Благодать - Линч Пол - Страница 53

Она чувствует шип под кожей, но достать не может. Отыскивает Барта одного в лачуге и протягивает ему руку. Он держит ее на весу и прищуривается, укладывает к себе на колени, словно шорник.

Говорит, обойтись с этим можно одним из трех способов. Могу сделать припарку, чтоб его вытащить, но на то надо день или два. Будь у нас пустая бутылка, можно было б накидать в нее спичек и так вытянуть занозу. А вот так точно быстрей всего.

При виде его ножа плечо у нее дергается. Локоть елозит.

Барт говорит, а ну сиди смирно. Если это терновый шип, тебе б побыстрей от него избавиться.

Глаза у него сощуриваются, он вскидывает нож, она выдергивает руку, стоит только лезвию коснуться ее кожи.

Ай! вскрикивает она. Ты мне руку оттяпать собрался.

Не дергайся, а.

Она закусывает губу, смотрит, как он царапает плоть, пока не показывается кончик шипа. Ей нравится, как нежен он с ножом. Затем он подносит ладонь ее ко рту и целует ее – нет, присасывается к мякоти, чтоб высосать шип, но лицо у нее все равно пунцовеет.

Колли говорит, надеюсь, он не рассчитывает, что ты пососешь ему в ответ.

Барт сплевывает занозу на землю и все еще держит ее за руку, оба вскидываются и видят, что за ними с порога наблюдает Макнатт. Сплевывает наземь себе между стоп. Говорит, сказал бы сразу, мудень.

Она отдергивает руку, говорит, я занозу в терновнике поймала. Смотри.

Эк Макнатт глядит на Барта, но не глядит на нее. Дергает за те струны, что рождают у него на устах улыбку. Ты, стало быть, на сучок присела, а?

Он на шаг отступил за дверь, и она не видит его глаз. А затем он орет, Есусе-нахер, и ей видно настоящую тьму его рта. Он топочет прочь из лачуги, испускает рев вниз по склону. Они смотрят, как он хватает камень и швыряет его в валун. Не Макнатт он сейчас, а кто-то другой, великий сокрушитель камней, сердитый бог, руки его устремляются, словно вилы, во все стороны буйства. Христе, говорит Колли, да у него черепушку прорвет. Но вот уж он запыхался, перестает, не смотрит на них. Отвертывается и уходит вниз с горы.

Барт открывает рот, чтобы крикнуть, но никаких слов не возникает.

Наконец она говорит, что это на него нашло?

Наблюдает она, как из деревьев и валунов созваны сумерками усопшие души. Выпростанная из утесника душа очерчена как окрик. Или грива какой-то буйной женщины, говорит Колли, волосы той твоей мертвой – хе! – в точности ее видок, уж точно. К плечу ее притрагивается рука, и это не Мэри Брешер, а Барт протягивает ей трубку с тем, что в ней осталось. Она шлет в низину круглый фортик дыма. Думает, до чего славная тишь без Макнатта. Пусть его не возвращается, подумаешь.

Хотела б она сказать Барту, что ее преследует призрак, но как такое объяснишь? Он не поверит ни слову. Скажет, покажи мне того призрака, о котором толкуешь.

Она говорит, ты в призраков веришь?

Он говорит, думаю, некоторые видят призраков, потому что им надо, чтобы призраки существовали. Нам не нравится верить в то, что всему непременно приходит конец. Ну или я так думаю, во всяком случае.

Колли говорит, да нахер, этот призрак людей преследует – хе! – когда я умру, хочу, чтоб душа моя стала куском от машины, здоровенной шестеренкой или заклепкой.

Воздух влажнеет, дерет кожу, липнет ко сну. Барт отыскивается снаружи, он наблюдает рассвет с тем же нахмуренным вниманием, с каким читает газету. Говорит, донимает она, духота эта. Она думает, может, Макнатт вернется, а может, и нет, кому до него дело-то.

Еще один душный день, сырая ночь, и в первом свете дня она просыпается и видит Макнатта, он стоит над ними. Стоит в доспехах из грязи, утыкан колючками, словно человек, проползший по злейшим канавам. В голосе у него спешка. Вставайте давайте, оба два. Пошли.

Глаза у него – кровь, на вид он его же опасная ипостась. И все же, думает она, вроде как вперяется он мимо них в некую далекую мысль.

И вот тут замечает она, что на нем новехонькие сапоги.

Говорит, ты где их добыл?

