Русская миссия Антонио Поссевино - Федоров Михаил Иванович - Страница 36

Брат Гийом оказался прав: посольство двигалось неспешно, проходя в день не больше двенадцати — пятнадцати итальянских миль. В венецианских владениях была сделана первая большая остановка.

Едва на горизонте показался Кампальто, Истома пришпорил коня, оставив позади идущий шагом отряд охраны и неспешно катящуюся карету. Паллавичино, заметив, что его наниматель вырвался вперёд, поскакал было вслед, но тут же остановился. Понятно ведь, что Истома торопится узнать, насколько хорошо оправился от раны Поплер. А для купца встречу с немцем лучше отложить на потом, когда в городок войдёт всё посольство: может, тогда преданный им дважды спутник не станет вновь хлестать его своей страшной нагайкой.

Истома не оглядываясь скакал вперёд. Здесь, на севере Италии, хоть и было прохладнее, чем в Риме, но весна добралась и до этих мест. Листья на деревьях распустились, кое-где уже появились первые цветы, разворачивающие бутоны навстречу солнцу. Вот уже рядом таверна, во дворе женщина развешивает на верёвках между двумя кипарисами только что выстиранную одежду, где-то за углом хрюкают поросята, гогочут гуси, кудахчут куры. Один особо наглый петух, восседающий на перекладине, соединяющей столбы, на которые были навешаны створки ворот, завидев Истому, победоносно закричал, подпрыгнул и, бестолково хлопая крыльями, бросился на всадника сверху, пытаясь клюнуть его хоть куда-нибудь. Шевригин лишь отмахнулся от бестолковой птицы, сбил петуха наземь, и тот, прихрамывая и обиженно квохча, словно наседка, отправился к своим курам — жаловаться на превратности судьбы.

Истома оставил коня у коновязи и вбежал в таверну. Первым, кого он увидел, был хозяин заведения. Старик прищурился, вглядываясь в лицо Истомы, и, кланяясь, растянул рот в улыбке — узнал! Поплер сидел за столом посреди трактирного зала спиной к входу. Перед ним стояла бутылка вина и два бокала, а на коленях сидела смазливая девица чрезвычайно легкомысленного вида. Заметив глядящего на них Истому, она игриво подмигнула ему. Истома широко улыбнулся и произнёс по-русски:

— Да ты, брат, гляжу, совсем поправился.

Поплер обернулся, и губы его тоже разъехались в широчайшей улыбке:

— Истома!

Он поставил девицу на пол, легонько шлёпнул её по заду и, протянув монету, сказал по-немецки:

— Ступай, милая. Сегодня ты мне не нужна.

Девица, не выказав ни малейшего разочарования или негодования, тут же удалилась. Поплер встал из-за стола и подошёл к Истоме, распахивая руки для объятий. Стиснув друг друга, словно два молодых медведя, они некоторое время стояли посреди трактира, затем Поплер оглянулся, ища глазами хозяина. Но тот, улыбаясь в предвкушении дополнительной выручки, уже и сам тащил на стол бобы со свининой и вино.

— Как ты, брат? — спросил Истома после того, как они выпили первый бокал.

— Всё неплохо, — ответил немец, — лекарь мой оказался знающим, хотя и пьяница изрядный. Он ни разу не приходил ко мне совершенно трезвым, но снадобья давал добрые. Я уже через неделю после твоего отъезда начал вставать, а через две — вон.

Он покрутил головой, словно ища кого-то, и Истома понял, что через две недели его товарищ уже стал обращать внимание на девиц.

— А сейчас сижу скучаю, — пожаловался Поплер, — только и есть, что вино да девки. Тоска. Тебя уж заждался. Когда в путь? Завтра?

Истома вздохнул:

— Думаю, не скоро.

— Почему? — строго посмотрел на него немец.

— Предприятие наше удалось. Не один возвращаюсь, посольство от папы с собой везу.

Поплер нахмурился:

— А этот купец миланский с тобой?

Истома кивнул:

— Да. Только послушай, пока посольство не подошло, они уже в полумиле отсюда. Купчина наш всё жаловался, что хочет искупить свою вину за скверное поведение, и собрался следовать с нами как толмач безо всякой платы. Только я так думаю, что он врёт.

— Конечно, врёт, — сказал Поплер.

— Если до Венеции он и нужен как толмач, но потом, когда начнутся земли, населённые людьми, говорящими по-немецки, — ну на кой он мне? Я ему сказал: до Венеции — езжай, а там поглядим. Вот если он начнёт и дальше с нами проситься, тогда — точно соглядатаем к нам приставлен.

