Герои Аустерлица (СИ) - Ангелов Августин - Страница 10

Чувства бродили во мне двоякие. С одной стороны, мне было страшно навсегда распрощаться с прошлой привычной жизнью человека из двадцать первого века. Но, с другой стороны, проснулся у меня интерес к этой эпохе, в которой я очутился, смешанный с пониманием того, что здесь, обретя новый статус, я смогу принести больше пользы, послужив Отечеству. Будучи сыном военного в третьем поколении, я еще с детства среди школоты прослыл чудаком, поскольку определял целью своей жизни не накопление и потребление, а именно служение родной стране. Если я и играл в компьютерные игры, то всегда про войну и за наших, а всякую фантазийную чепуху не любил.

А тем одноклассникам, кто не разделял мои взгляды, я, бывало, вдалбливал их силой. Потом, когда всерьез занялся боксом, меня перестали задирать. Вроде бы, даже зауважали. Вот только, я все равно чувствовал, что многие сверстники просто боятся меня, сторонятся и не хотят общаться. А в друзьях у меня были ребята, увлеченные поисками реликвий Великой Отечественной…

Вырос я, короче, патриотом. Потому и в военное училище поступил вполне осознанно. И вот сейчас понимание того, что именно мне почему-то выпал уникальный шанс попробовать ускорить развитие России в девятнадцатом веке, давало силы преодолевать боль и слабость. Начинающийся XIX век давал надежду на грандиозные перемены во всех сферах жизни Империи, если только я все-таки сумею подхлестнуть прогресс…

Сделав еще один шаг, я приказал Степану не придерживать меня. Убедившись, что могу не только стоять самостоятельно, но и перемещаться маленькими осторожными шаркающими шажками, я велел денщику принести зеркало. Вскоре он приволок небольшое в медной рамке, позеленевшей от патины. И я впервые увидел себя другим. Из отражения на меня смотрело лицо сильно осунувшегося и обросшего бородой брюнета. Скорее молодого, но давно уже не юнца. Впрочем, я в своей прошлой жизни тоже был брюнетом, вот только глаза мои были карими, а не серыми стального оттенка, как у Андрея Волконского. Да и лицо у меня раньше имелось более круглое и простоватое, а теперь стало удлиненное с прямым носом, а не с курносым, как раньше. Рот несколько уменьшился, а губы теперь у меня стали более тонкими. Зубы порадовали, потому что сохранились ровными и белыми, несмотря на то, что, лежа в коме, я их, конечно, ни разу не чистил.

Мою новую внешность нельзя было назвать какой-то уродливой или отталкивающей, если не считать уродством левую скулу, натянутую хирургом в сторону раны, отчего казалось, что левый глаз у меня окосел. Впрочем, косящий глаз можно будет скрыть за очками. Здесь они уже не диковинка, раз их носит, например, мой дружище Пьер Безруков. А сам шрам от раны можно потом попытаться замаскировать, отрастив густые бакенбарды, которые, кажется, тут сейчас в моде. В целом же, правильные и вполне мужественные черты княжеского лица меня устраивали. Так что никакого шока от новой своей внешности я не испытал, будучи уже готовым морально к подобным изменениям собственного облика. Далеко не худший вариант. Женщинам понравится.

Немного приободрившись, я снова вернулся к мыслям о побеге из плена. Бросив взгляд в окно, я заметил, что хлопья снега, касаясь земли, тают, не создавая настоящего снежного покрова, а лишь размачивая почву. Земля пока еще здесь в Моравии не подмерзла. И потому передвигаться на санях пока не представляется возможным, даже если удастся каким-то чудом раздобыть лошадей. Да и обычная телега в распутицу неминуемо завязнет. Если только верхом попробовать отсюда уехать?

Вот только я еще слишком слаб, чтобы удержаться в седле, да и война продолжается вокруг. Так что трудности предстояли немаленькие. Хотя, с другой стороны, я все-таки не был заперт в темнице. Да и не один я здесь оказался, а с верным человеком, обладающим опытом боевых действий. Пусть Степан тоже подранок, но сейчас он может больше, чем дохляк, вроде меня, только что вышедший из комы. И потому я подозвал его и шепотом рассказал про необходимость побега.

