Раскаленное эхо. Опасный поворот. Аналитик. Три недели в Париже (сборник) (СИ) - Чайлд Ли - Страница 76

Она крепко пожала ему руку:

— Рада видеть вас, док, хотя, должна признаться, и не ожидала. — Она вгляделась в Рики: — Паршиво выглядите. Похоже, вы слишком близко к сердцу принимаете столкновение Циммермана с поездом подземки.

Рики улыбнулся:

— Мне плохо спится.

Комната для допросов оказалась мрачноватой — узкое пространство без каких-либо прикрас, с единственным металлическим столом посередине и тремя стальными складными стульями.

Риггинс, должно быть, заметила, как Рики оглядывает комнату, и сказала:

— В этом году город выделил на отделку помещений очень мало денег. Пришлось продать всех Пикассо, которые у нас тут висели. Присаживайтесь. И расскажите, что вас беспокоит.

Рики глубоко вдохнул:

— Родственник моего прежнего пациента угрожает нанести мне и моим родственникам некий не указанный им ущерб. С этой целью были предприняты шаги, направленные на то, чтобы основательно испортить мне жизнь. Эти шаги включают ложные обвинения, касающиеся моей профессиональной добросовестности, покушения на мои финансовые средства, проникновение в мою квартиру, вторжения в мою личную жизнь и предложение покончить с собой. У меня есть основания полагать, что смерть Циммермана — часть системы запугиваний, которым я подвергаюсь последнюю неделю.

Брови Риггинс полезли на лоб:

— Похоже, вы попали в серьезный переплет, доктор Старкс. Прежний пациент, говорите?

— Нет. Его ребенок. Какой и чей, я пока не знаю.

— И вы думаете, что этот человек, имеющий зуб на вас, уговорил Циммермана прыгнуть под поезд.

— Не уговорил. Возможно, его столкнули.

— Там была куча народу, однако никто не заметил, чтобы его кто-то толкнул.

— Отсутствие свидетелей не означает, что ничего не произошло.

— Разумеется, доктор. Однако у нас имеется Лу Энн, утверждающая, что Циммерман спрыгнул сам. Она, конечно, не такой уж надежный свидетель, но тем не менее. Кроме того, есть предсмертная записка, написанная подавленным, ожесточившимся, несчастным человеком. — Прежде чем продолжить, Риггинс внимательно посмотрела на Рики: — Сдается мне, доктор, вам следует обратиться за помощью.

— Вы полицейский детектив. Я рассказал вам о преступлении. Или о том, что может оказаться таковым. Разве вы не обязаны доложить об этом?

— Вы хотите подать официальную жалобу?

Рики не сводил с нее глаз:

— Допустим. И что будет потом?

— Я передам жалобу моему начальнику, который сочтет ее бредом, затем пущу ее по инстанциям, и через пару дней вам позвонит какой-нибудь другой детектив, который окажется еще большим скептиком, чем я. На мой взгляд, вам стоит поговорить с кем-то из отдела, который занимается случаями вымогательства и мошенничества. Но я бы на вашем месте наняла частного детектива… и чертовски толкового адвоката.

— Вы не считаете, что вам самой стоит получше приглядеться ко всему этому?

Риггинс выдержала паузу.

— Мне нужно подумать. Очень трудно снова открыть уже закрытое дело.

— Но не невозможно.

— Трудно. Но возможно.

— А вы не можете попросить у начальства полномочий?… — начал Рики.

— Этого мне пока делать не хочется, — сказала Риггинс. — Как только я скажу шефу, начнется бюрократическая волокита. Я уж лучше пока пошарю вокруг да около. Знаете что, доктор… Давайте я кое-что проверю, а потом позвоню вам.

— Буду с нетерпением ждать вашего звонка.

Рики встал с ощущением, что ему все же удалось хоть как-то себя защитить.

Рики доехал на такси до Линкольн-центра. В вестибюле оперного театра «Метрополитен» было пустынно — лишь несколько туристов и охранников. Здесь рядком висело множество телефонов-автоматов. Место было удобно тем, что Рики мог звонить, одновременно приглядываясь ко всем, кто войдет в здание следом за ним.

Прежде чем ему ответили, Рики пришлось выслушать восемь длинных гудков.

— Да?

— Доктора Льюиса, пожалуйста.

— Это я.

Рики не слышал этого голоса двадцать лет, и тем не менее его вдруг захлестнула буря эмоций: ненависть, страх, любовь и разочарование. Он с большим трудом сохранил спокойствие.