Поплер посмотрел на него иронично:

— У тебя есть сомнения, что он приставлен как соглядатай?

— Почти нет.

— А у меня совсем нет. Это же купец, у них главное — прибыль, а как они прибыль добудут — им всё равно. Ну уж я ему…

— Стой, — испугался Истома, — купчину не трогай. Пока не трогай. Мы до Праги с посольством будем, а там наши пути разойдутся. Посольство пойдёт в Речь Посполитую, а мы в Любек. Через поляков нам путь заказан. Из Любека пойдём морем до Пернова[111]. А потом конным путём — к государю. В Москву или Старицу[112] — там поглядим. Как разойдёмся с посольством, тогда и решим, что с купчиной делать.

За окнами затопали копыта — подъехало посольство. В таверну вошёл начальник стражников, снимая на ходу помятый морион[113] с высоким гребнем:

— Эй, хозяин, сколько человек можешь на постой взять?

— А сколько надо? — спросил хозяин таверны.

— Двадцать семь человек.

— Всех возьму, — поклонился трактирщик.

Истома с Поплером переглянулись: таверна была небольшой и столько народу она вместить явно не могла. Начальник стражи, очевидно, немало скитавшийся на своём веку, быстро оценил вместимость постоялого двора и нахмурился:

— А солдат моих ты в хлеву положишь, а?

Он сделал шаг к хозяину таверны, положив ладонь на рукоять шпаги: он явно собирался отхлестать жадного трактирщика шпагой плашмя, как это принято у военных и дворян. Но тот, также будучи опытным человеком, лишь отступил на шаг назад и примирительно сказал:

— Прости, господин, я погорячился. Но пятнадцать человек я размещу в наилучших условиях, тут уж не сомневайся! А уж кормёжка у меня — самому дожу понравилось бы, если б приехал.

— Хорошо, — согласился начальник стражи и поднял палец вверх, — пятнадцать человек!

— Только не едет он ко мне, — пожаловался трактирщик.

В таверну уже входили солдаты. Командир отсчитал пятнадцать человек и велел капралу следить, чтобы солдаты вели себя достойно и не обижали трактирщика и местных жителей.

Трактирщик отправился размещать новых постояльцев в верхних комнатах, а в таверну вошёл, придерживая полы рясы, Поссевино, за спиной которого был виден Паллавичино.

— Дорогой Томас, — сладко произнёс иезуит, обращаясь к Шевригину, — для тебя будут отведены более достойные покои. Забирай своего товарища, который, вижу, уже совершенно оправился от ран, и прошу следовать с нами.

— Стой, стой, — закричал сверху трактирщик, — тогда я ещё двоих могу взять.

Но Поссевино не обратил на него никакого внимания, жестом приглашая Истому на выход.

— Эй, купец, — жёстко произнёс Поплер, обращаясь к Паллавичино, — передай монаху, что нам здесь нравится. Не погнушаемся, поживём здесь.

Поссевино, выслушав перевод, не стал возражать. Он лишь кивнул в знак согласия и вышел. Между тем солдаты, разместившись в комнатах, спускались вниз, где трактирщик спешно накрывал на столы.

Истома отодвинул пустую миску. Поплер поднял бутылку: они выпили меньше половины.

— Пойдём в комнату, — сказал немец, — солдаты сейчас галдеть начнут, и не поговоришь.

Он повернулся к хозяину:

— Эй, ещё одну бутылку в комнату!

Трактирщик, накладывая в солдатские миски похлёбку, кивнул.

Они поднялись наверх и, дождавшись, когда хозяин принесёт вино, закрыли дверь. Поплер на правах хозяина комнаты разлил вино по стаканам.

— Рассказывай, брат, — произнёс он и поднял стакан…

Посольство простояло в венецианских владениях неделю. Дож передал Истоме утверждённое Советом десяти письмо для царя, а на словах… как Истома и ожидал, ничего дельного венецианцы Русскому царству предложить не могли. Впрочем, этого следовало ожидать: государства находились на значительном расстоянии друг от друга, торговые интересы морской республики нечасто совпадали с интересами сухопутной монархии. Да и к самой идее коалиций венецианцы после сражения при Лепанто относились настороженно. Тогда островитяне выставили больше всех кораблей, а результатами великой победы воспользоваться не сумели, на следующий же год потеряв остров Кипр. Совет десяти в первый момент заинтересовался предложением, которое привёз Истома, но позже, взвесив все обстоятельства, решили, что союз с московитами ничего не даст Венеции.