Самое Тихое Время Города - Кинн Екатерина - Страница 16

Агловаль резко замолчал, опустив взгляд в землю и сцепив руки. Кэт не осмеливалась заговорить, ощущая его мучительную тоску.

– Но разве этот город – Монсальват? И разве здесь Грааль?

– Он везде. Меня звали, я не мог не откликнуться. И если я буду достоин, Грааль узрю и здесь.

«А кто достоин? Кто безгрешен? Галахад – и тот людям казался тварью бесчувственной. А ему, может быть, от этого больно было…»

– У вас есть дама? – попыталась сменить тему Кэт.

– Что? – встрепенулся Агловаль. – А-а. Да.

Он покраснел. Затем посмотрел на Кэт прямо и открыто почти с вызовом.

– Государь мой – Господь, Дама моя – Пресвятая Дева.

– Извините, – вздохнула Кэт. – Я вовсе не хотела лезть вам в душу, простите, пожалуйста.

«Ну вот, все и прояснилось. Порой надо просто не постесняться задать самый дурацкий вопрос».

– Да нет, что вы. – Лед растаял. – Я не хотел вас обидеть, просто это… очень сложно. Мне трудно об этом говорить.

– Я больше не буду спрашивать.

– А я уже все сказал. – Он снова улыбнулся. – Вам не страшно открыться. – Он секунду молчал. – А вы здесь почему?

– Ну, – дернула плечом Кэт, – куда же попасть из Тридевятого царства, как не сюда? И еще я учиться хочу. Тут хорошо учиться. – Она вздохнула, зажмурилась на золотой закат, рассеченный тонкой иглой Останкинской телебашни там, на горизонте. – Мой город такой большой, такой светлый, и стены его из белого камня. Он не ввысь растет – вширь. И купола золотые, и перезвон такой медовый, а за стеной светлое озеро да широкая река, а за ней дремучие леса, а за ними – горы высокие, а за горами – моря широкие, а за морями – земли великие, неведомые… А каков собой Камелот?

– О, он прекрасен. На рассвете он золотой, а на закате медный, и ветер звенит в башнях. А ветер пахнет морем. Мне всегда хотелось полететь с ветром в далекие края… за моря, за леса. И вот – я даже дальше. Когда был дома, тосковал по странствиям и приключениям. А теперь тоскую по Камелоту. И все равно знаю – если вернусь, то недолго буду там, потому что снова прилетит ветер, и снова я отправлюсь в Странствие.

Они молчали, глядя на город в сизой дымке, на блеск золотых куполов и изгиб реки и на нарисованные в небе завитки ярких белых облаков.

– Извините, – послышался сзади мягкий голос – не то низкий женский, не то высокий мужской. Юноша и девушка резко обернулись. Сзади прилаживал на треногу фотоаппарат не то парень, не то угловатая девица. Нет, все-таки парень. Смуглый, с прихваченными кожаным шнуром длинными темными волосами. Еще чуть подлиннее бы ресницы да понежнее губы – и был бы отвратно смазлив, а так просто очень симпатичный парень. Не то чтобы хлипкий, просто тонкокостный – такие никогда не будут выглядеть Шварценеггерами, хоть совсем в качалке поселись. – Извините, можно я вас сниму? Очень колоритная у вас группа получается.

Кэт с Агловалем переглянулись. Пожали плечами.

– Пусть снимает? – шепнула Кэт.

– Да пусть его, – ответил Агловаль, пристально и несколько изумленно глядя на фотографа. – Пусть…

Фотограф прицелился, щелкнул раз, другой – всего снимков пять, наверное, сделал.

– Меня зовут Ли, – потом представился он. – Не китаец, такое прозвище. Вот моя визитка, – порылся он в нагрудном кармане. – Там адрес галереи. Приходите на фотовыставку! Вас бесплатно пропустят!

Он собрал свою аппаратуру, сунул в сумку и пошел прочь в направлении садящегося солнца.

Смотреть на низкое светило было трудно, и Агловаль не заметил, в какой момент фотограф исчез – был, и нет его.

