Русская миссия Антонио Поссевино - Федоров Михаил Иванович - Страница 31

Истома быстро пересчитал листы: двадцать три. Потом откинул одеяло и равномерно, чтобы не создавать горки, разложил их на ложе, после чего восстановил прежний вид кровати. Теперь можно и идти. На пороге он столкнулся с Люкой, который тащил охапку дров.

— Ты не усердствуй особо, — кивнул Истома в сторону камина, — и следи, чтобы огонь не перекинулся куда-нибудь.

Люка кивнул, и Истома покинул спальню. Когда он вошёл в комнату, где был накрыт стол, герцог и Паллавичино уже сидели на своих местах, не начиная есть, пока не появится Истома.

— Прошу тебя, дорогой Томас, садись за стол, — произнёс герцог, — сегодня мой повар особо постарался. Он уроженец Фландрии, но добрый католик, поэтому бежал от проклятых еретиков, ведь там сейчас война[100], и обосновался в Риме. Блюда, которые он сегодня приготовил, популярны на его родине.

За спиной герцога стоял здоровенный белобрысый верзила в белом колпаке, с лицом цвета свёклы и лиловым носом. Очевидно, добрый фландрский католик был очень неравнодушен к здешним винам.

— Вот суп "лейденская мешанина", в нём много говядины, лука, моркови, а также перца и других специй. В последнее время в него стали добавлять эту новинку — картофель. Многие находят его вкусным, но мне не нравится.

Паллавичино переводил слова герцога на русский, а повар за спиной герцога стоял, равномерно кивая головой, хотя при взгляде на него было ясно, что он ничего не понимает ни по-итальянски, ни тем более по-русски.

— Вот гюцпот — рагу из тушёной свинины с овощами, а ещё из вторых блюд он приготовил хаше — тушёную говядину с приправой из овощей и зелени, и отдельно — яблочный соус к нему Вот зеландские мидии, копчёная селёдка — голландцы мастера её готовить. А на десерт — олеболлен — кусочки сладкого теста, которое варили в кипящем масле.

Истома стиснул зубы: герцог ещё ни разу не был настолько любезен, чтобы подробно объяснять, из чего состоит обед или ужин. Поесть он любил — а кто не любит? Но чтобы вот так… может, он этими объяснениями хочет подольше задержать Истому за столом? Да ну, ерунда. Не мог же он знать, что Истома именно сегодня решит переписать свои тайные письма литореей и сжечь старые бумаги? Да Истома и сам даже в обед об этом не знал. Нет, наверное, это просто случайность.

Истома натянуто улыбнулся и сказал Паллавичино:

— Передай герцогу, что я высоко ценю его желание сделать удобным моё пребывание в его дворце. Удобным и вкусным. А теперь я предлагаю приступить к трапезе.

— А вино мы будем пить итальянское, — произнёс герцог, выслушав Паллавичино, — фландрские вина отвратительны на вкус. Но тут, — он вздохнул, — ничего не поделаешь. Винограду для полного вызревания нужно много солнца и тепла, а во Фландрии этого не хватает. Даже море, на берегу которого находится эта страна, называется Северным.

Они принялись есть, и Истома по достоинству оценил мастерство фламандца: действительно, герцог не зря взял его на службу — кушанья были великолепными! А вот попробовав олеболлен, Истома понял, что эти сладкие пончики он раньше уже ел. Задумавшись, он стал вспоминать. Порывшись в памяти, понял — ну конечно же! У касимовских татар, когда был в Касимове[101] по делам Посольского приказа. Ну точно, олеболлен — эти самые баурсаки и есть. Только баурсаки вкуснее.

Когда вино было выпито, герцог, благодушно улыбаясь, отпустил Истому и Паллавичино из-за стола. После того как они вместе с поваром вышли, благодушие сползло с его лица, словно маска. Он трижды хлопнул в ладоши, и в небольшую, почти незаметную дверь в углу комнаты вошли двое молодых людей. Одеты они были почти одинаково — в трико, камзолы и фетровые шляпы с маленькими полями и перьями. Одежда была основательно потрёпанной, а камзол того из них, что постарше, оказался на груди разрублен или разрезан и грубо зашит. А сломанное перо на шляпе младшего топорщилось, словно вязальная спица в клубке шерсти.

