Красный мотор (СИ) - Тыналин Алим - Страница 17

— Что ж, — я поднялся, — пора вам возвращаться. На Урале каждый день дорог.

— Да, — Величковский начал собирать бумаги. — Только вот что… На Нижнетагильском мы организовали курсы повышения квалификации для мастеров. Может, пришлете своих людей? Пусть поучатся варить специальные стали.

— Обязательно пришлю. И сам приеду, как только с двигателем закончим.

Когда они ушли, я еще раз посмотрел на карту. Да, теперь это действительно огромная система. Рет, даже промышленная империя, которая должна вывести страну на новый уровень развития. И автомобильный завод — еще один важный элемент этой системы.

Уже стемнело, когда я услышал характерный звук в коридоре. Руднев, как всегда, насвистывая что-то из «Травиаты», возвращался с участка точной механики.

Но вместо обычного бодрого шага его походка показалась мне какой-то неуверенной. Даже на слух. Свист прекратился.

— Алексей Платонович! — окликнул я его. — Зайдите на минуту.

Он появился в дверях, привычно поправляя очки в медной оправе. Лиловый пиджак непривычно помят, а в глазах за стеклами очков читалась усталость.

— Что, опять будете учить меня жить? — попытался съязвить он, но как-то без обычного запала.

— Чаю хотите? — я достал из шкафа старый заварочный чайник. — Только что заварил.

Руднев хотел было отказаться, но вдруг опустился в кресло:

— А знаете… давайте. Только без нравоучений.

Я молча разлил чай. Некоторое время мы сидели в тишине, нарушаемой только тиканьем часов.

— Сегодня письмо получил, — вдруг сказал Руднев, разглядывая свою чашку. — Из Ленинграда. От матери.

Он помолчал, потом продолжил:

— Отец умер. Два дня назад. А я даже не успел попрощаться. Все работа, работа…

Его пальцы, обычно такие уверенные при настройке самых точных приборов, слегка дрожали.

— Знаете, он ведь тоже был инженером. Старой школы, конечно. Все по линеечке, по учебнику. А я вечно что-то выдумывал, спорил… — он невесело усмехнулся. — Последний раз поругались из-за моих экспериментов с абразивами. Он кричал, что я профессию порчу, что так нельзя… А теперь вот…

— Он бы гордился вами, — тихо сказал я.

— Гордился? — Руднев горько рассмеялся. — Чем? Тем, что его сын носится как угорелый с какими-то безумными идеями? Что спит в цеху, забывая поесть? Что даже на похороны не успел?

Он снял очки, устало потер переносицу:

— Знаете, что самое страшное? Я ведь действительно не мог иначе. Эти станки, эти детали — они же как живые. И когда удается добиться той самой, идеальной точности… — он замолчал, подбирая слова.

— Это как музыка, — закончил я за него. — Когда все звучит правильно.

— Да, — он удивленно посмотрел на меня. — Именно так. Отец тоже говорил, что техника — это музыка. Только он любил Баха — все должно быть строго по правилам. А я…

— А вы предпочитаете джаз, — улыбнулся я. — Импровизация в рамках законов.

Руднев впервые за вечер улыбнулся:

— Надо же… А я думал, вы только про допуски и посадки понимаете.

— Знаете что, — я посмотрел на календарь, — берите неделю отпуска. Съездите в Ленинград, попрощайтесь с отцом. Поговорите с матерью.

— А станки? А детали? — он встрепенулся. — Там же сроки…

— Справимся. В конце концов, вы же подготовили учеников. Тот же Жилин уже почти все умеет.

— Почти, — проворчал Руднев, но уже без обычной желчи. — Ладно… Наверное, вы правы. Только на три дня, не больше.

Он допил чай, поднялся:

— Спасибо. За чай и… в общем, спасибо.

У двери обернулся:

— Знаете, а ведь отец был прав. Техника действительно как музыка. Просто каждый слышит ее по-своему.

Когда он ушел, я еще долго смотрел в окно. Где-то в темноте гудели станки, рождая новые детали с той самой, идеальной точностью.

Над заводом всходила луна. В ее свете огромные корпуса казались декорациями для какой-то грандиозной симфонии.

Уже собираясь уходить домой, я прошелся по заводу и услышал из моторного цеха звуки возни. Громкий девичий голос сказал:

— А ну отстань, Сидоров! Сколько раз повторять, не интересуют меня твои ухаживания!

