Русская миссия Антонио Поссевино - Федоров Михаил Иванович - Страница 48

Не доезжая полусотни вёрст до Гродно, посольство остановилось на мызе князей Чарторыйских. До Вильно оставалось меньше двухсот вёрст. Старый князь Витольд Чарторыйский, четыре сына которого и три старших внука были на войне, оказался окружён их жёнами и детьми, сосчитать которых было, казалось, невозможно: у Поссевино постоянно перед глазами мельтешили пять-шесть юных представителей рода, причём лица никогда не повторялись.

После торжественного обеда, на котором присутствовали невестки Витольда Чарторыйского и все участники посольства, кроме солдат охраны, старый князь пригласил Поссевино в свой кабинет, оставив дам развлекать иезуитов разговорами, благо все поляки, как образованные католики, прекрасно владели латынью. Легат с благодарностью принял приглашение: князь производил впечатление неглупого человека и поговорить с ним будет, без сомнения, полезно. Наверняка он является выразителем мнения некоторой части польской аристократии, и знание того, что думают всесильные магнаты, безусловно, поможет ему в переговорах со Стефаном Баторием.

Кабинет князя оказался логовом эстетствующего сибарита. Довольно большой, с камином, закрытым вычурной бронзовой решёткой, явно недавно вычищенной от копоти до блеска. Мебель, изготовленная в едином стиле, была не менее вычурна: изящная, с минимальным количеством прямых линий, на причудливо изогнутых ножках. На крышке бюро располагалось обрамлённое бронзовой рамкой зеркало явно венецианской работы. Кресла, достаточно большие, чтобы вместить крупного человека, отделаны гобеленовым полотном радующей глаз расцветки. И даже в окна были вставлены не обычные стёкла, как в других богатых домах, а разноцветные витражи. Правда, Поссевино не мог разобрать, что на них изображено: мешанина стёкол разного колера не имела никакой структуры — ни строгой последовательности геометрического узора, ни полёта вдохновения художника. Впрочем, витражи всё же создавали некое умиротворяющее настроение, и Поссевино почувствовал, что только сейчас он начал после длинной и трудной дороги приходить в себя.

Князь стоял рядом и с улыбкой смотрел на гостя, отмечая смену настроения на его лице.

— Вижу, тебе понравилось, дорогой Антонио, — сказал он, — над этой комнатой работали лучшие мастера королевства. А уж во сколько она мне обошлась! — Чарторыйский присвистнул, закатив глаза. — Но не буду утомлять тебя разговорами о презренных деньгах. Садись. Вот кресло.

Он подвинул иезуиту одно из кресел. Тот заметил, что у стены стоят ещё четыре.

— Удобно ли ты себя чувствуешь? — спросил Чарторыйский. — Может, приказать разжечь камин?

— Благодарю, сейчас довольно тепло, поэтому обойдёмся вот этим шандалом[140].

Князь улыбнулся, давая понять гостю, что оценил его шутку, и встал, чтобы зажечь свечи. Когда все шесть свечей были зажжены, он с трудом переставил тяжёлый бронзовый шандал со стола на камин и опустился в кресло.

— Полагаю, предлагать вино лицу духовного звания было бы невежливо? — спросил он.

— Ну почему же? — ответил Поссевино. — Я люблю хорошее вино, но сейчас пост.

— Ах, да, — спохватился князь, — видно, опять придётся пить одному. Дурная привычка.

Он снова встал, открыл бюро и достал оттуда бутылку зеленоватого стекла и два стакана, затем открыл дверь и сказал что-то по-польски, после чего снова сел в кресло. Дверь открылась, и одна из невесток князя внесла кувшин, поставила его на стол и молча удалилась.

— Это взвар, — сказал князь, — в пост можно.

Князь налил себе в стакан из бутылки прозрачной жидкости, в которой сразу угадывалась водка, а гостю — взвара. Иезуит с благодарностью принял из его рук стакан с напитком, оказавшимся чрезвычайно душистым и вкусным. Он не возражал по поводу того, что князь будет пить водку в пост. У пьяного слово всегда бежит впереди мысли, и у него можно узнать то, чего он в трезвом виде не скажет никогда.