Он говорит, надо слезать с горы. Случилось оно единой ночью. Оно опять случилось. Случилось.

Они нахально топают по дороге в холмах, будто местные. Мы могли б оказаться кем угодно, думает она, люди скитаются по стране в поисках работы или пропитания, уж точно не ватагой убийц. Вглядывается в новые сапоги Макнатта на ходу, прикидывает, не ужались ли ноги у него, чтобы в те сапоги влезть. И вот тут поджидает их этот запах. Ей хотелось бы думать, что это запах какого-нибудь дохлого зверя в канаве или запах сточной воды. Но тут видят они этот запах, обретший зримость. Оно должно быть зелено. Должно быть сочно и высоко. Но то, что должно быть, более не таково. На каждом поле и грядке стебли корнеплодов осклизли от гнили, урожай – тощие стариковские ноги, усыхающие в последние мгновенья свои. То же, что она видела в прошлом году.

Смотрит, как люди заполошно втыкают лопаты, ни слова не говоря друг другу, а рядом с узким наделом белобородый человек щиплет себя за лицо, словно пытаясь пробудить глаза свои. Человек помоложе стоит с лопатой и рыдает в кулак. Она видит молодую увечную женщину, усаженную в тачку, женщина смотрит на горсть черных клубней. Вглядывается в каждое лицо, на какое ни глянет, вопросительны взгляды их, жадные до знаков, что все это неправда, что этого не происходит, потому что иногда просыпаешься, и оказывается, что все еще спишь, и засыпаешь обратно, а просыпаешься позже как следует, и все опять хорошо.

Лицо у Барта бело. Он говорит, мне надо сесть.

Она смотрит в небо и смотрит в землю, видит, что будущим-обещанное вовсе не обещано, что шагали они в этом мире сновидцами. Ум у нее удерживает и то, чего нету, и то, что есть, одному полагалось быть другим, а теперь есть вот это другое, начинает видеть она: то, что плывет над этими полями, возникло легко, словно ветер, наплыло на все и сквозь все, – этот ветер смерти, навстречу им явленный.

Макнатт устремляет обвиняющий перст без всякой мишени. Говорит, я вам скажу, о чем эти люди толкуют. Дескать, это кара Господня на нас. Дескать, Бог наслал на нас это, чтоб наказать людей за их грехи. Потому что люди мало молятся. Не восхваляют святых. Не шарят по карманам и недодают в церковных сборах. Но я вам скажу, что это такое. Люди неправильно поняли, ей-ей. Бог наслал это потому, что люди мудачье, простое и беспримесное. Вот и весь сказ.

Барт смотрит в землю, качает головой. Говорит, это полная чушь. Я про это уйму всего читал в газетах. Причина в теплом воздухе, что дует с Континента. Есть те, кто утверждает, что все дело в науке.

Макнатт откидывается, улыбается. И кто ж это наслал сюда теплый воздух с Континента?

В стране второй год без урожая, думает она. Словно открылась некая тайная дверца, дабы впустить сюда все силы потустороннего мира. Год доплывет до зимы, а дальше что?

Барт говорит, дай объясню, что произойдет. Скоро не останется на этих землях ни единого живого зверя. Цена сотки[52] овса уже фунт, а влезет еще выше. Торговцы станут держаться за то, что у них есть. До конца года будет по полтора фунта, а то и по два. Цены попрут все выше и выше, чтоб богатые могли себя оберечь, и так оно происходит всегда. Короне придется что-то предпринять. Теперь у них не будет выбора.

Макнатт говорит, не собираюсь я болтаться тут и глядеть, как это все случится. Пока вы двое играли в Дярмудя и Гранье[53], я занимался своим делом. Может, и вас с собой возьму.

Встает, отрясает сапоги и многозначительно постукивает себя по носу.

Луна нынче горная, является в мир, чтоб восславить тьму. Под этим ночным солнцем после дождя все блестит. Тропа стала рыхлой от влаги, и ноги у Грейс, вступив на дорогу, радуются. На юг, вниз, дорога вьется к низинам, и запах полевой гнили возносится им навстречу. Она думает о том, что сказал Макнатт, воображает божественную длань, разметывающую испарения, до чего же зловредное мышленье, коли оно так и есть, и вот так, говорят, распространялся мор во все прежние годы. Поля больше не шепчут сплетни, но насылают безмолвную гниль-вонь, чтобы тебя преследовала. Воняет тухлыми яйцами, говорит Колли. Нужно зажать нос вот так и дышать ртом, и тогда запах в тебя не попадет.