Ай да Пушкин, ай да, с… сын! (СИ) - Агишев Руслан - Страница 6

Кухня с печью, большим разделочным столом располагалась в самой дальней части одинадцатикомнатной квартиры. Пока туда добрался, несколько раз вспотел.

— Барин, что же вы ни свет ни заря! — чересчур эмоционально встретила его кухарка, стоя в дверях. Крупная бабища, кровь с молоком, про которых говорят, что она и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет, причем с этим же конем на руках. — Всегда допоздна почивать изволите. Будить вас приходится…

А дальше случилось то, чего Александр ну никак не ожидал.

— Или вас опять зуд одолел, как на третий день? — он молча пожал плечами в ответ. Сразу и не понял, о каком таком зуде шла речь. — Только нонче поспешайте, а то делов многась.

Убрав сковородки, она повернулась к нему спиной, задрала юбку, и улеглась телесами на стол. Повела из стороны в сторону белыми ягодицами и затем деловито буркнула:

— Готовая я. Давай, барин, наддай. Барин?

С Пушкиным же случился самый натуральный ступор. Встал, как столб, с выпученными глазами и широко раскрытым ртом, не в силах и слова сказать. Прямо на него смотрело такое

— Барин, заснули? — нетерпеливо вздохнула бабища, задирая юбку еще выше и еще призывнее дергая тазом. Мол, начинай. — Мине исчо тесто ставить нужно. Барыня вчерась про блинчики с вареньем сказывала.

— Что? — с трудом выдавил из себя мужчина, стараясь не смотреть вперед. Открывшееся его глазам ошеломительное зрелище в один момент выбило из головы все мысли. Раз, и так пусто стало внутри черепной коробки, хоть шаром покати. — Блинчики… Какие еще блинчики…

Та изогнулась в его сторону, пустив по своим телесам настоящую волну. При таком ракурсе задранная чуть ли не до головы юбка уже совсем ничего не скрывала. И зрелище было такое, что беги и падай.

— Барин, дык я про блинчики толкую, — дебелое лицо у кухарки стало откровенно обиженным, словно ее дразнили нехорошими словами. — Что же вы не слышите⁈ Наталья Николаевна, матушка, сказывала, что блинчиков хочетца. Сказываю, теста бы поставить, а вы, барин, даже портки не снявши. Как же с неснятыми портками-то? Давайте подмогу вам…

Ее чуть хриплый голос, снова и снова талдычащий про «неснятые портки», «блинчиков хотца», «супружница ваша», «уд», словно гвозди в его голову вбивал. Александр даже морщится начал.

— Пушкин, б…ь, ты совсем оху?!. — выдохнул он, наконец, возвращая себе способность более или менее связно мыслить и говорить. Снова заговорил, обращаясь к себе в третьем лице. — У тебя жена красотка, хоть сейчас на подиум… А ты, сукин кот, кухарок на кухне тра…

Бормотал, едва не срываясь на крик, отчего казалось, что его сейчас удар хватит. Перед глазами сразу же встал тот злосчастный донжуановский список с покоренными красавицами, что он нашел вчера в секретере.

— Вот, оказалось, что это за Верки, Машки и Катьки шли отдельным списком, прямо напротив графинь, баронесс и фрейлин…

И такое зло его взяло на развратника-поэта, на эту развалившуюся на столе кухарку, на царившие в этом времени нравы, что в глазах потемнело.

— Никитка! Козлов, твою налево, бегом сюда! — вдруг заорал он во весь голос, зовя своего личного слугу. Тот всегда где-то рядом держался, а, значит, и сейчас был поблизости. — Никитка, живо сюда!

Через минуту на кухню влетел полуодетый слуга, высоченный мужик с ручищами, как совковая лопата. Лицо при этом было такое, что не приведи Господь в темноте увидеть. Глаза бешенные, рот скалился, как у злобного пса. Видать, сильно испугался, что с его барином что-то плохое случилось.

— Всыпь-ка ей ремнем за неуважение! — рявкнул Пушкин, с яростью тыча в сторону испуганной кухарки. — Что встал? Оглох⁈

— Так, срам же какой, — ошарашенно пробормотал слуга, несказанно удивившись такому. Стоял, мялся, не зная что и делать.

