Два дня до солнца (СИ) - Комарова Марина - Страница 18

У Городовых не бывает тёмных глаз. Их глаза — стекло, сквозь которое можно увидеть судьбу каждого горожанина, историю каждого дома, каждый цветок на окне. Городовой платит за это высокую цену — отдаёт свою память и прошлую жизнь. Его больше нет как человека, есть только память города, сила прошлого и ветер будущего. Городовым нельзя стоять против воли Города.

Сара Абрамовна тушит папиросу и чуть морщится. Поправляет очки, убирает за ухо тёмно-рыжую кудрявую прядь. Явно чувствует настроение Чеха. Но тот только довольно ухмыляется.

— А скажите, — ласковым тоном и с самым невинным выражением лица произносит он, — давно ли у вас разгуливают визуализаторы запросто так?

Сара Абрамовна встает, со страшным скрипом открывает дверцы кухонного шкафчика и достает столовые приборы. Вопрос не из приятных, поэтому и не спешит что-то говорить.

— Запросто — это вы что-то путаете, — задумавшись, отвечает она. — Дымкевич у нас имеет документ. А вот с остальными уже я… имею разговор.

Чех бы и рад поверить, но… когда в твоём доме сидит бог фейспалма, это как-то сложно. Не отрывая взгляда от застиранного синего халата в маленький кокетливый цветочек, в который завернута Городовая, он задумчиво произносит:

— Один визуализатор с лицензией на город? Ой ли?

Сара Абрамовна резко разворачивается ― так, что колышется её необъятных размеров грудь.

— Вы имеете шо-то против? Так вроде ж есть указ Трёх и Сестры не держать в городе больше одного, а то таких делов натворят, шо мало не покажется.

Что правда, то правда. Визуализатор — человек со стальным характером и определёнными возможностями. Он может корректировать то, что обретает плоть в этом мире, выйдя из чужих фантазий. Слава Трём и Сестре, что в природе Визуализаторов не так уж много. Это уникальные специалисты.

Александр Дымкевич – одесский Визуализатор, подчинённый одесской Городовой. Его дар проснулся десять лет назад. Мадам Шляйхер обнаружила его почти сразу и взяла под своё крыло. Талантливый мужчина, который на раз чувствует порождения человеческого подсознания и вычисляет их. Хорошо хоть, что все эти годы в самой Одессе ничего серьёзного не происходило, поэтому Дымкевич помогал другим Городовым.

Сара Абрамовна тем временем сервирует стол.

— Присаживайтесь, Эммануил Борисович. Только уж смотрите, тарелку мне не покоцайте.

Чех молча садится, даже не подумав что-то сказать. Её стряпня — это что-то невозможное. Едва понюхал — и пропал. Сметаешь всё: золотистую корочку, нежнейшую мякоть, подливку, что так и норовит стечь по пальцам. И хочется забыться, и пальцы всё же облизать. Но этикет, черт его забери! Нельзя, а жаль. К вящему сожалению кости тоже приходится оставить. Но что некоторые гости могли желать слопать тарелку — это легко.

Рыжий кот спрыгивает со стола и, оглушительно мурча, принимается тереться о ноги хозяйки. К Чеху не приближается, прекрасно понимая, что жадный до хорошей еды гость делиться не будет.

— Ах ты, бандит! — ласково гудит Сара Абрамовна. — Ты же только умял цельную рыбку!

Кот возмущённо мяукает.

— Даже не начинай, — хлопает она рукой по столу, и котище благоразумно умолкает.

Когда проходит достаточно времени, чтобы утолить аппетит, Чех приступает к делу:

— Неприятность, по которой я к вам пришёл, такая: кто-то визуализирует без разрешения. При этом…он явно вышел из Одессы.

Сара Абрамовна приподнимает тонкую бровь, мол, продолжайте.

— То, что он натворил, меня совсем не радует. Получудище в недочеловеческом обличии. И силы… немалой

— Так почему его не? — Она выразительно проводит ладонью по горлу.

— Рано, — хмыкает Чех. — Так я хоть чувствую чужеродную силу и сумею приманить самого визуализатора. Только вы мне должны помочь.

Он достает из кармана пузырёк с кровью Ябо и кидает Городовой. Та ловит в мгновение, даже не меняясь в лице. Открывает его, втягивает ноздрями запах – в светлых глазах ударяет по песчаному берегу штормовая волна. Касается языком, чтобы почувствовать вкус, так всегда проще понять, откуда пришло создание.

