«Окаянные дни» Ивана Бунина - Капчинский Олег Иванович - Страница 57

Впрочем, в любом случае дело окончилось ничем, за смертью главного фигуранта. Как писал позже Каменев, Паян после оставления красными Одессы присоединился к прорывающейся на север Южной группе войск. По прибытии ее частей в Житомир Клименко и Картвелишвили назначили его комиссаром городского коммунального хозяйства. Вскоре он заболел тифом и умер[403].

«Ничего, сидите. Потом им придется расплатиться»

После истории с делом Валегоцеловского исполкома до Каменева дошли сведения, что его собираются арестовать. Своими опасениями он поделился с непосредственным начальником Северного Алексеем Пузыревым. Тот ответил, чтобы он ничего не боялся, поскольку его хорошо знают, но все же, «от греха – подальше», перевел из Секретно-оперативного в юридический отдел. Тем не менее Каменев второй раз подал заявление об откомандировании в 3-ю армию и опять получил отказ, похоже, так и продолжая там лишь числиться политкомом полка.

В юридическом отделе Губчека Каменев занимался делами по контрреволюции и особой важности, в частности гетманского правительства (по всей видимости, имеется в виду упоминаемый нами ранее бывший военный министр Скоропадского Александр Рагоза, расстрелянный в порядке Красного террора), румынских шпионов и некоторых других лиц[404]. Как писал Каменев, дела им разбирались с партийной точки зрения, и он наиболее снисходительно подходил к арестованным рабочим и крестьянам, менее сознательных из которых он освобождал, а дела остальных передавал в коллегию Губчека или трибунал.

Когда Каменев пришел работать в юридический отдел, его заведующим был Николай Алексеев (он сменил на этом посту чекиста из Центра Григория Меламеда, возглавившего отдел управления в губисполкоме, а затем ушедшего на политработу в Красную армию), по настоянию Якова Климовицкого Северный его снял. Затем назначили некоего Переверзева, попросившего Каменева ознакомить с состоянием дел, через несколько дней он отказался от должности. Новым начальником оказался приехавший Окунев, который, по мнению Каменева, повел дела халатно и преступно.

При его попустительстве помощник коменданта города Григорий Санович добился освобождения уже упомянутого помещика и адвоката Шнейдера. Каменев сообщил о внесенной при этом взятке в Секретно-оперативный отдел, но реакции никакой не последовало. Тогда Каменев обратился к представителю губпарткома Рапорту (впоследствии члену трибунала 12-й армии). Тот распорядился арестовать Окунева, но чекистская оперчасть это распоряжение не выполнила. Тогда же был освобожден без какого-либо следствия некий Третенеройт, обвинявшийся в том, что в 1918 году в Николаеве он участвовал в аресте… самого Каменева. Снятого Окунева сменил приехавший из Киева Станислав Реденс.

«В бытность зав. юрид. отделом Реденса, – вспоминал Каменев, – у нас с ним происходили перебранки на почве неосвобождения малосознательных рабочих и крестьян. Реденс заявлял на мои рапорта: „Ничего, пускай посидят“ (при том, что до революции Реденс сам был рабочим! – O. K.). Я имел неосторожность высказаться по делу о расстреле 78-летнего крестьянина Трендефилова, имевшего 3 десятины земли. На вопрос следователя Кантора, член ли он Союза русского народа, Трендефилов ответил: „Да“. Он просто жил в Бессарабии и ввиду малосознательности не понял заданного вопроса»[405].

В июле 1919 года в связи с приближением к Одессе белого фронта потребовалась активизация борьбы со шпионажем противника, для чего в чекистском Секретно-оперативном отделе было сформировано отделение контрразведки в помощь к существующему автономно от губЧК Особому отделу. (Последний был при Одесском округе, поскольку аналогичные подразделения при комендатуре и 3-й Украинской армии были ликвидированы, последний – из-за расформирования самой армии.) Начальником контрразведки стал бывший заведующий агентурным отделением Койфман. На освободившееся место Пузырев планировал Каменева. Однако назначен был «очередной» одессит Александр Броневой. Каменев же вместо должности главного агентуриста оказался… заключенным своего учреждения.