— Вот по этому сраму и врежь хорошенько раз пяток! Ну⁈ — мужик кивнул, сразу же потянувшись за ремешком с брюк. — Б…ь, куда я, вообще, попал⁈ Это что за время такое? Слов даже нормальных нет…

Кухарку тем временем снова нагнули на стол и всыпали, как следует. Кожаный ремешок только свистел, поднимаясь в воздух и опускаясь на белые ягодицы. Они же при каждом ударе начинали заманчиво колыхаться, словно сами собой соблазнить пытались.

— Ладно, ладно, хватит, — наконец, Александр махнул рукой. Отвернулся, услышав приглушенные всхлипы. — Черт, что же за утро такое?

Злость, как корова языком слизала, а на душе еще хуже стало. Гадкое, такое мерзкое ощущение. Ведь, понимал, что зря бедную женщину наказывал. Она что, от большой радости тут своими белыми телесами «светила»? По принуждению, конечно же: крепостной крестьянкой была с рождения, оттого и делала, что прикажут.

— Ну, хватит, — виновато буркнул он в сторону женщины. — Погорячился я. Слышишь, не прав, говорю. Ты только больше так не делай. Поняла? — та насупилась, косясь на него исподлобья. — На вот тебе пять рублей, чтобы обиды не держала.

Покопавшись в кармане халата, нащупал горстку крупных монет. Пять кругляшей вроде бы было.

— Вот, держи, — высыпал перед ней на стол. — Не прав я был, не прав.

Тяжело вздохнув, Александр вышел из кухни. Настроение после всего этого такое поганое было, что даже во рту горечь ощущалась. Столкновение с реальностью оказалось еще хуже, чем ожидалось.

— Ну, солнце русской поэзии, ну ты и даешь, — шептал, еле-еле сдерживаясь, чтобы не выругаться. — Я даже боюсь представить, что ты там в своем поместье устроил. Гарем, поди… Б…ь, да вы тут совсем охренели. Я, конечно, читал, но чтобы вот так запросто…

Словом, к нему сейчас лучше было и не подходить вовсе. Советские устои, что вбивались еще с пионерских времен, и позже крепились книгами, фильмами и духом эпохи, буквально вопили от негодования. Все внутри него жаждало действия.

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных.

Лоснящийся черной краской экипаж лихо развернулся во дворе дома и встал прямо у широкого крыльца. Непростое умение, много говорящее о немалом опыте кучера и хорошей выучке его жеребца. Хлопнула дверь, и на мостовую соскочил молодой человек в плаще нараспашку.

— Держи рубль! Заслужил, каналья! — широко улыбнувшись, пассажир бросил вознице монету.

Детина, заросший по самые брови густой черной бородой, тут же принялся кланяться и благодарить, то и дело поминая Бога. Еще бы не радоваться, целый рубль заработал вместо гривенника.

— Знай мою доброту!

Брат поэта, Лев Сергеич Пушкин, был не мот и откровенный транжира, как некоторые господа из состоятельных семейств. Его скорее можно было считать очень увлекающимся человеком, легко поддающимся соблазнам и очень склонным к широким эффектным жестам. Если гулять с компанией, то старался удивить друзей самым дорогим шампанским или брался оплатить общие расходы. Если снимать квартиру в Петербурге, то она непременно обязана быть шикарными апартаментами вблизи дворцовой площади, с новомодным клозетом. Если был приглашен в модный салон к известной всем графине М., то на нем обязательно должно быть платье от самого известного портного в столице. Визит к дамам тоже не проходил без дорогого подарка, а нередко и очень дорогого подарка. Словом, расходов было столько, что их не покрывали никакие доходы, а от того и копились долги, которые самому было никак не выплатить.

— Слава Богу, с Александром все обошлось, — застыв на крыльце, Лев размашисто перекрестился. Старший брат часто помогал ему, и случись с ним какая-нибудь беда, Льву пришлось бы непросто. Сегодня как раз пришел срок оплаты одного из многочисленных кредитных векселей, которые он набрал. — А не то я этому французишке шею бы…

Что он сделал бы с Дантесом, опытным офицером и прожжённым бретером, Пушкин-младший договорить не успел. Двери перед ним распахнулись и на пороге появился слуга, тут же склонившийся в поклоне.

— Что там мой разлюбезный братик? — Лев кивнул слуге, словно старому знакомому. Никита Козлов служил в семействе Пушкиных уже пятый десяток лет, оттого его каждый здесь знал. — Поговаривают, вчера был немного не в себе. Так это простительно для человека, побывавшего у самого края.