- Вы правы, - мрачно произносит она. – Это наше направление. Корни вашего чудовища в Одессе.

Чех просто кивает. Он рад, что удалось на этом сфокусировать внимание Городовой.

Упоминать про Димку не упоминал. Парень вляпался не по своей воле, да к тому же родом из другого города. Как только Театральник прояснит ситуацию, Мороза в охапку и валить отсюда. На месте уже можно будет разобраться и придумать, куда его спрятать.

Сара Абрамовна собирает со стола тарелки:

— Эммануил Борисович, не облокачивайте на меня свои проблемы. У меня, знаете ли, своих по самое.

Чех снова хмыкает. Пожалуй, постановка вопроса в корне неверна. Если Визуализатор распробует свои уменьица, то…

— Не хихикайте за спиной, — наставительно произносит Сара Абрамовна, — не то ваш чай вам не понравится.

Чех морщится:

— Не люблю чай. Да и вообще мне много чего не нравится.

— Тогда может вам папиросок с собой завернуть? — невозмутимо уточняет она. — Сёма возьмёт мне и ещё скрутит. А то вы видели его, он целыми днями сидит в той беседке, так должен же быть от него хоть какой-то толк!

— Покорнейше благодарю, — отмахивается Чех, проигнорировав возмущение про Сёму. — Лучше расскажите обо всём подозрительном за последнее время.

Она берет высокий стакан с чаем и садится за стол. Чех напоказ кривится. Чай — гадость, и фиг переубедишь. Другое дело ― кофе.

— Да так… — задумчиво протягивает Сара Абрамовна, — разве что Одноглазый буянит, но так не запретишь же…

Порой одесский говор исчезает без следа, словно Городовая и впрямь пытается говорить нормально. А, может, время действует — сейчас весь южный регион говорит почти одинаково.

Только вот услышанное Чеху не нравится от слова совсем. Одноглазый — та еще гадина, которую лучше обходить стороной. А если, не приведи Трое и Сестра, он дал благословение незаконному визуализатору или хотя бы пообещал поддержку… Плохо, в общем. Очень плохо. И как-то крайне печально.

— Расскажите хоть в деталях.

И Сара Абрамовна начинает рассказывать. Долго, смачно, обстоятельно. Для Городовой важно указать всё, иначе картина потеряет смысл. Чех давно не рад, что пришёл к ней, но уходить ещё рано.

— Одноглазый буянит по ночам не только на окраинах, но и выбирается в центр. Я с ним имела разговор, Эммануил Борисович. И шо вы думаете?

— Он вас послал? — вежливо осведомляется Чех, прекрасно понимая, что на цивилизованный диалог Одноглазый не способен в принципе.

Сара Абрамовна смотрит так укоризненно, что на секунду становится неудобно. Чувствуется тугая пульсирующая сила, окутывавшая Городовую с ног до головы. Пульсация чуть щекочет и разливается теплом по коже, однако Чех знает, что может быть, если позволить силе подойти слишком близко. Такой же пепел, как в пепельнице на окне.

— В отличие от некоторых, он вежлив со мной, — невозмутимо сообщает она. — Но сказал, что вот уж неделю, как какой-то сукин сын понавыпускал триг, и они теперь покоя не дают его мальчикам.

Чех невольно крякает, вспомнив «мальчиков» Одноглазого. Камнелюди способны любую тригу пополам переломить, чего тут нервничать? Правда, если триг много… Зар-раза! Ну, кто? Кто вызвал к жизни Ябо, а вместе с ним столь неприятное приложение, которое притягивается кровушкой визуализированного? А вдруг…

Трига – порождение человеческого разума. Когда-то кто-то настолько плотно сумел её всадить в полотно реальности, что никак не вычистить этих тварей. В какой-то момент к ним уже привыкли, считая чуть ли не частью экосистемы. Той самой, к которой обычные смертные люди не относятся никаким боком.

Чеху становится не по себе. Что, если Ябо — не единственный, вызванный к жизни? Если таких подарочков много, то без помощи Стольного не обойтись. А тот сейчас занят по самое не могу — возится с собственными упырями в Киеве.

— Эммануил Борисович, уж не знаете ли, кто причиной тому?