Тайны Русского каганата - Галкина Елена Сергеевна - Страница 37

Население же Саркела состояло из двух больших этнических групп: 1) оседлые земледельцы, жившие в западной, самой доступной части крепости в землянках с очагами, и хоронившие умерших по «зливкинскому обряду» (грунтовые ямы); 2) жившее в цитадели население с яркими признаками кочевого быта, составлявшее гарнизон. В отношении последних М. И. Артамонов отмечает, что их культура не сходна с СМК (в узком смысле), параллели можно провести с кочевническими памятниками Средней Азии, Казахстана, отдельными погребениями Заволжья, Кубани и Приазовья.

Необходимо отметить, что население раннего Саркела – периода постройки крепости – было уже антропологически разнородным, хотя второй группы еще не было. Все мужчины и часть женщин раннего Саркела по краниологическому типу идентичны черепным показателям Зливкинского могильника и Правобережного Цимлянского городища[226] («праболгары»).

Краниологические показатели остальных женщин идентичны тем, что были обнаружены в Верхнем Салтове, то есть долихокранному аланскому. А вот мужские долихокранные черепа в ПЦГ встречались, в Саркеле же – нет[227]. Этот факт особенно знаменателен, поскольку в могильниках верховий Северского Донца захоронения зливкинского типа часто располагаются по окраинам катакомбных могильников, почти не имеют инвентаря и резонно трактуются как захоронения зависимого населения. Других примеров нет. Исходя из этих посылок, можно предположить, что строители Саркела были настроены весьма враждебно к салтовцам – ведь они или родственные им племена находились у салтовцев в подчинении. Женщины-долихокраны, скорее всего, пленницы (ведь мужские долихокранные серии в раннем Саркеле не обнаружены).

Другим важным доказательством единства «шести вариантов СМК» является, по С. А. Плетневой и А. З. Винникову, бесфундаментная кладка стен. Такой вывод делается на основании того, что этот строительный антисейсмический прием, необходимый в предгорных районах, распространен в степи и лесостепи, не подвергавшихся землетрясениям. Однако приемы такой кладки в хазарском Предкавказье (городище у села Чири-юрт и др.) были заимствованы у аланского населения Северного Кавказа, родственного носителям лесостепного варианта СМК, и местных жителей Дагестана (государства Сарир)[228] – не менее сейсмоопасных районов с более древними традициями домостроительства (хазары и в Х в. оставались кочевниками).

Единство принципов строительства городищ является одним из культурообразующих признаков не для археологической культуры, а для культурно-исторической общности. Строительные приемы могут быть полностью переняты у одного народа другим. Сходные черты в строительстве крепостей прослеживаются на огромной территории, никогда не объединенной политически, – от Средней Азии до Византии, и ученые порой не могут определить, к какой традиции восходит тот или иной комплекс.

То же можно сказать и о полуземлянках с очагами, распространенных по всему югу Восточной Европы. Полуземлянка вообще была традиционным жилищем оседлого населения и заимствовалась при оседании кочевниками у соседних народов. Установлено, что восточноевропейская полуземлянка восходит к славянскому жилищу. Эта конструкция была в VII – VIII вв. заимствована сармато-аланским населением лесостепного варианта СМК и уже в IX в. воспринята у него праболгарами и другими тюрками, вступившими в стадию оседлости. Первоначальным же типом для праболгарского и, возможно, аланского варианта являлось юртообразное жилище с очагом в центре пола.

Схожесть бытового инвентаря, как сельскохозяйственного, так и керамики, также связана с оседлым образом жизни, который гораздо раньше был свойственен лесостепному, чем зливкинскому варианту, носители которого в VIII в. еще не завершили переход к оседлому образу жизни. Жители степи почти век после появления в Подонье имели стойбища почти без культурного слоя.

Многие принципы изготовления сельскохозяйственных орудий также были заимстованы салтовцами у изначально земледельческих славян.