— Это доктор Фредерик Старкс.

— Черт возьми! Рад слышать вас, Рики, спустя столько-то лет. Я совершенно потрясен!

— Доктор, я не знаю, к кому мне еще обратиться.

Короткое молчание.

— У вас неприятности, Рики?

— Да. Я надеялся, вы уделите мне немного времени.

— Я больше не веду пациентов, — сказал Льюис. — Возраст. Немощь. Многое от меня попросту ускользает.

— Вы меня примете?

Старик помолчал:

— Боюсь, вам придется приехать ко мне. У меня больше нет приемной в городе.

— А где это? — спросил Рики.

— Райнбек, — ответил доктор Льюис и назвал адрес дома на Ривер-роуд. — Доберетесь поездом от Пенсильванского вокзала.

— Если я приеду сегодня во второй половине дня…

— Приезжайте когда хотите. Вот одно из преимуществ жизни пенсионера — полное отсутствие неотменяемых встреч. От станции возьмите такси, я буду ждать вас к ужину.

В Райнбеке людей с поезда сошло совсем немного. Рики, все еще опасавшийся, что кто-то проследил его передвижения, постоял немного на платформе, приглядываясь к каждому из сошедших. Никто даже не посмотрел в его сторону, только один мальчишка остановился и состроил ему рожицу. Около станции стояла единственная белая, забрызганная грязью машина такси с вмятиной на переднем крыле. Водитель, заметив Рики, резко подал к краю тротуара.

— Вас подвезти, приятель? — спросил он.

— Да, — ответил Рики и назвал адрес доктора Льюиса.

Доктор Льюис жил в перестроенном фермерском доме, выкрашенном яркой белой краской. На прибитой к фронтону доске значилось: 1791. Сбоку от дома виднелся гамак и несколько складных деревянных кресел, перед конюшней стоял десятилетний синий фургончик «вольво». Такси остановилось прямо за ним, и Рики, выйдя из машины, немного помедлил в начале гравийной дорожки.

Отношения между пациентом и психоаналитиком во многом схожи с отношениями между ребенком и его учителем. Врачу известны едва ли не все интимные переживания пациента, который в свой черед не знает о враче почти ничего.

Рики был уже на полпути к дому, когда распахнулась входная дверь:

— Держу пари, чувствуете вы себя несколько неуютно.

— Читаете мои мысли, — ответил Рики расхожей в среде психоаналитиков фразой.

Хозяин провел его в расположенный сразу направо от входа кабинет. Белые стены. Книги на полках. Шелковый абажур. Турецкий ковер. Чуть приметный аромат сирени.

Доктор Льюис был худощав, сутуловат, лыс, с воинственно торчавшими из ушей пучками волос, сообщавшими ему вид отчасти странноватый. Очки низко сидели у него на носу. Передвигался он медленно, слегка прихрамывая. Усевшись наконец в большое, красной кожи кресло с подголовником, он указал Рики на другое, в нескольких шагах от себя. Рики сел.

— Страшно рад видеть вас, Рики, даром что прошло так много лет. Сколько уже?

— Да уж больше десяти. Вы хорошо выглядите, доктор.

Доктор Льюис ухмыльнулся и покачал головой:

— Вам не стоило начинать нашу встречу со столь очевидной лжи, хотя в моем возрасте ложь вызывает признательность. Правда всегда чертовски неудобна. Мне требуется новое бедро, новый мочевой пузырь, два новых глаза и уха и несколько новых зубов. Правда, чердак все еще неплох. — Он постучал себя по лбу. — Но я уверен, вы отыскали меня не для того, чтобы справиться о моем здоровье. Вы, разумеется, поужинаете со мной, к тому же я приготовил для вас гостевую комнату. А теперь я, пожалуй, заткнусь и послушаю ваш рассказ.

Рики помолчал, не зная, с чего начать. Наконец ему удалось выдавить:

— Я уверен, что мне осталось жить только одну неделю.

Рики рассказал о первом письме со стишком и угрозами, о ставках игры. Описал Вергилию и Мерлина, контору несуществующего адвоката. Он старался не упустить ничего — от опустошения его банковских и брокерских счетов до двух посещений детектива Риггинс. Рассказал о Циммермане и лживых обвинениях в изнасиловании. И закончил тем, какое впечатление произвели на него показанные Вергилией фотографии троих детей. Затем он замолчал и уставился на старого психоаналитика.