— Ну, что скажете? — спросил герцог после того, как молодые люди подошли к нему и остановились в двух шагах, всем видом своим выражая почтение. — Успели его разглядеть?

— Он это, — сказал старший, — точно он. И саблей ловко владеет. Я даже увернуться не успел.

Он поморщился: очевидно, нанесённая Истомой рана болела до сих пор.

— И по-итальянски он говорит хорошо, — не то спросил, не то констатировал герцог.

— Ещё как! — сказал тот, что помладше. — И не только говорит, но и ругается. А по выговору кажется, что с севера приехал.

— Да-а-а, — задумчиво протянул герцог, — так он с севера и приехал.

Младший нерешительно улыбнулся, ещё не зная, были слова герцога одобрением его наблюдательности, или сказаны как подтверждение уже известного факта.

— Ну хорошо, — сказал герцог, — деньги получите, когда выполните следующее поручение. А теперь ступайте, мне надо подумать.

Разбойники, поклонившись герцогу, вышли из комнаты…

Когда Истома вернулся в спальню, Люка сидел на стуле напротив камина и задумчиво смотрел на огонь. Звука открывшейся двери он не расслышал, зачарованный пляской языков пламени. Истома оглядел кровать: кажется, ничего не изменилось — каждая складочка на неровно наброшенном покрывале была точно такой же, как и в тот момент, когда он покидал помещение. Вряд ли Люка, если он действительно искал его записи, сумел бы так точно воспроизвести прежний вид кровати. Успокоившись, Истома окликнул слугу:

— Люка!

Тот встрепенулся, словно очнувшись ото сна, и огляделся. Увидев Истому, поднялся со стула.

— Благодарю. Грацие, — сказал Истома и указал слуге на дверь. — Ступай.

Когда он покинул спальню, Шевригин достал бумаги и пересчитал: все двадцать три листа были на месте. Он уселся на стул и стал кидать записи в камин — по одному, по два листа, тщательно перемешивая их кочергой и следя, чтобы бумага прогорала полностью, и даже сам пепел измельчая в серый порошок, чтобы не сохранилось ни одно слово, ни одна буковка от собранных им сведений о нравах папского двора, о явных и тайных направлениях европейской политики и о планах Рима относительно предстоящей миссии в Русском царстве. Никто, кроме Андрея Щелкалова и государя, не должен знать о том, что именно стало ему известно!..

Наутро Шевригина разбудил Люка. Слуга тормошил его за плечо, взволнованно тараторя:

— Господин, вставай, вставай! К тебе от папы приехали, очень важный человек. Говорить с тобой хочет.

Истома поднял голову: Люка, убедившись, что он проснулся, стоял в шаге от кровати, держа в одной руке кувшин с водой, в другой — полотенце. У его ног зеленел помятыми боками медный таз. В Риме металлические вещи на удивление быстро покрывались плёнкой окислов. Истома ещё вечером обратил внимание, что даже серебряные миски, которые он поставил под ножки своей кровати для защиты от клопов, стали значительно темнее, чем в момент покупки. Хотя тут, возможно, сыграла роль налитая в них вода. И лишь оружие, казалось, не было подвержено ржавчине, но это скорее была заслуга капралов папского войска, нещадно наказывающих солдат за ненадлежащую сохранность оного. А уж у аристократов явиться в свет с пятнышком ржавчины на шпаге было равнозначно позору.

— Господин, — повторил Люка, протягивая кувшин, — изволь умыться. Тебя ждут.

Прохладная вода прогнала остатки сна. Интересно, кому он понадобился? И почему такая срочность? Или, может, здешние нравы предполагают ранний подъём, и лишь он, предоставленный самому себе, валяется на кровати, сколько влезет?

В коридоре Истома увидел Паллавичино, который, протирая заспанные глаза, направлялся в сторону столовой. Значит, разговор будет за завтраком. Так кто же к ним приехал?

За накрытым столом сидели герцог Сорский и тот монах, что во время аудиенции принял у Истомы письмо и передал его. Антонио Поссевино! Они о чём-то негромко разговаривали. Увидев Истому, монах встал и, мягко улыбаясь, молча приветствовал его кивком головы. Герцог указал на места за столом: