Два дня до солнца (СИ) - Комарова Марина - Страница 13

Оказавшись на улице, я невольно ёжусь. Погодка-то не такая, как вчера. Вон как небо затянуто — будто свинец разлили от края до края. Ветер треплет волосы, шуршит опавшей листвой, рассыпая жёлтые пятна по серому полотну асфальта.

Поведение Чеха мне не нравится. Почему он ничему не удивляется? Если бы ко мне завалили с таким, как Ябо, то, как минимум, ввергли бы в шоковое состояние ― оно, кстати, у меня до сих пор. А тут… горсть смешков, подколок и невозмутимый взгляд. Нет, конечно, бывают непрошибаемые люди. Но вот так, чтоб совсем?

Чех тем временем выгоняет из гаража машину и притормаживает. Спортивная чёрная «ауди». Хищная, быстрая. Под стать своему хозяину.

Не ожидая приглашения, я сажусь в машину, радуясь, что можно спрятаться от пронизывающего ветра. Сидения тут тёмно-бордовые, панели под дерево. В салоне стоит запах мускуса, вишни и табака. Из магнитолы доносится какая-то восточная этно-музыка. Эстет, мать его.

― Почему тебя ничего не удивляет? ― всё же спрашиваю я.

― Почему ты из десятков знакомых набрал именно меня? ― летит в ответ.

Я замираю.

А ведь… Я не раздумывал. Когда мы с Ябо оказались черт знает где, за пределами Ужгорода, мчась в сторону юга страны, я даже не раздумывал, у кого именно просить помощи.

— Зачем нам в Одессу? — перевожу я тему, понимая, что не могу ответить.

— Там есть знающие люди. — Чех, не отрывая взгляда от дороги, осторожно выезжает со двора. — Во всяком случае, подскажут нам, что делать с Ябо. И не только с ним.

Некстати вспоминаются слова про исправление божественности. Да уж, попали мы по самое не хочу. Я вздыхаю, гляжу в окно: мимо проносятся степи. В такую погоду небо серое-серое, а земля… такая же серая, только с вкраплениями зелёного и грязно-жёлтого. Пейзаж, поднимающий настроение. В кавычках.

Чех начинает что-то насвистывать в такт музыке. Я кошусь на него. Ну, нет уж! Краткие расплывчатые ответы меня не устраивают.

— Какое ты имеешь отношение ко всему этому?

Он бросает на меня быстрый взгляд, улыбается фирменной улыбкой и вновь смотрит на дорогу.

— Такое… убедительное, — произносит, чуть растягивая слова.

Впрочем, тон получается серьёзный. Выражение лица ему совершенно не соответствует, и это мне не нравится ещё больше. Что ни день, то какая-нибудь неприятность. Ещё несколько дней назад я спокойно писал статьи и ходил на работу в музей. А тут такое здрасте.

— И?

Чех не отвечает: то ли сосредоточился полностью на обгоне микроавтобуса, закрывавшего проезд, то ли не захотел продолжать. Музыка почему-то звучит громче. Или мне только кажется.

Втягиваю носом вишнёво-мускусный запах, достаю телефон из кармана и бездумно смотрю на экран. По времени — что-то около восьми. Пока приедем в Одессу, будут все одиннадцать, а то и больше.

— Я бы тебе с радостью всё рассказал, — неожиданно произносит Чех. — Но надо определиться, что именно. Есть такие вещи, которые…

— Которые Ябо, например, — криво усмехаюсь я, а внутри почему-то разливается горечь.

Не то чтобы обидно, но осадок неприятный. Сначала заставили вляпаться, посадив на шею спутника, что и в кошмаре не приснится, а теперь шеф и друг, которому доверяешь, неожиданно оказывается связан со всем этим, но делиться информацией не спешит.

— И Ябо тоже, — кивает Чех. — Однако это далеко не всё. Доверься мне только. А там — выкрутимся.

Обещание получается тёплым. Будто плед, в который можно укутаться в осеннюю непогоду. Жаль только, что плед ненастоящий и соткан из слов.

Мимо проносится степь, встречаются одноэтажные дома и бензозаправки. Последние наводят на совсем уж безрадостные мысли о вчерашнем происшествии. Поэтому я всё чаще утыкаюсь в экран телефона и бездумно тыкаю какую-то глупую игру с мячиком.

— Театральник многое прояснит, только ты уж не сильно от него шарахайся, — неожиданно говорит Чех, и восточная мелодия с каким-то мрачным ехидством звенит дудуком.

Театральник? Дал же бог фамилию. Впрочем, всякое может быть.

— Что он, — интересуюсь я с невозмутимым видом, — ещё хуже Ябо?

Чех сдавленно хмыкает, резко крутанув руль:

— Характером — да. Внешне — можно терпеть.

Я откидываюсь на спинку кресла. Очень удобное, кстати. Чех любит комфорт: поразительное сочетание занудства, брезгливости и внимания к деталям. Интересно, это его бывшая жена приучила к такому? Или наоборот, именно поэтому от него и сбежала?

Он об этом как-то не распространяется.

Прикрыв глаза, я расслабляюсь, вслушиваюсь в музыку, но телефон из рук так и не выпускаю. Когда что-то в руках — окончательно не отрубишься, а делать сейчас всё равно нечего. Чех уж если упёрся, то допытываться нет смысла.

Но спустя какое-то время, кажется, я всё же начинаю дремать, окунувшись в цепкие волны удушливого беспокойного забытья.

…А потом меня сильно трясут за плечо.

— Спящая красавица, раскрой глазоньки, — с ехидцей воркует Чех. — Не то я за себя не ручаюсь.

Я вздрагиваю и осматриваюсь. Ага, мы уже на въезде в город. Вон, тихонько позванивая, навстречу едет синий трамвайчик. Стоянка для авто и огромный торговый центр. Ага, значит, до центра ещё колесить и колесить. Чех одной рукой ведет машину, а другой так и держит меня за плечо.

— Не выпаду, отпусти, — бурчу я и шумно втягиваю воздух.

Внутри как-то неприятно ноет. Мерзкое ощущеньице, когда ещё не осознаешь, что волнуешься, но уже нет и следа спокойствия. Что задумал Чех? Кто такой Театральник, и чем грозит встреча с ним?

Чех вдруг слушается и вновь смотрит на дорогу, а я ― в окно. Ого, а тут, видимо, недавно прошёл дождь. Брусчатка чёрная, влажная. Деревья — тёмно-коричневые, впитавшие воду, на тротуарах — лужи. Зато вся Одесса какая-то яркая, почти нарядная. Дома — серые, коричневые, жёлтые, красные. И каждый можно рассматривать часами, особенно здесь, в центре. Многие зовут её «маленьким Парижем», однако… какой к чёрту Париж? Париж — это Париж, а Одесса — это таки Одесса. Терпеть не могу эти глупые аналогии.

Чех выезжает к Оперному театру. Трижды хвала тому архитектору, который в своё время решил создать такую красоту. Однако припарковаться неподалёку — невозможно. Тут вечно куча машин. Чех что-то недовольно бурчит, резко разворачивает машину и паркуется в нескольких метрах от здания археологического музея, которое уже много лет подряд смотрит на Оперный.

— Приехали, — озвучивает Чех. — Глупых вопросов постарайся не задавать.

На его лице читается какая-то отстранённая задумчивость, и мне становится несколько не по себе. Так смотрят, будто нет никого вокруг, куда-то в себя.

Решив последовать его совету, я быстро выхожу из машины ― правда, дверцей хлопаю неожиданно громко. Чех смотрит укоризненно, его губы искажает малоприятная кривая ухмылка.

Внезапно возникает желание сказать какую-нибудь гадость, однако я сдерживаюсь и лишь тихо спрашиваю:

— Ты мне хоть что-то объяснишь?

Чех некоторое время смотрит на меня поверх очков, а потом вдруг отводит взгляд, что уж совсем не в его духе.

— Он… — Кивок на театр, — и объяснит. Идём.

Нас пропускают без лишних разговоров, только приветливые улыбки и «Здравствуйте, Эммануил Борисович!». Чех отвечает весьма сдержанно и тянет меня дальше.

Удивляться особо нечему — театр он любит, а если учитывать его кобелиную натуру, то в порядке вещей, что перезнакомился со всеми билетёршами. А может, не только с ними…

Чех идёт быстро и целенаправленно ― прямо в зал. На мои попытки возразить, что какого чёр… то есть, там идёт репетиция, только недовольно цыкает. Хватка у него крепкая, даже через куртку ого-го. Точно буду потом щеголять синяками.

Мимо нас проходят артисты в ярких испанских нарядах. На афише я успел разглядеть, что скоро премьера «Дон Кихота». Что ж, ясно. Готовятся люди, работа есть работа. Неважно, творческая она или какая-то другая.

Рядом проносится администраторша в красном костюме, обдает густым ароматом сладких духов. Я аж закашливаюсь. А она даже не поворачивает голову на звук. Будто нас тут нет вообще.