— Да брось, Варька, — басил кто-то. — Я ж от чистого сердца. В кино сходим, на танцы…

— Еще раз назовешь меня Варькой, гаечным ключом огрею!

Я ускорил шаг. В дальнем углу цеха здоровенный слесарь пытался обнять отбивающуюся Варвару.

— Товарищ Сидоров, — негромко сказал я. — Кажется, у вас ночная смена в котельной началась пять минут назад.

Слесарь отпрыгнул как ошпаренный:

— Виноват, товарищ Краснов! Уже бегу!

— И в следующий раз, — добавил я ему вслед, — прежде чем приставать к девушке, подумайте о том, что она ваш непосредственный начальник.

Варвара поправила выбившуюся прядь волос:

— Можно подумать, я сама бы не справилась, — проворчала она, но в голосе прозвучала легкая благодарность.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся я. — Что вы тут делаете так поздно?

— А сами-то? — парировала она, но тут же махнула рукой в сторону испытательного стенда. — Да вот, возилась с регулировкой. Никак не могу добиться ровной работы на малых оборотах.

Она присела на верстак, внезапно став совсем юной и какой-то беззащитной:

— Знаете, иногда так обидно… Вроде и руки из нужного места, и голова работает, а все равно смотрят как на… — она запнулась.

— Как на девчонку? — подсказал я.

— Вот именно! — она сердито стукнула кулачком по верстаку. — Этот увалень Сидоров думает, что если я не замужем, значит надо срочно замуж. А Циркулев вечно снисходительно так: «Позвольте объяснить, голубушка…» Даже вы…

— Что я? — удивился я.

— А то не знаете! — она вскочила, заходила по цеху. — «Варвара Никитична то, Варвара Никитична это…» А сами небось думаете, ну что эта девчонка может понимать в моторах?

— Вообще-то я думаю, что вы лучший моторист на заводе, — спокойно сказал я.

Она остановилась, недоверчиво глядя на меня:

— Правда?

— Правда. Поэтому и назначил вас заместителем Звонарева. Кстати, — я кивнул на стенд, — могу подсказать, в чем проблема с оборотами.

— Сама разберусь! — тут же вскинулась она, но глаза уже загорелись профессиональным интересом. — Хотя… ладно, показывайте.

Следующие полчаса мы провели у стенда. Я объяснял принцип настройки карбюратора, она быстро схватывала, задавала точные вопросы. Иногда наши руки соприкасались, и она тут же отдергивала свою, словно обжегшись.

— Вот теперь совсем другое дело, — удовлетворенно сказала она, прислушиваясь к ровному гулу мотора. Потом искоса глянула на меня: — А вы… вы правда верите, что я справлюсь? Ну, с этой должностью?

— Безусловно, — кивнул я. — У вас есть главное — чутье на технику и желание учиться.

— Учиться… — она вздохнула. — В академии вот тоже учусь. Только трудно иногда. Особенно математика. А еще эти взгляды: мол, чего приперлась на мужской факультет…

В ее голосе прозвучала такая горечь, что я невольно положил руку ей на плечо:

— Вы справитесь. Я в вас верю.

Она вдруг залилась краской и отскочила:

— Нечего тут… утешать! Сами-то небось тоже думаете — вот дурочка, лезет в мужское дело.

— Варвара Никитична, — я старался говорить серьезно, хотя уголки губ сами собой разъехались в улыбке, — вы сейчас просто ищете повод поспорить.

— А вот и нет! — она уперла руки в бока. — И вообще… И нечего на меня так смотреть! Я… я лучше пойду данные испытаний запишу.

Она метнулась к столу, схватила журнал, рассыпав карандаши. Наклонилась подбирать их, снова покраснела, когда я подал ей укатившийся под верстак.

— Спасибо, — буркнула она. — И… извините за резкость. Я просто…

— Просто устали, — закончил я за нее. — Идите домой, Варвара. Все записи могут подождать до завтра.

— Не указывайте мне! — тут же вскинулась она, но глаза смеялись. — Хотя… пожалуй, и правда пойду. Только мотор заглушу.

У выхода она обернулась:

— А знаете… вы все-таки очень странный начальник. Непохожий на других.