— Не знаю, ваша светлость, как такое получиться может. Надо бы нанять людей и лошадей раздобыть, да и провизию нужно прикупить на дорогу, а денег нету. Еще и подорожную грамоту какую-нибудь хорошо бы найти, чтобы на заставах показывать, когда будем проезживать, а то тылы французской армии повсюду на перекрестках дорог, да возле мостов инвалиды охраняют, — проговорил Степан.

— А если нам не по дорогам пойти, а через леса напрямик попробовать? — предложил я.

— Тогда и через здешние горы перебираться придется, ваше высокоблагородие, а горные перевалы тоже охраняются французами и их союзниками, — сказал Коротаев.

И я вспомнил, что здесь в Моравии вокруг нас находятся Судеты. Горы, конечно, не самые высокие. Тем не менее, некоторые их вершины на полтора километра возвышаются. И в моем нынешнем состоянии такие преграды я вряд ли преодолею. Ведь пробираться придется горными тропами в обход перевалов, охраняемых войсками противника.

Как ни крути, а получается, что надо сперва мне сил набраться, а уже потом о побеге думать. К тому же, имелась и надежда, что обменяют меня на какого-нибудь француза, угодившего в наш плен. Вот только для этого надо известить французские оккупационные власти о том, что я все-таки не умер, а, наоборот, выздоровел. Потому я приказал Степану снова найти мельника, чтобы попросить у него канцелярские принадлежности для написания писем.

Мельник ушел работать на свою мельницу. Он пришел только часа через три, когда уже за окном потемнело, неожиданно сообщив, что какая-то местная пани Иржина желает видеть русского князя. Удивившись такому известию, я спросил:

— Кто такая?

— Она вдова здешнего помещика, живет в замке на горе над деревней, — сказал Степан.

— И как она узнала, что я пришел в себя? — удивился я еще больше.

— Деревня маленькая. Слухи быстро разносятся. Слуги вдовы сегодня брали муку с мельницы, а работники мельника только и говорят между собой о том, что вы пришли в себя, ваше высокоблагородие. Им уже служанка мельника сказала, Регина, которая одежду вам приносила, на мельнице ее братья работают, — объяснил Степан.

— А ты что же, уже и моравскому говору научился, раз понимаешь, что именно про меня они говорили, а не про кого-нибудь другого? — задал я вопрос денщику.

Он ответил, немного смутившись:

— Они же ваше имя называли, а другого человека по имени Андрей в этой деревне нету. Тут всего две дюжины дворов.

— Интересно, зачем я понадобился этой особе? — снова спросил я.

— Этого, ваша светлость, я не знаю, — пробормотал Коротаев.

Я поинтересовался:

— А что эта женщина собой представляет? Какая она, молодая или старая?

Степан ответил:

— Средних лет особа. Я однажды видел ее издалека, когда она, сидя в своей бричке, разговаривала с нашим мельником. Недурна бабенка на вид. Она богатая, всеми окрестными землями владеет. Мельница тоже ей принадлежит, мельник наш аренду платит.

— И все-таки, я не понимаю, чего ей от меня надо? — снова высказал я вслух свое недоумение.

Коротаев предположил:

— Скучно ей, наверное, ваша светлость. Одинокие женщины часто скучают, особенно зимой.

— А ты откуда знаешь? Женат, что ли? — спросил я.

— Нет, не женатый я, ваше высокоблагородие, а просто помню, как моя матушка всегда скучала, когда к ней батюшка подолгу не приезжал. У батюшки своя семья, а с моей матушкой он во грехе жил. И я во грехе родился, получается, — ответил денщик, смутившись и покраснев.

— Подумаешь! Все земные люди грешны, кроме праведников, но и те давно в раю. Нет на земле ангелов. Так что не раскисай, братец, а то киселем станешь, — сказал я бойцу.

А сам про себя думал о том, как самому бы не раскиснуть, а то, как только встал на ноги, так голова снова сильно заболела. Но, преодолевая боль, я все-таки не садился, продолжая мерять комнату маленькими шажками и разгоняя кровь в руках, сгибая и разгибая пальцы, начав, таким образом, потихоньку разминать мышцы, совсем отвыкшие от работы за время моего вынужденного лежания. Жаль, конечно, что здесь нету никаких тренажеров, да еще и тело теперь с другими мышечными рефлексами. Не боксировал этот князь никогда, другим спортом занимался: верховой ездой да фехтованием. Да и руки его, то есть, теперь мои, не для бокса: маленькие и слишком беленькие ладошки с длинными тонкими пальцами пианиста…