Столовая серолощеная посуда, сделанная на гончарном круге, действительно была широко известна на юге Восточной Европы. Большинство ученых возводит традиции ее изготовления еще к черняховской культуре, распространенной в Северном Причерноморье и Поднепровье II – IV вв. Черняховская культура обычно называется культурой готского союза Германариха и включает массу разных этносов: кельтов, готов, сарматов и алан, славян, фракийцев и др. Самые осторожные исследователи связывают начало этой гончарной традиции с керамикой типа Пастырского городища (VI – VII вв.) и балки Канцерка (VII – нач. VIII в.) в Среднем и Нижнем Поднепровье, включая Надпорожье и бассейн реки Тясмин.

Своим зарождением серолощеная керамика обязана сармато-аланским мастерам Крыма и Приазовья еще догуннского времени. Очень долгое время лишь сармато-аланы знали секрет ее изготовления, и она была своеобразным этномаркирую-щим признаком – в той же черняховской культуре. Праболгары, кочевавшие в Приазовье в VI – VII вв., именно тогда познакомились с лощеной керамикой. Возможно, некоторые сармато-аланы жили в Великой Булгарии, что подтверждает присутствие в ее памятниках серолощеной посуды.

После гуннского нашествия, когда часть алан отошла на Северный Кавказ, это ремесло стало популярным и там. В VI – VII вв. с ней познакомились на территории современного Дагестана – в Сарире и дагестанской Хазарии. Такое быстрое ее распространение естественно: гончарное дело у сармато-алан имело почти промышленные масштабы, везде, где ни появлялись они, сразу же возникали огромные по тем временам гончарные мастерские, производившие керамику на продажу.

Конские сбруи и пояса тем более не могут служить признаком для объявления СМК «государственной хазарской». Издавна, со скифских времен и до рубежа II тысячелетия н. э. существовала в степи воинская «мода», сочетавшая в себе элементы практически всех народов, обитавших на юге Восточной Европы, и не только. Например, очень схожи сабли, изготовлявшиеся в VII – IX вв. на территории от Поднепровья и Подонья до Прикамья, а пряжки идентичны в СМК, в новинковской культуре, у тюрок Заволжья и на горном Алтае. Ни одно погребение еще не было отнесено к какой-либо культуре по данному признаку.

Таким образом, очевидно, что ни один из предложенных аргументов в пользу хазарской государственной принадлежности всех шести «вариантов» СМК не подтверждает этого тезиса. Все они характерны для культурно-исторической общности, в которую с таким же основанием могут быть включены памятники алан Северного Кавказа и булгар Нижнего Дуная и Средней Волги. Для обоснования государственной принадлежности культуры необходимы неоспоримые факты взаимопроникновения локальных вариантов на более глубоком уровне: культуры, идеологии, письменности, хотя бы администрации.

Понимая это, С. А. Плетнева и ее последователи постоянно пытались найти такие признаки. Сначала было декларировано единство культовых солярных амулетов от Северского Донца до Нижней Волги. Однако при более детальном исследовании амулеты оказались исключительно лесостепного аланского происхождения и хронологически были ограничены концом VIII – первой половиной IX в. Причем большинство амулетов было связано с солярной (то есть этнически индоиранской) символикой: «криволинейные свастики», подвески с сокольими головами, кольца с вписанными в них фигурками всадников на грифонах, изображениями коней[229]. Среди них имеются поразительные параллели с солярными знаками Поднепровья (см. гл. 3).

В одной из последних монографий С. А. Плетнева и А. З. Винников обозначили еще один государственный признак – наличие единой рунической письменности[230]. Однако почему-то авторы принимают в вопросе происхождения этой письменности точку зрения А. М. Щербака и его последователей И. Л. Кызласова и В. Е. Нахапетян, возводящих данную письменность к тюркским рунам. Но ведь известно, например, что А. М. Щербак не только неверно перевел, но даже и неправильно воспроизвел надписи, ибо никогда их не видел[231].