Девятнадцать лет спустя... (ЛП) - "Knitchick" - Страница 25

Гермиона была поражена ядом в голосе Нарциссы, когда та заговорила о связи Драко с Волдемортом. Очевидно, сама она не была упертым Пожирателем Смерти, оставаясь просто холодной, надменной чистокровной фанатичкой.

— Драко хотел стать таким же, как ты, о… как же он боготворил тебя, Люциус, а ты затащил нашего мальчика в клуб этих монстров и предложил его в качестве свежего мяса тому садисту-ублюдку, которого боготворил, — она махнула рукой, когда Люциус попытался прервать ее, опередив его.

— Я знаю, что ближе к концу ты, наконец, увидел его таким, каким он и был, но к тому времени Драко влип уже слишком глубоко, — печально вздохнула она, и в глазах появилась смесь боли и обиды. — Черт побери, Люциус, мы чуть не потеряли нашего сына.

Гермиона наблюдала, как Люциус борется со своим самообладанием, когда слова Нарциссы больно ударили его, и могла сказать, что они глубоко ранили его, он закрыл глаза и вздрогнул. Она чуть подвинулась вперед и незаметно положила руку ему на поясницу. Гермиона знала, что никто не видит ее, она просто хотела, чтобы Люциус знал, что он не одинок в своей боли.

Также она знала, что Люциус понял ее молчаливое послание, потому что прислонился к ее руке, заставляя тепло разлиться по телу Гермионы. Ей хотелось обнять его, но она понимала, что в данных обстоятельствах это будет несколько неуместно. Их положение и так было достаточно запутанным, чтобы не устраивать сцены у постели больной жены.

Нарцисса взяла себя в руки и, сделав еще один глоток чая, продолжила говорить.

— Я никогда не хотела причинить тебе боль, Люциус, но Теодор… Нотт начал помогать мне в каких-то маленьких делах, а потом и в больших, и вскоре я обнаружила, что все чаще и чаще обращаюсь к нему за поддержкой, — она вздохнула, и глаза ее молили о понимании, если не о прощении.

— Однажды ночью, после особенно мучительного… урока… Темного Лорда, Теодор вылечил меня и пробыл со мной всю ночь. После этого мы как-то естественно стали любовниками, и, честно говоря, это было единственным, что помогало мне оставаться в здравом уме, — она сердито посмотрела на Люциуса. — Так что не смей осуждать меня, я делала то, что должна была сделать, чтобы пережить каждый день, пока не потеряю себя ночью в забытьи.

Она вздрогнула и сделала еще один глоток согревающего чая, прежде чем снова упасть на подушки. Для Гермионы было очевидно, что это признание истощает Нарциссу как физически, так и эмоционально.

Она бесстрастно наблюдала за Нарциссой, не испытывая ни угрызений совести, ни желания утешить ее, как изначально это было с Люциусом. На самом деле Гермиона боролась с совершенно иррациональным чувством гнева по отношению к Нарциссе и ненавидела себя за это. Как она могла простить Люциуса за те зверства, которые он совершил, но не могла простить его жену за то, что та причинила ему боль? Мысленно Гермиона встряхнулась, а Нарцисса продолжила говорить.

— Как тебе известно… — Нарцисса обвиняюще посмотрела на Люциуса, прекрасно понимая его роль в поимке ее любовника, — …Теодор был одним из первых Пожирателей, заключенных в Азкабан, так что какое-то время я совсем не могла его видеть, — печаль в ее голосе снова пробилась сквозь гнев, и она смиренно вздохнула.

— Я пыталась, Люциус, поначалу я действительно пыталась наладить отношения между нами, отыскать хоть какое-то подобие той любви, которую я когда-то испытывала к тебе… но она окончательно исчезла. Мое сердце жаждало другого, и я никогда не думала, что увижу его вновь.

При этих словах Люциус выпрямился, и Гермиона поняла, чего ему стоило сохранять спокойствие.

— Наконец, через год после того, как он попал в Азкабан, я получила записку, тайком доставленную одним из охранников, в которой он писал, как сильно любит и скучает по мне. Мы начали переписываться, и я подкупила того охранника, чтобы он раз в неделю перевозил наши письма в безопасное место и обратно. Мы общались таким образом более шестнадцати лет, пока тот охранник не ушел в отставку. К счастью, он договорился, чтобы его племянник начал работать в зоне повышенной безопасности Азкабана, и дал мне знать, что тот может согласиться… на последующие взятки. Я подошла к нему, сделала предложение, которое он с благодарностью принял, и мы договорились о моих приватных визитах.