Солнце уже сползло каплей горячей меди за горизонт. Становилось холодно. Кэт решила пройти домой кружным путем – через Сетуньские проезды, а затем по мостику через Сетунь и прямо к дому. В домах возле Сетуньского Стана жили два кошачьих прайда, которых она подкармливала, хотя в последнее время их вроде кормили при магазине. Надо было проведать. Агловаль конечно же вызвался сопровождать. Пока пешком дошли до нужных домов, совсем стемнело, потому как ночь была безлунная, а фонари, пусть и горели ровно и ярко, почему-то освещали в этих местах лишь малый круг возле столба. Словно тьма тут была густая и желеобразная, не поддающаяся свету. А домой Кэт надо было не через большой освещенный мост, а через другой, темный, подальше, у гаражей.

В пойме Сетуни, между Кутузовским проспектом и «Мосфильмом», давно ошивались стаи одичавших собак. Иногда по ночам Кэт слышала, как они лают и воют и этот гав то удаляется, то приближается. Акустика была тут прекрасная. Иногда Кэт напарывалась на этих бездомных несчастных зверей, но с ней они дружили. Потому что Кэт, в отличие от многих, ходящих мимо собак с палками, ходила с пакетиком собачьего корма. Собаки уже знали ее и не только не нападали, а даже виляли хвостами. Но сегодня непривычный тут слышался лай.

– Быстрее, – тревожно поторопил Агловаль.

Кэт молча кивнула. Странный гулкий лай послышался где-то слева. Лай приближался. Что-то необычное слышалось в нем. Что-то странное и пугающее. Это был какой-то согласный хор, злобный и торжествующий.

– Как будто поют, – испуганно посмотрела на Агловаля Кэт.

– Я уже слышал эту песню, – сквозь зубы процедил он, берясь за меч. – Это Гончие Ада. Белые как снег, а уши их красны как кровь…

– Сейчас октябрь, Дикой Охоте еще не время! – возразила Кэт. – Врата Аннуна откроются только на исходе месяца…

Тропинка вдруг куда-то исчезла. Да и вообще место сделалось каким-то незнакомым… А жуткий лай все приближался.

Кэт уже начала задыхаться, когда сзади раздался изумленный возглас Агловаля. Не удержавшись, Кэт оглянулась. Пожалуй, это было ошибкой. Такого лучше не видеть – ноги меньше заплетаться будут. Гончие уже вышли на расстояние прямой видимости – уродливые красноглазые твари, более жуткие, чем гончие Аннуна. Но Агловаль смотрел не на Гончих, что плавно, не касаясь земли, но все же стремительно приближались, мерцая во тьме.

Она проследила направление взгляда Агловаля и увидела, что же так его изумило. Картина действительно оказалась феерической – настолько феерической, что Кэт просто остолбенела. Наперерез адской стае бодро мчался рыжий ком шерсти. В следующую секунду Кэт поняла, что это собака, и не просто собака, а чау-чау – только они носятся таким галопом, больше всего напоминающим полет детского мячика по низкой траектории. Но этот чау не просто несся! За ним гордо реял крупный надувной шарик достаточно обтекаемой формы, веревочка от которого была прочно зажата в зубах у чау. А под шариком болтался набитый полиэтиленовый пакет. Наверное, в пакете было немало дырочек, потому что он оставлял за собой облако какой-то странной темной пыли. Вот первая Гончая влетела в полосу этой пыли… и кубарем покатилась по земле, с громким визгом колотя себя лапами по носу. За ней вторая, третья… Чау тем временем бросился в сторону беглецов. Немного не добегая до людей, чау выплюнул веревочку, расставшись с шариком, и обогнал Агловаля с Кэт, пролаяв:

– За мной!

Шарик плавно и величественно поплыл вверх – видимо, был наполнен гелием. Размышлять особенно было некогда. Если уж этот странный пес как-то умудрился задержать адскую стаю, им он, наверное, не враг. Беглецы петляли среди гаражей, складов, каких-то полуразрушенных строений. Через некоторое время чау притормозил, уселся и принялся елозить лапами по морде. Только тут Кэт осознала, что на морде у пса на манер намордника напялен банальнейший строительный респиратор.