

— Погостишь, значит, пока? — спросил отец.

— Погощу, — кивнул я. — Недолго. Служба.

— Возмужал… — пробормотал отец.

— Пришлось, — сказал я.

Зимой, да во время поста, время в поместье тянулось удивительно долго. На охоту и прочие развлечения не ездили, в гости к соседям не выбирались. Только и оставалось, что тренироваться с оружием и без него, да отдыхать от трудов праведных.

Спустя неделю мы с Леонтием, который тоже отдохнул и отъелся на домашних харчах, выехали в сторону Москвы. И, несмотря на то, что зиму вроде как уже проводили, теплом погода не баловала, наоборот, постоянно дул ледяной ветер и трещали морозы, сравнимые с крещенскими.

Но к празднику светлой Пасхи, аккурат перед ней, всё как по волшебству наладилось, и к окраинам Москвы мы выехали уже под пение птиц и звонкую капель. Там, на окраине, остановились на отдых, а уже на следующее утро въехали в столицу под радостные колокольные переливы, возвещающие о том, что Христос воскрес.

Люди тянулись к церквям на празднование, ну а я ехал к Кремлю, как и обещал Иоанну. Вряд ли я его сегодня увижу, скорее всего, царь весь день проведёт в храме, но попытаться стоило.

Возле Успенского собора снова обреталась целая толпа нищих и убогих, просящих милостыню Христа ради. Бросил нескольким по монетке, пропуская мимо ушей поздравления, благодарности и обещания век за меня молиться.

— Государь в Москве? — спросил я у них.

Если кто владеет всеми городскими сплетнями, то только нищие. Практически готовая разведывательная структура. Все они приторговывали информацией, порой разнюхивая такие подробности, что ни одна ищейка не нашла бы.

— Как же, боярин! В Москве заступник наш батюшка-государь! Два дня тому возвернулся! — наперебой заголосили нищие.

Эта информация к разряду секретной не относилась и почти ничего не стоила, так что её выкладывали мне почти бесплатно. Но без подробностей, само собой. За подробности придётся заплатить. Хотя мне оказалось достаточно и этого.

Я скинул шапку, перекрестился перед входом в собор. Внутри оказалось народа столько, что мне чуть не стало дурно от такого количества людей. Царя среди них не оказалось, так что я просто отстоял службу возле дверей, где воздух был посвежее, положив здоровенный болт на местничество и то, что мне полагалось стоять гораздо ближе к алтарю.

Моя репутация и так уже довольно далека от эталона храброго поместного воина и служилого человека. Как же, огненным боем воюю, с худородными знаюсь, с мастеровыми, с торгашами. Никто, правда, не осмеливался высказать мне в лицо своё недовольство, но я достоверно знал, что шепотки за спиной ходили. Для всех я был странным и непонятным человеком, а к таким сперва долго приглядываются, прежде чем составить окончательное мнение.

Из храма я отправился к царскому двору, на входе в который службу нёс смутно знакомый рында с рогатиной в руках.

— Христос воскрес, — сказал я.

— Воистину воскрес, — улыбнулся он, узнав меня.

— К государю бы мне попасть, — сказал я.

Рында усмехнулся. Таких просителей он повидал уже не один десяток, но я в числе простых смертных уже не значился. Меня велено было впускать если не без доклада, то как минимум в обход стандартных путей и процедур.

— Не вернулся ещё государь, — сказал рында.

— А мне сказали, в Москве, — нахмурился я.

— С молебна не вернулся ещё, — пояснил рында.

— А где он? — спросил я.

— А мне что ли докладывают? — фыркнул он. — Кабы знал, так сказал бы.

— Понял, и на том спасибо тебе, — кивнул я.

Я хоть и служил лично государю, проблемы с доступом так и остались. С другой стороны, я вообще только что вернулся из поездки.

Светлица, которую пожаловал мне царь, всё ещё числилась за мной, так что я пошёл к ней, по пути здороваясь со знакомыми и незнакомыми обитателями Кремля. Ощущение было такое, будто я и не уезжал вовсе. Всё те же люди, всё те же лица, те же коридоры и залы.

Вся ближняя свита царя, однако, ещё не вернулась, сопровождая его на пасхальной службе, и я мог только надеяться, что Иоанн вернётся в свои палаты, а не отправится куда-то ещё. Я подготовил доклад по казанскому делу и с нетерпением ждал, когда смогу его представить.

С другой стороны, сегодня наверняка будет пасхальный пир, праздник, всё-таки. И не просто праздник, а первый по значимости во всём году, даже главнее Рождества. Так что государю сегодня точно не до меня. Можно, конечно, заявиться на пир без приглашения, как я уже делал, незваным гостем, но царь точно не обрадуется моему появлению.

Я теперь служил для него живым напоминанием о совершённом грехе, как бы я ни старался убедить его в необходимости жёстких мер.

Так что я этот самый пир решил пропустить, и вместо Грановитой палаты пошёл на знакомую уже кухню, где и разговелся куличом и парой яиц. Кулич, что удивительно, вовсе не походил на знакомые мне высокие сдобы с белой глазурью, а больше напоминал каравай. Сладкий, пышный, из пшеничной муки, обычный белый хлеб, какой спустя пять веков можно будет в любое время найти в любой булочной.