Все условности в виде разговоров о трудности дороги и о здоровье были соблюдены во время обеда, и Чарторыйский, отпив из стакана и сморщившись, сразу перешёл к интересующим его вопросам.

— Полагаю, дорогой Антонио, посольство спешит донести до нашего венгерского короля соображения понтифика о том, на каких условиях будет заключён мир с русскими?

Из реплики польского аристократа Поссевино сделал сразу два вывода. Первый заключался в том, что Чарторыйский великолепно осведомлён о задачах, стоящих перед посольством Святого престола. А это значит, что у постоянно живущих в Риме польских посланников налажена прекрасная связь с Речью Посполитой, куда они регулярно отправляют сведения обо всём заслуживающем внимания. И Чарторыйский, хоть и живёт далеко от двора, знаком с содержанием посольских депеш. И второе: он при упоминании о своём монархе сказал "наш венгерский король", указав, таким образом, на чужеродность для Речи Посполитой трансильванского избранника[141]. А поскольку Чарторыйские являются одними из знатнейших и богатейших родов польских магнатов, из этого следует наличие у Стефана Батория влиятельной оппозиции. Возможно, именно поэтому патриарх рода Чарторыйских знаком с дипломатической перепиской. И разумеется, если король допустит какую-то ошибку или его станут преследовать неудачи, придворная оппозиция вполне может стать оппозицией военной.

Но если так, то скрывать от Чарторыйского то, что ему и так известно, — значит терять его доверие. А это совершенно недопустимо!

— Не буду скрывать, князь, я удивлён твоей осведомлённостью, — произнёс Поссевино с улыбкой, — да, всё именно так и есть. Святой престол стремится устранить разногласия между христианскими державами перед лицом общей большой опасности. И сейчас для этого созрели все условия. Московиты отправили папе письмо, в котором ищут его посредничества. И обещают подумать о принятии католичества.

Чарторыйский иронично улыбнулся:

— Уверяю тебя, Антонио, это совершенно невозможно.

Поссевино был удивлён столь категоричным утверждением, в точности повторяющим мнение Кобенцля, но решил не говорить поляку о своей беседе с бывшим австрийским посланником в Московии.

— Почему?

— Московиты чрезвычайно упорны в вопросах религиозных убеждений. Греческая ортодоксия пронизала всё тело народа. Даже те, кто наиболее разумен, прекрасно понимают, что говорить о принятии католичества — всё равно что плевать против ветра.

— Нам известно об этом, — ответил Поссевино, — но принятие русскими новой веры не будет мгновенным. Внедрение католичества станет осуществляться медленно, постепенно. Постройка католических храмов, открытие иезуитских коллегий. Те их аристократы, кто примет нашу веру, получат преимущества перед православными. И хорошо, если первым обращённым станет сам царь.

Чарторыйский хотел что-то сказать, но Поссевино жестом остановил его:

— Мы понимаем, что люди низших сословий придают большое значение внешней стороне религиозного обряда. Поэтому мы сохраним православную обрядность, а священникам надо будет лишь признать главенство папы в вопросах веры. Думаю, народ и не заметит, что же поменялось в церкви, хотя на деле поменяется главное. А со временем работа наших коллегий сделает всё, что необходимо. Мы наполним государство образованными людьми, воспитанными в католической вере, православие постепенно будет оттеснено на задворки, его станут придерживаться найменее влиятельные люди — торговцы, крестьяне, ремесленники. Но и они через два-три поколения откажутся от веры пращуров, потому что будут видеть, что католиками являются самые преуспевающие, самые богатые и влиятельные люди державы.

Чарторыйский, насмешливо глядя на Поссевино, захлопал в ладоши:

— Браво, браво, Антонио. Вижу, вы там, в Риме, хорошо подумали над вашей русской миссией. И кажется, проштудировали записки посетивших Московию путешественников. Я даже поверил, что эта миссия вполне может увенчаться успехом. При условии, правда, что первый ваш шаг окажется удачным. А вот в это я совершенно не верю. Кстати, твоя недавняя поездка в Стокгольм тоже оказалась напрасной, несмотря на то что в Швеции лютеранство появилось лишь полвека назад. А православие у московитов существует уже много веков.