Нарцисса впервые посмотрела на Гарри и Лару, и Гермиона заподозрила, что она подслушала их разговор о роли Лары в этом фиаско.

— В течение последнего года я навещала его еженедельно и все больше и больше отчаивалась разделить с ним жизнь. Только когда я поняла, что беременна, и узнала, что он хочет ребенка и жить со мной, мы начали планировать его побег.

Она с вызовом посмотрела на Гарри, словно ожидая его осуждения, но, не дождавшись ответа, продолжила:

— На самом деле это было легко. Я приобрела незарегистрированную палочку в Лютном переулке и в ночь моего последнего визита наложила на стражника безмолвное заклинание Конфундус, так что он забыл восстановить защиту после моего ухода. После этого все стало просто. Тед заколдовался и направился к черному ходу, где я встретила его с незарегистрированным порт-ключом. Только позже я поняла, что с ним все это время находился и этот свинья Эйвери, потому что он тоже был заколдован.

Было очевидно, что Нарцисса терпеть не может Эйвери, поскольку она практически выплюнула его имя.

— Я отвезла Теодора в наш дом в Уэльсе и вернулась в поместье. И только когда они напали на нас там, я поняла, что произошло. Когда я позже столкнулась с ним, Теодор объяснил мне, что он просто хотел убрать с дороги тебя, чтобы мы могли пожениться, и что он понятия не имеет, как выбрался Эйвери.

Нарцисса улыбнулась собственному умоляющему голосу, свидетельствующему о собственной глупости. И Гермиона не могла винить ее за это, было очевидно, что все произошло так быстро, что у нее, вероятно, даже не было времени собрать все воедино.

"Любовь ослепляет нас до того, что мы ничего не хотим видеть, пока не станет слишком поздно", — с горечью подумала она, вспоминая о собственном браке. Нарцисса снова посмотрела на Люциуса, и Гермиона сосредоточилась на ней.

— Я сказала Теодору, чтобы он позволил мне все уладить, потому что не хочу, чтобы ты пострадал. Поэтому я пришла сюда, чтобы сказать, что покидаю тебя, — тихо добавила она. — После того как мы с тобой поссорились, я вернулась в Уэльс, и мы начали строить планы, как покинуть страну. Шли дни, и он стал вести себя по-другому, стал холоднее и все чаще огрызался на меня.

Она закрыла глаза, казалось, ее пронзает самая настоящая боль от этого предательства.

— Сначала я подумала, что он просто нервничает из-за того, что его могут поймать, но однажды ночью, когда не могла заснуть, я заметила, что его нет в постели, и пошла искать его. Я нашла его на кухне с Эйвери и спряталась в тень, когда услышала свое имя. Они строили планы… другие, не те, что обсуждали мы с Теодором, и чем дольше я слушала, тем больше злилась, — она начала заметно дрожать, и Лара мягко положила руку ей на плечо, чтобы успокоить.

— Они собирались заставить меня опустошить наше хранилище в Гринготтсе, а потом… убить тебя… и меня тоже… так чтобы все выглядело так, будто мы разругались и поубивали друг друга. Я была так зла, что ворвалась на кухню, даже не подумав, чем мне грозит разоблачение. Правда вышла наружу, и они… заставили меня… — ее последние слова прозвучали почти шепотом, и Гермиона внезапно почувствовала жалость к тому бардаку, что неосознанно навлекла на себя Нарцисса. В конце концов, она оказалась далеко не первой женщиной, сглупившей из-за совершенно недостойного мужчины.

Люциус, должно быть, тоже почувствовал напряжение, потому что его руки были сжаты в кулаки, и Гермиона подавила непреодолимое желание схватить один из них.

— Когда я отказалась дать им денег, они стали хамить мне, особенно Эйвери, который всегда завидовал нашему богатству и положению в обществе. Когда я по-прежнему продолжала отказываться, Теодор дал мне медленно действующий яд и сказал, что я получу противоядие, как только вернусь с деньгами, — Нарцисса, казалось, поникла, и Гермиона не была уверена, воображение ее мучит или нет, но лицо Нарциссы начало приобретать синеватый оттенок. Теперь она говорила гораздо тише. — Мне вдруг стало все равно, жить мне или умереть… лишь бы жил Драко.