Где-то в середине июля в 3 часа ночи на пути к своему служебному кабинету Каменева окликнули, предлагая зайти в оперативное отделение (подразделение одноименной части, непосредственно занимающееся производством арестов и обысков). Когда он зашел, находившиеся там Койфман и другой ответственный чекистский работник, «товарищ Семен» (Рабинович), объявили, что он арестован. На вопрос о причине ответил зашедший начоперод «товарищ Давид»: «Не пейте». Через некоторое время арестованного отправили в привилегированную камеру, где сидели анархисты, эсеры и члены других социалистических партий. (По всей видимости, в том числе и к нему обращался описанный К. Алининым правый эсер с речью о большевизме и социализме.)

По словам Каменева, его сослуживцы спрашивали у начальства, за что он арестован, но получали ответ: ничего не знаем, он арестован по распоряжению исполкома.

«Видя, что мой арест имеет личные счеты, – вспоминал Каменев, – я послал заявление в исполком, парком, и Р. К. инспекцию, после чего на 10-й день явился тов. Пузырев и на вопрос о причине ареста ответил: „Ничего, сидите. Потом им придется расплатиться“». На другой день с ним побеседовала приехавшая в ЧК Елена Соколовская; а еще через день следователь по фамилии Дим спросил, что он знает по делу о бриллиантах. Каменев ответил, что слышал о том, что бриллианты оказались подмененными на простые белые камни и была получена взятка.

«Но ведь дело вы вели», – сказал Дим, на что подследственный возразил, что он занимался делами не о спекуляции и уголовных преступлениях, а о контрреволюции; и, кроме того, достаточно с тем делом ознакомиться, кто и как преступно его вел. Соответственно, отвечать за это должен не разоблачитель Каменев, а товарищ Давид, следователь Прохоров (который, не дожидаясь разбирательства, скрылся) и Эдис. Последний, как мы помним, до революции был карточным шулером и теперь, став чекистом, решил применить свою «профессию» в махинации с драгоценными камнями.

Посмотрев «бриллиантовое» дело, Дим спросил, при чем здесь товарищ Давид, на что получил ответ, что тот – инициатор. По этому поводу в письме Каменев дал весьма интересный комментарий: «Следователь и тов. Давид в дружеских отношениях, притом одной национальности, и они друг друга выгораживают»[406].

По словам Каменева, на следующий день после допроса Димом он был освобожден и по приказанию Рудницкого приступил к исполнению прежних своих обязанностей и работал вплоть до дня эвакуации. Когда, после выхода из тюрьмы, он спросил Климовицкого, за что был арестован, тот ответил, что все им недовольны за Вальгоцевское дело, которое он плохо вел и много шуму наделал[407].

Позднее, уже что-то домысливая и сопоставляя выписанный губисполкомом ордер на арест и анонимный донос на него, он предположил, что автором был не кто иной, как Ракитин[408].

Каменев назвал гнусной провокацией со стороны Северного и Ракитина, что он не был расстрелян только из-за эвакуации.

«Прежде всего, – начал он, – перед эвакуацией никто не был расстрелян, даже сидящий до последнего дня в ЧК Маньцов – бывший секретарь добровольческой контрразведки, при котором в свое время сидел Северный… и впоследствии таинственно исчезнувший у ст. Раздельной под Одессой. Не расстрелян он был только благодаря Северному»[409].

По словам Каменева, резолюция об его освобождении была подписана коллегией из председателя Прокофьева (сменившего незадолго до этого перемещенного в зампреды Калениченко), членов Вихмана, Пузырева, Реденса, Вениамина, представителей губкома и губисполкома; также имеется резолюция следователя Дима и заместителя заведующего следчастью Рудницкого.